Брайан все это видит через глазок. Его отец, адвокат, добропорядочный гражданин, Кристофер ебаный Клик, член родительский комитета и «Ротари-клуба», положил руку на ключицу женщины-дикарки из леса. Он поглаживает ключицу, спускаясь к груди; женщина и отец обращены лицом к лицу – хотя, пока она смотрит ему в глаза, отец смотрю куда-то в сторону, на стенку. Странно. Его поразило, что отец – трус, что он не может смотреть ей в глаза. Он этого не ожидал.
Затем отец расстегивает пуговицы на ее платье.
Брайан осознает, что у него пересохло в горле, а рот открыт – он снова дышит ртом, чего не делал со второго класса, – и что он так сильно сжимает комок грязной жвачки, что она снова стала мягкой.
Отец поднимает платье и перебрасывает его через плечо женщины.
Теперь Брайан видит все. Заросли. Нет – правильно говорить пизду.
Он видит все, что хотел увидеть.
Отец спускает трусы-боксеры. Он явно настроен решительно.
Так уж устроен мир, и она ожидала этого. Есть время доминировать и нападать,а есть время подчиняться, и это всего лишь очередное подчинение в череде тех, что она вытерпела от его рук в последнее время. Теперь он плюет на одну из этих рук и гладит ее дырку, снова плюет и гладит свой член, берет ее за задницу другой рукой, – она улыбается, ведь это его раненая рука, – приподнимает, входит в нее и начинает работать. И это действительно работа, ведь она вся сухая внутри, стала сухой с тех пор, как умер Первый Добытый, заполнявший ее изнутри так, как этот никогда не сможет. Первый Добытый, оставивший на ее плече следы зубов – различимые до сих пор.
Она думает о Первом Добытом, о его зубах, члене, руках, и таким образом облегчает задачу мужчине, потому что ее дырка от этого увлажняется. Она думает, сфокусировав взгляд на дырке в двери подвала. Дырка маленькая, но она ее заметила. В дырке моргает глаз, следящий из темноты.
В этом глазу она распознала ту же жестокость, что и в мужчине.
Только моложе. И слаще на вкус.
Она кивает глазу и улыбается.
Господи! Брайан отшатывается от отверстия, как будто она ткнула его в глаз. Она видит его! Она знает, что он тут! Как, черт возьми, она может это знать? Он не издал ни звука.
И она его поймала уже во второй раз.
Он стесняется дрочить поначалу, но потом задумывается. Кого волнует, что она знает? Она же никому не расскажет. Она, блядь, даже не говорит нормально по-английски. Его взгляд снова возвращается к глазку. К черту ее знание или незнание.
Отец хрюкает. Он слышит его хрюканье, значит, оно громкое. Отец приближается к финалу. Ему приходит в голову, что он наблюдает за собственным отцом. Есть ли в этом что-то кровосмесительное? Что-то гомосексуальное? Он так не думает. Но ему все равно, так или иначе. Он смотрит, как трахают эту женщину, вот и все. Он смотрит, как ее сиськи скачут вверх и вниз, как ее бедра дрожат от каждого толчка отца. Он почти чувствует запах ее пота.
И вдруг он кончает. Заливает спермой всю траву у основания двери в погреб. Она вырывается из него струями, белыми протуберанцами. Он чувствует себя так, будто ранен и истекает кровью. Член настолько чувствителен, что ему приходится убрать руку, иначе он громко застонет или потеряет сознание. Но сперма все равно рвется из него – его член еще не закончил, – и он весь дрожит, опустошаясь, а потом, наконец, успокаивается.
Мужчина хватает ее за грудь – сильно, будто хочет оторвать ее от тела, – а затем стонет, содрогается и кончает в нее.
Если у нее будет ребенок от него, она его убьет.
Она уже поступала так раньше.
Крис Клик считает, что это была, вероятно, лучшая ебля в его жизни.
Несмотря на запах у нее изо рта.
Так что же не так? Почему ему не терпится засунуть свой член в трусы? Он что, боится заболеть? Нет, не боится. Он не может представить, чтобы она заразилась СПИДом, живя одна в лесу. А все остальное в наши время лечится, как обычная простуда.
Что тогда?
Он не может понять.
Он смотрит на нее. На ее лицо, на ее глаза. И – вот оно.
Он видит нечто холодное и пустое, лишенное каких-либо эмоций или вообще какого-либо отношения к нему. Он видит себя, оглядывающегося на самого себя.
Он чувствует что-то смутно похожее на стыд.
Он застегивает на ней платье. Она выглядит прекрасно. Как будто ее не насиловали.
Крис выключает свет в погребе и оставляет ее в темноте.
Женщина немного изменяет положение тела, опираясь на деревянную полку позади себя. Когда мужчина имел ее, прижимая спиной к полке, она почувствовала, как та слегка подалась, даже это услышала. Мужчина, по традиции, остался глух – ебля слишком его заняла. Женщина перемещает все свое тело вверх, а затем вниз, как бы зажав полочную доску между позвонками, и чувствует, что клятая доска поддается еще немного.
Ей больно, но она не остановится ни перед чем.
