Воздух здесь стал заметно более влажным и прохладным от наполнявшей его водяной пыли. Мальчику вдруг захотелось пить.
Вскоре каменная гряда стала уклоняться в сторону от берега. Люк столкнулся с дилеммой – тут предстояло поломать голову: то ли на короткое время выйти на открытое пространство и идти дальше по пляжу – но в таком случае мужчина мог обернуться и засечь его, – то ли продолжать прятаться за камнями. Особенно долго раздумывать не выйдет, ибо с каждой секундой пара все больше удалялась от него. Он и так держался на приличном расстоянии все это время.
Итак, камни или мужчина?
Камни показались ему все же безопаснее.
Люк стал передвигаться по ним, опустившись на четвереньки – уж очень скользкие оказались. Беспрерывно накатывали волны, то и дело заполнявшие водой многочисленные выемки в почве. Каждая новая волна оказывалась выше предыдущей; вскорости и пижама, и волосы окончательно промокли, с них стала капать соленая вода. Иногда ему приходилось ступать и в лужи, что было особенно неприятно – ведь никогда точно не знаешь, насколько они глубокие. И нет ли там кого – ну, крабов, угрей или еще кого-нибудь, – спрятавшегося под толстым слоем пены?..
Он забрался на плоскую гранитную глыбу – тоже скользкая, черт бы ее побрал.
И к тому же покрытая какими-то водорослями.
Потом он перепрыгнул на другой, более округлый и высокий камень – ну вот, здесь ноги стояли уже прочнее, – слегка согнулся и потянулся руками к следующему валуну. Тот был еще выше, вся его поверхность блестела от покрывавшей ее слюды. Люк осторожно переполз на противоположную сторону и понял: придется снова прыгать. Череда камней по соседству – всех, кроме нужного, – загибалась в сторону берега, а сам валун смахивал на форпост, длинный и плоский, наполовину в воде в нескольких футах от мальчика.
Люк снова присел на корточки, сделал вдох и прыгнул.
Опустившись на камень, он почувствовал, как ноги едва было не выскользнули из-под него, так что даже пришлось упасть на руки, чтобы сохранить равновесие. Ему все же удалось это сделать, он выпрямился и тут же метнул взгляд вслед удаляющейся паре, ибо чувствовал, что изрядно повозился на каменной гряде, потратив больше времени, чем ему хотелось. «Надо было все же по пляжу идти», – подумал Люк, увидев, что две фигурки стали уже едва различимы на фоне песка, так что даже если мужчина и в самом деле обернулся и посмотрел назад, то едва ли бы смог заметить его. Он уже собирался было перескочить на следующий камень – ну, этот был гораздо более легкой целью, – когда накатившая волна ни с того ни с сего подсекла его под ноги и опрокинула в море.
Нижние пласты воды чуть оттянули его от берега и перевернули вверх тормашками. Люк глотнул соленой влаги и тут же нащупал ногами твердое дно, но вот оно снова куда-то исчезло, и его голова опять скрылась под водой. Он чувствовал, как течение обволакивает его – словно громадный невидимый рак хватает своими клешнями, – и уволакивает в пучину; так продолжалось до тех пор, пока он не почувствовал резь в напрягшихся от недостатка воздуха легких.
Снова нащупав под собой дно, Люк все же прорвался на поверхность, открыл глаза и, закашлявшись, судорожно выдавил из себя остатки спертого воздуха. Чуть повернув голову, он увидел лишь очередную подступающую волну, за ней еще одну, и еще, а уже за той, последней, разглядел зависшую над поверхностью воды круглую луну. Где же он сейчас находится? Как далеко от них? Мальчик повернулся, захлопал руками по воде, пытаясь развернуться, но тут новая волна все же настигла его и мощным натиском белой от пены воды швырнула вперед. Люк успел заметить, что его сносит все ближе к камням – темным, блестящим, твердым, – и что-то подсказало ему: лучше уйти под воду.
Сделав глубокий вдох, он пригнул голову, выставил перед собой обе руки, пронзая ими пенящуюся водную массу, почувствовал, как его, словно в гигантском чертовом колесе, переворачивает вверх ногами, потом еще и еще. Наконец он решил выпрямиться – и тут же почувствовал, как лоб с силой столкнулся с твердью камня. Голова тут же словно онемела, а потом вспыхнула обжигающим пламенем. Волна с размаху швырнула его на песчаное дно и протащила по нему, сдирая кожу на подбородке и груди. Подстегиваемый жадным стремлением сделать вдох, Люк почти смог в очередной раз прорваться к глади наверху, когда что-то ударило его в живот, и очередная волна оцарапала его спину об узкий выступ прибрежного камня.
Люк инстинктивно сжался в комок. Песок над ним безумно вихрился.
Он перевернулся лицом вверх. По щекам заплясали соленые водяные брызги.
И вот сначала его голова, а следом за ней и спина заскользили по мокрой гальке у самой кромки воды. Наконец-то он остановился. Вокруг продолжали течь окаймлявшие его неподвижное тело струйки песка, увлекаемого потоком назад, к морю. Пару минут он лежал, жадно захватывая воздух. Вода нежно, ласково омывала его ноги, чуть вздымаясь по бокам, поднимая и разводя руки в стороны.
