Он повернулся вдоль своей оси, одной рукой пытаясь ухватиться за перила, а другой отчаянно полоща воздух. Лезвие просвистело в дюйме от его головы. Люк услышал, как заскрипели перила, когда мальчишка нагнулся над настилом, пытаясь достать его своим ножом, – однако он все еще цеплялся, висел, болтался, пытаясь ухватиться свободной рукой хоть за что-нибудь, за что угодно прочное.
Ему удалось наконец схватить что-то – ту самую руку с ножом.
Он ухватился за нее по ошибке, но не отпустил, ведь нож не мог порезать его таким образом. Что-то подсказало ему потянуть, поэтому он потянул, и та часть перил, на которую опирался мальчик, снова треснула – и вдруг мальчик выпустил нож, отлетевший в сторону, и вместо этого схватил его за запястье. На нем, судорожно обхватив свободной рукой его ногу, он и повис.
И стал подтягиваться.
Боль пронзила его руку, вцепившуюся в перила.
Но ноги Люка нащупали лестницу, иначе они оба упали бы.
Люк никогда не видел такого сильного мальчика, и мгновение спустя они оказались лицом к лицу. Лицо было таким грязным, что грязь казалась частью его самого.
Дыхание мальчика было горячим и вонючим, и он улыбался. Люк увидел безумные глаза и искривленные коричнево-черные зубы.
Мальчик отпустил его запястье и обнял за плечи. Затем он огляделся по сторонам, посмотрел наверх – и Люк понял, что он намеревается сделать: вскарабкаться по его телу наверх, на настил, а оттуда еще выше, на само дерево, чтобы затем перебраться на одно из соседних деревьев, потом еще на одно и так дальше... С учетом окружавшей их темноты подобное представлялось вполне возможным, и полицейские, скорее всего, так ничего бы и не заметили.
В следующую секунду Люк услышал плач Мелиссы и подумал: «А что, если он возьмет с собой Мелиссу и станет прикрываться ею, чтобы полицейские не стреляли? И что будет, если после этого он все же сорвется вниз?»
Как только хватка на плечах ослабла, Люка охватил приступ жгучей ненависти. Даже не к парню с безумной улыбкой, а ко всем вроде него – к самой окружавшей среде, запросто вредившей хорошим людям.
Он отвел руку назад и со всей силы ударил Зайцу локтем по ребрам.
Парень вскрикнул, явно не ожидая атаки.
Всплеснул руками – на лице его наконец-то отразилась растерянность, вытеснив эту прилипшую навек ухмылку.
И полетел вниз. Точно ракета. Если не быстрее.
Люк не стал смотреть. Ему не требовалось проверять, расшибся парень или нет – это можно было определить по одному звуку.
Звук был такой же, как у людей, падающих со скал.
Ему не понравился этот звук. Но и не испугал. Больше его такие вещи не пугали.
Его ноги дрожали, но он справился еще с двумя ступеньками к Мелиссе, а потом просто сел рядом, дрожа и тяжело дыша, и постепенно снова почувствовал себя хорошо и подумал: «Я действительно сделал все как надо, я помог ей, я, может, даже спас ее». В самом деле, он чувствовал себя довольно хорошо, позволяя Мелиссе держаться за его палец, пока не пришел полицейский и не забрал их оттуда.
Мелисса улыбалась полицейскому всю дорогу.
«Было бы здорово, – подумал Люк, спускаясь по лестнице, – если бы у мамы когда-нибудь родился еще ребенок. Такой, как Мелисса.
Кто знает. Может, она встретит какого-нибудь хорошего парня.
«Было бы здорово», – подумал он.
Ну а если и не получится, тоже ничего страшного.
Было приятно осознавать, что на самом деле это все не так уж и важно.
Эпилог13 мая 1992 года
Питерсу приснилось, что они с Мэри прыгнули с пирса в море. Они держались за руки. Они были обнажены, и их тела были двадцатилетними, гладкими и упругими. Солнце пригревало. Они убегали от кого-то или от чего-то, чего они не то чтобы боялись, но что их беспокоило, и именно поэтому они нырнули в море.
Они проплыли по мягким волнам вокруг небольшого мыса, нащупали под ногами песок и, снова держась за руки, начали выходить из воды.
Внезапно пляж превратился в городские улицы, и Мэри поняла, что она голая. Люди, как обычно, занимались своими делами, не пялясь на нее, но Мэри была скромнягой, и Питерс понимал, что ей неудобно бегать по городу такой, какой ее создал Бог. Он пожалел, что оставил их одежду. У них даже не было денег, чтобы купить что-нибудь.
Он решил проблему, остановившись, повернувшись к Мэри и обняв ее.
– Теперь они ничего не видят, – сказал он.
Она рассмеялась:
– Джордж! Мы стоим посреди улицы.
– В том-то и дело, – сказал он. – Если мы простоим здесь достаточно долго, кто-то заметит, какие мы хорошие люди и как мы любим друг друга, и в конце концов купит нам какую-нибудь одежду. Верно?
– Убедил, – сказала она и обняла его в ответ.
– Рано или поздно добрые дела случаются, – сказал он.
И проснулся.
