Сам же Люк старался почти не дышать.
Дождавшись, пока эта пара не скроется за изгибом холма, он стал полегоньку ослаблять нажим руки, медленно и как можно осторожнее убирая ладонь ото рта девочки, пока наконец не отпустил ее вовсе. Когда же, взглянув на ребенка, он убедился в том, что та не только не умерла и никак не пострадала, но и даже не заплакала, а всего лишь посмотрела на него широко раскрытыми глазами, он поднял Мелиссу и поцеловал в лоб – раз десять, не меньше. В тот момент он любил ее так, как не любил, пожалуй, еще никого на свете.
Мелисса же продолжала удивленно таращиться на него, словно недоумевая, какую новую игру он затеял, и вдруг улыбнулась.
Тут его словно кто-то толкнул в спину: «Мама – она ведь удаляется от него!»
Странная пара и в самом деле уже успела исчезнуть из его поля зрения, скрывшись за холмом.
Значит, он рискует вообще потерять ее.
Сознание Люка пронзила дикая мысль о том, что если он немедленно не пойдет следом за ними, то никогда уже больше не увидит свою мать. Он был просто уверен в том, что так оно и случится.
Это было ему совершенно ясно – как то, что сам он учился в третьем классе, что мать постоянно называла его комнату помойкой и что дома, во дворе, у него стоял велосипед, а рядом с ним лежал скейт.
Он же больше никогда не увидит ее! Потеряет навсегда! Мамочка!..
Импульс оказался настолько сильным, что он даже качнулся под его воздействием.
Мужчина вселял в него дикий ужас, он был просто ужасен. Хуже Джейсона, хуже Фредди Крюгера – хуже кого угодно.
Но если мать так и уйдет, он останется...
...совсем один.
Сейчас его сердце колотилось еще сильнее, чем даже когда мужчина проходил мимо него. Люк жутко испугался, а дикая паника буквально парализовала его горло – и все же что-то надо было делать. Без промедлений. Помощи ждать неоткуда, да и не мог он ее дожидаться, потому что теперь уже даже не видел ни этого мужчины, ни матери. Где там она, эта помощь? Далеко. И потом, полиция вообще могла уже уехать, исчезнуть – такую вероятность тоже нельзя сбрасывать со счетов. Ну нет, он должен пойти следом за ними и найти их! Должен увидеть ее, убедиться в том, что она недалеко, и больше не упускать из виду.
Люк почти было вышел на тропу, когда вдруг вспомнил: «Мелисса».
Как же он пойдет с Мелиссой на руках? Ведь она опять станет плакать!
Пеленки намокнут или еще там что – и заплачет, обязательно разревется!
Несколько секунд он пребывал в полнейшем замешательстве, чуть ли не проклиная мать за то, что она оставила его с этим младенцем... Но затем вдруг наступил момент полного просветления, заставивший его почувствовать себя на много лет старше и умнее – настолько, что он никогда не решался даже подумать об этом. Ну что ж, он был готов следовать за ними – не рискуя при этом попасться и даже как-то помогая матери. Люк устремился назад и стал поспешно взбираться по лестнице.
Положив Мелиссу на середину настила, он сложил один конец шарфа, получив нечто вроде подушки, а другим плотно обмотал ее тело, подоткнув со всех сторон, чтобы девочка не простудилась. Ночь выдалась на редкость теплая – благодарение Богу!
– Я еще вернусь, – прошептал он, в ответ на что Мелисса издала легкий икающий звук и разжала пальчики, пытаясь дотянуться до него.
– Не волнуйся.
Проворно спустившись на землю. Люк кинулся вверх по склону холма.
И тут же почувствовал, как с плеч его словно свалился огромный груз – внизу снова замаячили два силуэта, медленно пересекавшие поляну.
Мужчина все так же держал мать за волосы, дергал, причинял ей боль, но она была там, шла, спотыкалась – живая.
По-прежнему пробираясь в зарослях кустарника, поближе к тени, и стараясь лишь не упускать их из виду, словно сохраняя эту связывавшую их друг с другом мысленную ниточку, Люк шел следом.
Чуть позже он услышал донесшиеся с холмов звуки выстрелов. Они показались ему не громче треска праздничных хлопушек, и все же Люк знал – это настоящая пальба. Как знать, может, это как-то поможет ему. Может, и не поможет никак. Стреляли где-то вдали. Ну пусть – не это нынче главное.
Главное же для него сейчас – быть как можно ближе к матери, не отпускать ее от себя. Мало-помалу, потихоньку, снова восстановить их семью...
Эта лунная ночь стала благодатной для восхода столь взрослых мыслей в нем.
Где-то плакал ребенок.
В пещере царила темень, и Эми различала лишь слабые отблески почти выгоревшего костра. До нее доносились стоны, звон цепи, плач младенца – на какое-то мгновение она даже подумала, что это Мелисса. Но затем поняла – не ее голосок.
Нет, плач Мелиссы она не спутала бы ни с каким другим.
Девушка втащила Эми в глубь пещеры и, все так же держа за стягивавшие ее руки ремни, передала кому-то другому. Поначалу она не могла понять, кому именно, но затем небольшая фигура приблизилась к костру, стала подбрасывать в него сначала мелкие веточки, затем те, что были покрупнее, а наконец и поленья, и когда пламя начало вздыматься ввысь, увидела, что за ремни ее держал один из мальчиков-близнецов. Другой тем временем занимался костром.
