— Вовсе нет! — запротестовала я, но он вновь не дал мне договорить.
— Нет, я действительно старею, — сокрушенно продолжал Пырьев. — Уже и за благословением ко мне начинают обращаться. Раньше мне такое и в страшном сне бы не привиделось.
— Да нет же, вы меня не так поняли! — Я возвысила голос, и он наконец ко мне прислушался. — Все наоборот. Этот Носов — он… аморальный тип, понимаете…
— А, понимаю, — протянул Пырьев. — Бросил, значит. И сразу — аморальный!
Я начала терять терпение:
— Нет, Иван Александрович, все не так… Вы просто скажите мне: он в самом деле будет работать на «Мосфильме»?
— А почему б ему и не работать? — хмыкнул Пырьев. — У него есть диплом выпускника ВГИКа — он мне показывал.
— А вы видели, какие у него там отметки?
— Какое мне до этого дело! — отмахнулся Пырьев. — Я, если честно, отличников вообще не люблю.
— Но Носов вообще не работал в кино. И вот только сейчас почему-то…
— Так это прекрасно, что не работал! — вновь перебил мэтр. — А то приходят эти паршивые режиссеришки, которые кроме вгиковской скамьи ничего в жизни не видели… Ну что они могут снять?! А Носов — он уже жизнь повидал. В провинции был, работал повсюду, чуть ли не двадцать профессий переменил. Вот такие нам и нужны! Моя бы воля, я бы всех режиссеров после ВГИКа (а лучше — перед!) лет на десять отправлял на периферию. И чтоб к кино раньше тридцати пяти лет они не приближались!
— Вы, кажется, начали раньше, — смутно припомнила я пырьевскую биографию.
— Правильно! — ответил Пырьев. — Но я, моя милочка, когда начинал-то?! На заре, можно сказать, кинематографа — в немую еще эру… Мы были молоды, и кино было молодое. А сейчас это уже почти древнее искусство. И молодые болваны ничего в нем не могут сказать — ну просто ни-че-го! Вы уж мне, Аллочка, поверьте.
— Я верю, Иван Александрович, — смиренно произнесла я. Что мне еще оставалось делать?
В результате от Пырьева я с большим трудом отвязалась лишь через полчаса. О Носове ни он, ни я больше не заговаривали.
После разговора с Пырьевым я долго размышляла, рассказывать ли все-таки Устину о вчерашнем столкновении с гадиной Носовым… И пришла к выводу, что пока не буду ничего рассказывать. Я ведь знаю Устина: он спокойный, спокойный — но если уж его по-настоящему разозлить, запросто дров наломать может. И поведай я ему о вчерашнем случае с Носовым, это вполне может переполнить его чашу терпения. Ведь действительно, может, Носов того и добивается, чтобы Устин расквасил ему морду. Уж тогда этот мерзавец не успокоится, пока весь свет не оповестит о своей разбитой харе. И Устина, не исключено, даже в печати могут заклеймить как хулигана и дебошира. Так и вижу газетные заголовки в духе «Таким не место в советской кинематографии!»
С другой стороны, Носов уже начинает меня не на шутку пугать. Когда он вчера появился в «России», я прямо обомлела. Конечно, наша встреча могла быть простым совпадением… Но что, если он меня преследует, выслеживает? На кого мне здесь надеяться? Только на Устина. Больше просто не на кого.
Нет, я еще могу пойти в милицию. Но что я скажу стражам правопорядка? Что пару раз сталкивалась в разных местах с бывшим однокашником? Ну, допустим, вызовут его даже в отделение. А он там заявит: я, мол, друг Ивана Пырьева и других достойных людей. А на меня покажет пальцем: дескать, у этой особы не все дома просто… Само собой, я ничего никому не докажу.
Самое простое — никуда не ходить без Устина. Но так поступать даже противно — никогда в жизни такого со мной не было, чтобы я боялась куда-либо отправиться одна. Особенно противно, что к этому шагу меня подталкивает такое ничтожество, как Носов. Ну ладно, в кино, в театрах, на каких-то вечерах я вполне могу не появляться без Устина. Но не будет же он меня еще и на работу за ручку водить. А я сейчас, как на грех, начала сниматься на студии Горького. Туда мне теперь еще пару месяцев надо будет ездить. Вот так пока и получается: Устин с утра — на «Мосфильм», а я — на Горьковскую… Встречаемся практически только по вечерам.
Что самое нелепое, я, скорее всего, просто излишне паникую. Почти нет сомнений, что Носов никогда не решится на что-то большее, чем на то, что он уже сделал. Так, наверно, и будет время от времени где-нибудь возникать и издеваться. Такие мелкие подлецы, как он, обычно этим и ограничиваются. Он ведь еще и жуткий трус…
Однако, как бы я себя ни уверяла в обратном, Носов все же здорово изменился с того времени, когда мы вместе учились. Разумеется, он стал еще более мерзким, но при этом — еще более жестким, глумливым, беззастенчивым. Он ведь даже самого Пырьева умудрился околпачить! Это Пырьева-то, перед которым дрожали чуть ли не все, кто пришел в кино после него. А теперь всемогущий Пырьев запросто разглагольствует передо мной о каком-то потенциале ничтожного Носова. Может, и впрямь стареет Иван наш Грозный.
Никогда не думала, что вот так внезапно могу оказаться в такой паршивой ситуации, из которой не видно выхода. И надо же такому случиться, что подобное происходит именно в этом, шестьдесят втором году, от которого я еще недавно ожидала только счастья и радости. Чего я еще могла ожидать после такого успеха нашей с Устином «Необъятной ночи»?