Он увидел покрывала на своей кровати и свое тело, лежащее под ними, и понял, что может двигать руками. На мгновение он пришел в изумление.
Он увидел больничную палату и цветы. И людей у его постели.
Вот женщина с забинтованной головой, в кресле. Кормящая грудью хорошенького малыша. Его рука – в руке у другой женщины, сидевшей рядом на кровати. На женщине был такой же светло-голубой больничный халат, как и на нем, но она улыбалась ему, первой заметив, что Питерс проснулся.
И мальчик, одетый в джинсы и футболку, стоящий у окна и любующийся солнечным светом, – мальчик повернулся, взглянул на Питерса и тоже улыбнулся.
Когда все эти незнакомцы окружили его, Питерсу ужасно захотелось улыбнуться им в ответ. И вдруг он вспомнил. Посмотрел на мальчика с пляжа – и вспомнил.
И улыбнулся.
Черт возьми, они не были для него незнакомцами.
Кем угодно, но – не незнакомцами.
– Как у меня дела? – спросил он.
Перевод: Григорий Шокин
Женщина - последняя в своем роде, единственная выжившая из племени диких каннибалов, которые годами терроризировали побережье штата Мэн. Она ранена и слаба, но нашла убежище в пещере с видом на море. Кристофер Клик - аморальный и неуравновешенный юрист, который однажды во время охоты увидел, как она купается в ручье. Он последовал за ней до ее пещеры. У Клика есть темные, жестокие секреты, и теперь он добавит еще один. Он схватил Женщину, запер ее в своем подвале и попытался приручить с помощью своей жены и детей. Но очень скоро встанет вопрос: ктоболеежестокий?Охотникили добыча?
Кетчам:
Спасибо Эндрю, Биллу и моему соавтору Лаки. Брауне – за мечту. Пауле – черт возьми, почти за все. Кристи – ну, она и сама прекрасно знает почему. И Поллианне Макинтош – за непосредственное и ужасное вдохновение.
МакKи:
Хочу поблагодарить маму и папу – за то, что воспитали меня правильно, моих сестер Буг, Джей и Энджи – за то, что они замечательные женщины, моих братишек Кевина и Криса – за то, что они не такие, как Клик, и моих настоящих друзей, Эндрю, Билла и Полли. И тебя, Даллас – за то, что показал новичку, каково это, романы писать.
Ты хочешь поцеловать ее. Я хочу познать ее вкус. В сущности, это одно и то же.
Иссеи Сагава
Прекрасные с виду домишки,
Кошмарны насквозь изнутри...
Джо Джексон
Прошлой ночью я разговаривал со своим кумиром. Она сказала, что если когда-нибудь сможет снова сделать свою пизду достаточно чистой, то, так и быть, простит тех невежественных мудаков, насиловавших ее.
Ежи Ливингстон, «Рассказы о Струпе»
Джек Кетчам & Лаки МакKи"Женщина"
ЧАСТЬ IГлава 1
У Женщины нет понятия о красоте.
Сама она не красавица, если только не взять за стандарт красоты силу – потому что Женщина очень сильная. В ней больше шести футов роста, ее ноги длинные и мощные, ее руки – почти что лапы обезьяны, такие же цепкие. Но ее широко расставленные серые глаза пусты, когда она не насторожена, и вся она бледная от недостатка света, грязная, искусанная паразитами и насекомыми, и пахнет кровью, как стервятник. Широкий гладкий шрам тянется от ее полной правой груди почти до самого бедра, где одиннадцать лет назад выстрел из дробовика выдрал шмат мяса. Над ее левым глазом и за ухом второй выстрел оставил еще один шрам. Ни бровь, ни волосы ото лба до задней части уха больше никогда не отрастали.
Она выглядит так, словно ее пронзило молнией.
Женщина некрасива – и не имеет понятия о красоте...
Уже почти рассвело, самый темный час позади, и она покинула дремучий лес и каменистые тропы. Этими тропами она шла часами, а, может, и днями, и жар расцветал внутри нее от ночи ко дню и от дня к ночи, и так как все эти тропы хорошо ей знакомы, она наконец-то вышла на пляж. Здесь, в предрассветной мгле ее не видно, но она замирала и прислушивалась по пути, и раз за разом возвращалась назад, чтобы быть уверенной, что ее не преследуют.
Они сдались. Может, они потеряли ее след в темноте.
Темнота всегда была ей другом – она скрывала ее маневры.
С ранениями ей повезло - на этот раз две раны очень близко друг к другу на левом боку. От ножа и от пули. Полумесяц и полная луна всего в нескольких дюймах друг от друга. Она замазала их грязью и туго обмотала поясом. Кровавого следа, способного привести к ней, не останется.
Тем не менее, она должна исцелиться.
Боль. Боль, пульсирующая по всему телу от плеча до колена. Она бьется о ее тело, как волны бьются о берег. Но боль нужно терпеть. Это не сравнится с болью при родах. Боль говорит только об одном.
Что она жива.
Но она должна исцелиться.
Она изучает скалистую линию прилива – и сразу же видит их. Точная форма и цвет. Желто-зеленые, длинные плоские клинья, вырванные из лесов под водой и выброшенные на берег. Влажные, блестящие, живые и здоровые. Она входит в волны, прохладный прилив омывает икры