Люк совершенно не представлял себе, где находится и он сам, и преследуемая им пара. В левом предплечье пульсировала ноющая боль. Грудь, живот и подбородок пылали на внезапно охолонувшем пронизывающим ветру.
В мозгу же трепетала одна-единственная мысль – о том, что он все же упустил их. О том, что сам он едва не погиб, мыслей не было. Вот сейчас он обернется и не увидит ее, и получится так, что между тем мгновением, когда он стоял на камнях, и настоящим моментом его мать исчезла, растворилась в небытии.
Люк приподнялся на одной руке и, превозмогая позыв закричать, перебарывая в себе жуткую потребность завопить, посмотрел вдоль пляжа.
Оказывается, разделявшее их расстояние оказалось даже меньше, чем он мог себе представить.
Более того, Люк был настолько близко от них, что это его даже испугало.
Теперь он совершенно отчетливо различал обе фигуры: платье матери, порванное на том месте, где в него вцепился мужчина; ее волосы, поблескивающие в лучах лунного света; даже краешек ее лица, мокрого, перепачканного в грязи и слезах. Оба удалялись в сторону высоких, зазубренных скал.
Люк распластался на песке, неподвижный, словно кусок плавника, и пристально наблюдал за тем, как пара начала подъем.
Часть II13 мая 1992 года
Клэр вошла в пещеру, прямо навстречу их безмолвным взорам, потрескивающему костру, приглушенным стонам Эми, оставив позади себя шум грохочущих далеко внизу волн.
Мужчина втолкнул ее внутрь и встал за спиной, загораживая собственным телом узкий вход, словно опасаясь того, что она может вдруг развернуться и убежать. Словно она и в самом деле могла убежать после того, как увидела Эми.
И того, что они с ней сделали.
Руки Клэр взметнулись к лицу, плотно прижавшись ладонями к глазницам, а голова несколько раз мотнулась из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть внезапно подкативший приступ головокружения и тошноты.
Прошло.
Снова уронив руки, она сжала ладони в кулаки, потом глубоко вздохнула и огляделась.
Перед уходом на пенсию ее отец работал школьным учителем в Бруклине, штат Массачусетс, где преподавал английский язык. Старик всегда любил ходить в кино. Оно нравилось ему не меньше, чем читать Джейн Остен или Пруста – хотя Томаса Гарди, Генри Миллера и Джойса отец любил все же больше. Он и ее приучил к кино и где-то в конце шестидесятых – начале семидесятых частенько брал с собой в кинотеатры. В то время в моде были довольно прямолинейные, резкие фильмы, отражавшие воззрение режиссера. Зритель в Америке как-то резко перешел со слезливых мелодрам и пошленьких комедий на кино об экзистенциальных вопросах, жизни, доме и семье: «Бонни и Клайд», «Беспечный ездок», «Воскресенье, проклятое воскресенье», «Дикая банда», «Холодным взором», «Выпускник», «Пять легких пьес» с Джеком Николсоном. Некоторые из этих фильмов отец по нескольку раз смотрел вплоть до самой своей смерти. Клэр они тоже очень нравились.
Несмотря на то что по натуре своей отец всегда был добрым и мягким человеком, крови в этих фильмах было не меньше, чем во вьетнамской войне или чикагских бунтах, служивших метафорическим или даже историческим прообразом. Старику очень нравилось цитировать по этому поводу режиссера Акиру Куросаву. «Быть художником, – говаривал он, – значит никогда не отводить глаз».
Ее отец не был художником, хотя порой баловался акварельными зарисовками. Клэр думала, что совершенно не разбирается в живописи, однако вторая часть фразы известного режиссера, эти самые слова о том, что глаза нужно держать прямо, надолго врезалась ей в память. В истории со Стивеном она поступала с точностью до наоборот. Только и делала, что отворачивалась от его бесконечных пьянок, старалась не замечать того, что на самом деле являлось чистейшей правдой. За это она тысячу раз нещадно корила себя.
Слова Куросавы призывали к стойкости, честности, непоколебимости, и в данный момент она даже не столько помнила само ее содержание, сколько чувствовала, что где-то в глубине ее души продолжал жить столь точно выраженный дух ее отца. Вот и сейчас он словно подал ей свой голос и мгновенно сокрушил возникший было импульс отвернуться и не смотреть на то, что предстало ее взору, удовлетвориться чувством скорби по поводу несчастной судьбы подруги – да и своей вдобавок – и смириться с происходящим.
– Отпустите ее, – коротко бросила она.
Обычно Клэр говорила довольно тихо – за исключением тех случаев, когда орала на Люка, но сейчас был явно не тот случай. Но в этой пещере ее голос прозвучал неестественно громко и к тому же намного тверже, чем она сама могла предположить. Пожалуй, так разговаривал бы учитель со своими учениками. Например, ее отец.
Клэр чувствовала, как все ее тело бьет неукротимая дрожь. Хотя голос звучал ровно, без перепадов. Никто даже не шелохнулся в ответ, если не считать двух братьев-близнецов – изумленные, те молча переглянулись и прыснули со смеху. Стоявший за спиной мужчина заржал в унисон. Голос у него оказался намного выше, чем можно было ожидать для столь крупного человека. Почти что захихикал. «