Эми услышала, как девушка поставила пластиковое ведро. Пламя взметнулось еще выше, по стенам заплясали всполохи света и пятна тени, и теперь она смогла как следует разглядеть их. Даже девушку-подростка, укрывавшую свою израненную, исполосованную шрамами наготу синей мужской рубашкой не по размеру. Эту тряпку она незадолго до того выудила из большой, более трех футов в высоту, кучи неподалеку от входа в пещеру. Появившаяся из темноты крыса испуганно пробежала мимо тряпья и вновь скрылась в глубине пещеры.
Эми окинула взглядом окружавшие ее стены и тут же почувствовала, как чувство реальности, подобно той крысе, покидает ее, растворяясь в непроглядной темени.
Стены пещеры были увешаны кожами и шкурами.
Иные узнавались с ходу – еноты, скунсы, олени.
Другие же оставались незнакомыми – какие-то бледные, полупрозрачные.
Ей почему-то не захотелось всматриваться в них.
В этой пещере явно поддерживалось некое подобие порядка. Помимо одежды и горы инструментов вперемешку с оружием виднелись обособленные кучи – собранные, правда, не столько по признаку функционального назначения предметов, сколько по их размеру. Пожитки пещерных людей были нехитры: маленькие кастрюли, пустые и полные закатки, мелкая дырявая плетеная корзинка, покрывшиеся зеленым налетом медные подсвечники, грязный плюшевый медвежонок – все это лежало в одной куче. Более мелкие предметы – ложки, вилки, нитки, ключи, цепочки для ключей, части сломанных очков, бумажники, монеты, штопор и даже плетеный стул из кукольного домика – образовывали еще одну приличную кучу, лежавшую у самых ее ног.
Очередная груда располагалась у самой стены и своими размерами превосходила все остальные. Здесь лежали уже более крупные предметы: пара помятых кастрюль для варки омаров соседствовала со старинным сосновым табуретом для дойки коров, чьи ножки давно подгнили и покрылись засохшей грязью и налетом морской соли. Неподалеку валялись шахматная доска, пластмассовая тридцатилитровая канистра из-под отбеливателя и пустая проволочная переноска для кошки. Вконец разбитый радиоприемник был придавлен к земле небольшим плоским чемоданом и побитым металлическим корытом.
А вдоль всех стен валялись побелевшие от времени кости.
Челюсти. Черепа.
Животных. И не только.
Эми увидела, как мальчик с бельмом на глазу и девочка в накидке из чьей-то кожи нанизывают запястья рук и лодыжки ног на поржавевшие крючья, свисавшие на веревках с потолка пещеры. Подвешенные на них и слегка покачивающиеся руки и ноги истекали тягучими, вязкими каплями крови.
Дэвиду они больше не принадлежали.
Она не могла больше о них думать как о его частях. Слишком уж явным безумием эта мысль сквозила.
Снова заплакал младенец. Наконец Эми разглядела и его, на ворохе сосновых иголок и лапника. Поверх было расстелено тонкое, измазанное незнамо чем одеяло с опаленными краями. По возрасту младенец был не старше Мелиссы.
Голенький. Девочка.
Присутствующие не обращали на младенца ни малейшего внимания. Ребенок явно хотел есть. Едва мысль дошла до сознания Эми, она почувствовала, как в инстинктивном позыве заныла ее грудь.
А ведь она как раз на этой вот неделе стала постепенно приучать Мелиссу к более твердой пище, начав с крохотных порций ароматизированного риса, замешанного на сухом молоке. У нее до сих пор хватало и собственного молока. Скоро оно начнет сочиться из грудей – это происходило чисто автоматически. Мозг протестовал, а тело не разумело этого.
Эми отвернулась.
А ведь сейчас на ее месте должна была находиться Мелисса, ее собственное дитя, лежащее в ее собственном доме, в материнской спальне, прильнув губами к ее груди. Но никак не это существо в свои, скажем, три месяца такое же грязное и неухоженное, как и все прочие жильцы пещеры, в данный момент подтекавшее тонкой струйкой поноса.
О чужом младенце ей думать не хотелось – это превращалось для нее в очередную пытку: глаза застилали слезы, охватывала предательская слабость.
Нет, слабеть ей никак нельзя.
«Он умрет, – почему-то подумала она об этом ребенке, – я своими руками прикончу его. Провались он пропадом!»
Тем временем оба брата-близнеца вплотную приблизились к ней и стали потихоньку отталкивать куда-то в глубь пещеры. Эми не сопротивлялась – какой смысл? Тем более со связанными руками. Она уже успела убедиться в силе той девушки-подростка...
Видела, как она потянула Дэвида к полу, обвив его обеими руками, словно змеями, раскрыв рот...
Снова послышался все тот же металлический лязг, и вскоре Эми разглядела человека, прикованного цепями к дальней стене пещеры – это был мужчина, – увидела, как он, натянув цепи, чуть наклонился вперед. Тело его было совсем тощим, иссохшим, дряблым и настолько бледным, что даже оранжево-красные всполохи пламени оказывались неспособными придать ему хоть какой-то оттенок настоящей человеческой плоти. Глаза оставались безнадежно пустыми, незрячими, и смотрели скорее