Нет, видно, правильно говорят: жизнь — зебра. За каждой белой полосой неминуемо следует черная. Воображаю, конечно, что сказал бы Устин, прочти он мою писанину. Сказал бы, что я раздуваю из мухи слона, что мне мерещится всякая ерунда на ровном месте, и мне бы не оставалось ничего другого, как с ним согласиться. Я всегда соглашаюсь с его убедительными логическими доводами.
Но от того, что гложет меня в глубине души, даже Устин меня не избавит. Ибо мое внутреннее состояние не поддается логике. Я просто интуитивно, сердцем, печенкой или не знаю уж чем чувствую исходящую от Носова угрозу. И единственное, что меня пока успокаивает, — надежда на то, что ему самому надоест валять в Москве дурака и он вновь уберется в свою глубинку. И на этот раз уже навсегда. Хоть бы только так оно и произошло.
27.3.62
Опять он! А я-то так надеялась, что больше его не увижу.
Расскажу по порядку. Вообще-то противно об этом писать, но так мне легче будет осознать, что произошло, и попытаться с произошедшим разобраться. Итак, сегодня утром я вышла из дома, прошла метров пятьдесят — и вдруг увидела его, Носова! Поначалу я подумала, что обозналась. Но сердце мое забилось, а ноги будто сами заспешили подальше от места, где он стоял. Я надеялась быстренько исчезнуть, чтобы даже не понять, Носов это был или не Носов. Мне было страшно убедиться, что это он, так что я даже не смотрела в его сторону. И вдруг он довольно громко выкрикнул:
— Алла!
Я похолодела и, словно помимо своей воли, остановилась как вкопанная. Я вся съежилась — и спиной почувствовала, что он ко мне приближается.
— Алла, — повторил он уже почти мне в ухо.
Я резко обернулась к нему:
— Что тебе надо?!
— Любви, Алла, — нагло улыбаясь, ответил Носов.
Я предпочла никак не отреагировать на его слова и снова спросила:
— Зачем ты здесь?
— Ты не поверишь, — сказал Носов и теперь улыбнулся с деланым смущением. — Я, видишь ли, уже неделю тут околачиваюсь… Каждое утро…
— То есть как? — опешила я. — Как это? Зачем?
Я то ли действительно не понимала, то ли не хотела понимать…
— А ты не догадываешься? — тихо и гадко рассмеялся он. — Я прихожу сюда ради тебя. Смотрю на тебя издалека, когда ты выходишь из дома. Все время порываюсь к тебе подойти, но никак не могу решиться. Может, так бы и не решился, если б ты сегодня сама меня не заметила.
Я смотрела на него во все глаза:
— Носов, ты серьезно? Или это твоя идиотская шутка? Ты каждый день приходишь сюда, чтобы на меня посмотреть? Зачем?! Тебе что — заняться больше нечем? Я не понимаю…
— Я думаю, ты понимаешь, — отвечал он, скривив рот и нахально сверля меня своими мерзкими буркалами. — Алла, я люблю тебя, — добавил вдруг он. — По-прежнему. Так что вот так вот.
— Носов! — заговорила я, усиленно подбирая слова. — Послушай-ка меня. Во-первых, оставь эти свои… признания… Мне неважно, насколько они правдивы, — я и не хочу этого знать. В любом случае ты мне отвратителен, слышишь? Так что если у тебя есть хоть немного гордости, не ищи больше встреч со мной. Во-вторых, если ты меня не послушаешь…
— То что ты сделаешь? — ухмыльнувшись, перебил Носов.
— А вот увидишь! — туманно сказала я. — Но я не советую тебе до этого доводить…
— Ну а что ты можешь сделать? — протянул вдруг он, словно отвечая сам себе. — Либо пожаловаться муженьку… гражданскому, — подчеркнул он, — либо… не знаю даже… в милицию, что ли, обратишься…
— И даже в КГБ могу! — зачем-то выпалила я.
— Как интересно… — Носов приподнял брови. — Шпионом меня объявишь?
— Нет, — сказала я, — лучше я вызову психиатров. И объявлю тебя сумасшедшим. Потому что ты им и являешься!
— С каких это пор любовь — признак сумасшествия? — усмехнулся он.
— Заткнись, — поморщилась я. — Ты понятия не имеешь о том, что такое любовь. Таким, как ты, просто не дано этого понять.
— А вот как ты думаешь, — вдруг сменил тему Носов, — кем лучше быть: вдовой — или женой любящего человека? Скажи мне как женщина.
Мне стало вконец не по себе от его непонятных намеков.
— Я знаю только одно, — ответила я, — быть твоей женой — это самая худшая участь для любой женщины!
— Нехорошо говорить за всех, — покачал головой Носов.
— Ладно, я скажу только за себя: для меня жить с тобой было бы наихудшей участью. Тебе ясно? Или сколько раз мне еще об этом сказать? Сколько еще перефразировать, чтоб до тебя наконец дошло?!
Он снова покачал головой:
— Алла, ты меня, кажется, не услышала. Ты хотела бы оказаться вдовой? То есть, так сказать, гражданской вдовой…
— Все, я больше не желаю с тобой разговаривать! — выпалила я.
Однако что-то заставляло меня продолжать стоять на месте. Можно было подумать, что Носов удерживал меня силой, хотя на самом деле он, к счастью, даже не дотрагивался до меня.