Глава 23
Где-то в полчетвертого утра Женевьева Ратон, сменив положение тела, проснулась. Ей снилось, что она сжигает опавшие листья в камине отцовской фермы, фермы давным-давно проданной ради приобретения жилья в Сарасоте. Лишь потом до нее дошло, что дымоход неисправен, тяга отсутствует, и пылающие листья, устлав собой деревянный настил пола, сейчас спалят все к чертовой матери. А потом Женевьева проснулась – оттого, что ее левое предплечье уткнулось точнехонько в лицо Лоре Хиндл.
Лора хмыкнула и распахнула свои красивые зеленые глазоньки.
– Извини, – сказала Женевьева.
Лора зевнула и улыбнулась.
– Что это с тобой сегодня, малышка? Обычно ты во сне не мечешься.
– Да, на меня непохоже.
– Это уже третий твой бессознательный выпад в мою сторону.
– М-м-м, вот как?
– Ага. В первый раз ты ударила меня коленом в живот. Во второй – бедром в бедро. Иди сюда. – Она раскрыла объятия, и Женевьева уютно устроилась в них. Ей вмиг сделалось спокойно. Близость плоти утешала – всегда так было. Плоть была теплой и безопасной. К этому времени они знали тела друг друга почти так же хорошо, как и свои.
– Это из-за той беременной девчонки? Той, что напоминает тебе Дороти?
– Не знаю. Мне снилось, что я в доме отца. Поэтому вполне возможно. Она постоянно приходила туда. Родители думали, что мы всего лишь подруги.
– А вы были подругами?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Днем Лора работала соцработником, а по ночам подрабатывала барменом в заведении «У Вэнса и Эдди». Она знала, как вызвать ее на откровенность. Иногда все, что для этого требовалось, – тишина в правильно выбранный момент. Как сейчас.
– Опавшие листья, – сказала Женевьева.
– А?
– Я сжигала опавшие листья.
Лора немного отстранилась и посмотрела на нее. Затем нежно поцеловала ее в лоб.
– Может, ты все еще ее...
– В смысле?..
– В смысле, ты же любила ее, правда?
– Недостаточно. Недостаточно, чтобы заставить ее остаться на этом свете. Со мной.
– Да ладно тебе. Ты же знаешь, что не в этом дело. Нельзя заставить кого-то остаться. Человек может остаться только тогда, когда сам этого хочет. Или нуждается в этом.
Конечно же, она знала, что это правда. В то время, в пору ее молодости, это была еще и горькая правда. Когда ты юн, боль может долго не проходить. И оставить след навечно.
Она посмотрела в глаза своей возлюбленной.
– А тебе это нужно? Остаться, я имею в виду?
Лора снова поцеловала ее.
– Я не знаю, что бы я делала без тебя, – сказала она. – Правда, не знаю.
Глава 24
Пег проснулась потной и встревоженной. Она не знала, что встревожило ее. Она почти никогда не помнила своих снов, особенно плохих. Но она была уверена, что ей приснился очень плохой сон.
Ее мать стояла в дверях. Дарлин уже поднялась, и кто-то включил воду в ванной.
– Пег, вставай, пора в школу.
– Я не очень хорошо себя чувствую, мама. Правда. Можно мне сегодня остаться дома?
Ее мать выглядела рассерженной. Она сама не знала, почему злится с самого утра.
– С тобой все в порядке, – сказала она. – Вставай.
– Сегодня занятия всего полдня. У учителей совещание, помнишь? Ну, пожалуйста? Если я встану, меня стошнит.
Это было правдой. Ее тошнило.
Если она встанет, придется завтракать. От одной мысли о еде у нее сводило живот. Мать помахала рукой у нее перед лицом, словно отмахивалась от надоедливой мухи.
– Мне некогда этим заниматься. Оставайся, если так хочешь! – бросила она и ушла.
«Что, черт возьми, все это значит?» – задумалась Пег – не собираясь спрашивать. Хотя она готова была поспорить, что дело как-то связано с отцом.
Или с тем странным, почти очаровательным существом в погребе.
Она натянула одеяло и закрыла глаза, и когда утренние звуки в доме Кликов стихли, опять уснула.
Брайан стоял на остановке школьного автобуса, когда мимо проехал «Эскалад». Отец помахал ему как обычно, и Брайан ответил тем же, но гораздо более сердечно, чем всегда.
Парта Пег пустовала. Поскольку дети писали контрольную, это было все, на чем она могла сосредоточиться. На пустой парте. До сегодняшнего дня Пег не пропускала уроков, хотя и не очень хорошо училась. Женевьева подумала: «И что теперь?»
Лора была права. Она все еще сжигала листья ради Дороти. Она заснула в объятиях Лоры и проснулась в той же позе, так что ее метания, очевидно, закончились. Однако это не означало, что навсегда. В каком-то смысле она металась весь сегодняшний день.
К тому времени, когда прозвенел звонок, добрая четверть класса все еще корпела над контрольной. Не успевшие закончить к сроку принялись стонать и закатывать очи горе. Но ведь работа, по сути, простенькая...