В какой-то момент на четвертый день внутри меня что-то щелкнуло, и я погрузился в каменное молчание, разговаривая только тогда, когда ко мне обращались, и то тихим бормотанием, которое я слышу по сей день. За ночь мой голос изменился, стал глубже, взрослее. Моя походка тоже изменилась, стала шире, свободнее, более собранной и уверенной. Все, кто видел меня впоследствии, заметили это и прокомментировали, но только тетя Люси знала, что все началось там, в ее доме, на четвертый день бури.
Пока мы ничего не знали.
Внутри у меня было совершенно пусто. Я не помню, чтобы на самом деле думал о чем-нибудь в течение следующих двух дней, пока снегопад, наконец, не прекратился, и бригады не приступили к расчистке дорог. Весь день я постоянно висел на телефоне, пытаясь дозвониться. Никто не брал трубку. К трем часам дня тетя обратилась за помощью к соседу, мистеру Вендорфу, попросив его, отвезти нас на своем пикапе. К тому времени она тоже забеспокоилась, и Вендорф, худощавый лысеющий мужчина примерно ее возраста, который долгое время работал в телефонной компании, большую часть времени пытался уверить нас, что отсутствие ответа по телефону не обязательно означает, что никого нет дома, не в такую погоду.
Дом выглядел почти так же, как и в прошлом году: большие широкие сугробы намело у дома и сарая, и безмолвная, гладкая белая масса покрывала все настолько тщательно, что деревья, дом и сарай казались застывшими на месте, она была такой тяжелой, что ветер не мог зацепиться за нее, а только слегка скользил и кружил ее у наших лиц, когда мы шли пятнадцать футов от машины до входной двери по нехоженой снежной целине глубиной по пояс.
Мы постучали, тетя Люси крикнула, но ответа не последовало. Я услышал, как в сарае фыркают лошади. Из трубы не шел дым. Дом выглядел мертвым и безмолвным.
У двери стояла лопата. Мистер Вендорф взял ее и соскреб снег, чтобы мы могли открыть дверь. К тому времени даже он выглядел обеспокоенным. Я не был обеспокоенным. Я был выше этого. Я был пуст.
Запах сразу же ударил в нос, и тетя Люси вытолкнула меня наружу и велела подождать там, пока они войдут. Я очень тихо открыл дверь и вошел следом за ними. Собаки пропали. Я не видел следов снаружи, вокруг дома. Мы их так и не нашли.
Мы прошли через гостиную, миновали кухню и заглянули внутрь. Там никого не было. Раковина была чистой, столешница - пустой.
Потом мы добрались до спальни отца, и тетя Люси закрыла лицо руками, стеная и причитая, а Вендорф начал повторять: О Боже, о Господи, как мантру, снова и снова, глядя в комнату, в то время как тетя Люси повернулась, пробежала мимо меня, и ее вырвало прямо на ковер у прогоревшего камина.
Он лежал на кровати в желтой пижаме. Пижама была разорвана и покрыта коркой засохшей крови. Рот приоткрыт, глаза уставились в потолок. Руки и ноги были широко раскинуты, как у тех, кто рисует ангелов на снегу. Кишки тянулись из него на пол, а затем петлей возвращались к изголовью кровати, как длинная коричнево-серая змея. Его сердце лежало под правой рукой, а печень - под ладонью, и даже я мог сказать, что и то, и другое было частично съедено, а кишки пережеваны.
Я принял все это. Я подумал о кобельке Бетти. И только когда Вендорф попытался увести меня оттуда, я заплакал.
- Собаки, - сказал шериф Питерс поздно вечером того же дня. - Должно быть, они смертельно проголодались и напали на него. Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, сынок.
Но это было только для моей пользы. Он не дурачил ни меня, ни кого-либо еще.
В буфете было полно еды, и мой отец скорее умер бы с голоду, чем оставил собак без еды. Это Элизабет. Следы вели от задней двери футов на двадцать или около того, а затем исчезали в сугробах.
Я знал, что это она, и он тоже. Они искали ее неделями, но я знал, что они ее не найдут. Мне было интересно, как сложится судьба Бетти и щенков. Но шериф видел то же, что и я, и он знал. Он смотрел на лицо моего отца. На его открытый рот.
А в нем широкий сигарообразный корпус «Монитора».
Откуда бы она ни пришла, она туда вернулась.
Но не к морю.
Перевод: Гена Крокодилов
Местный шериф Дэд-Ривер, штат Мэн, думал, что он убил их десять лет назад - примитивное, обитающее в пещерах племя дикарей-каннибалов. Но каким-то образом клан выжил. Чтобы размножаться. Чтобы охотиться. Убивать и жрать. И теперь мирные жители этого изолированного городка сражаются за свою жизнь...
Проснулся вот – и страшный волк,
Мне скалится в окно!
Большой, один – как целый полк,
Ну что ж, влезай, браток, -
Но хоть не трожь, меня ты пощади...
Grateful Dead
Джек Кетчaм"Потомство"
Часть I 12 мая 1992 года
Она стояла, вся в пятнах грязи и бликах лунного света, под колышущимися ветвями тенистого дерева и смотрела в окно. За ее спиной остальные трепетали от азарта.
Она коснулась решетки на окне кончиками пальцев. Разболтанная. Старая.
Она потерла один из прутьев между большим и указательным пальцами, и тут же вниз посыпались мелкие хлопья ржавчины.
Она сосредоточилась на девушке внутри. Ее кисло-цветочный аромат витал высоко и сильно над пропахшим плесенью диваном, где она лежала, и даже над пропитавшимися парным молоком зерновыми хлопьями в миске рядом с ней.
От девушки пахло мускусом. Уриной и полевыми цветами.
У девушки были выдающаяся грудь и длинные темные волосы.
Постарше меня.
Ее одежда была грубой.
Одежда только мешает.
Парни прижимались ближе, желая увидеть. Она позволила им. Было важно, чтобы они знали, что находится внутри, хотя она направит их, когда придет время. Самцы были моложе и нуждались в наставничестве. Но это было ново для них и захватывающе. Тонкий березовый прут прошелся по их спинам – им нужно внимательно следить за равновесием.
Она почувствовала, как бриллиант коснулся ее груди. Его холодная золотая оправа покачивалась на грязной завязанной бечевке.
Ночь выдалась тихая. В лощине стрекотали сверчки.
Они наблюдали за девушкой, недоступной и глухой к ним, в ярком всплеске голосов из мерцающего света. И каждый из них на мгновение, словно бы подхваченный дуновеньем одного внезапного мысленного порыва, уразумел, что ребенок спит. Он совершенно один – где-то там, наверху, в жаждущей темноте, в их темноте, в темноте их Старших – то есть Женщины и Первого Добытого.
Они воображали, что могут видеть ребенка, чувствовать запах ребенка...
Но на самом деле они могли лишь смотреть.
Перед луной должно было пройти всего одно облачко.
«Черт бы тебя побрал, Нэнси!»
Во всем доме снова горел свет. Во всяком случае, на первом этаже.
Ее «Бьюик-универсал» свернул на подъездную дорожку.
«Эта девчонка наверняка считает, что деньги я попросту печатаю, – подумала женщина. – Готова поспорить, включила одновременно и телевизор, и стереосистему, а в холодильнике даже банки колы не осталось».
Она была чуть навеселе.
Правое заднее колесо машины перескочило через бордюрный камень и смяло последние три тюльпана, ютившихся на краю лужайки.
«А, черт с ними», – подумала женщина.
Она и трезвой-то давила их не сильно реже.
Женщина заглушила мотор. Выключила фары.
А потом несколько секунд посидела недвижно, думая о Дине – стоящем по другую сторону бара, игнорирующем ее, попивающем свой «Уайлд Терки», – ее собственном чертовом муже, в чьих глазах она с давних пор будто привидение.
Но таков уж был Дин. Либо от него вообще ничего не добьешься, либо получишь намного больше того, на что рассчитывала.
И лучше уж ничего.
И все равно это было унизительно. И типично. Живешь ты с Дином или без него, имя ему одно – мистер Унижение. Его любимый способ оторваться.
Женщина сделала глубокий вдох, чтобы стряхнуть с себя гнев, открыла дверцу машины и нащупала старую черную сумку с револьвером тридцать второго калибра в боковом кармане на молнии. Она держала его там на случай, если Дину снова вздумается выбить из нее все дерьмо, как в прошлую пятницу вечером на парковке «Карибу». Убрав руки от руля, она выбралась из машины. Это далось сложнее, чем должно было бы. После рождения ребенка женщина так и не сбросила вес. А пристрастие к пиву этому точно не способствовало. Сумка тяжким грузом оттягивала руку.
Долбаный Дин.
Женщина захлопнула дверцу машины. С первого раза замок не защелкнулся. «Надо будет отремонтировать, – подумала она. – Только на какие шиши?»
С уходом Дина денег удавалось с трудом наскрести разве что на еду себе и ребенку. А ведь приходилось еще и раз в неделю платить няне. После работы и суеты по дому этот один-единственный вечер в неделю был женщине просто необходим – сходить в кино, выпить пару-тройку коктейлей, – тем более что ребенок наконец достаточно подрос, чтобы можно было оставить его ненадолго. Однако заработок у барменши в Дэд-Ривер был едва ли не нулевым, и никто даже и не думал о том, чтобы подкинуть на чай. Что бы ни говорили про туристов, а с ними хоть на чаевые можно было рассчитывать.
«Протянуть еще месяц, – подумала она, – а там начнется туристический сезон. Так что как-нибудь перекантуюсь».
Она зашагала по растрескавшемуся щебню в направлении боковой двери, на ходу отыскивая ключ от дома на колечке.
Потом услышала, как что-то стукнуло через открытое кухонное окно. Возможно, бутылка колы ударилась о тяжелый и дорогущий разделочный стол. С Нэнси дом – не дом, а сущий раздрай да кавардак.
«Да, а с пивом надо все же завязывать, – подумала женщина. – Пожалуй, это я смогу. Сэкономлю немного денег. Хотя главное, конечно, не это, так ведь? Главное – это я сама и малышка, верно?»