Но все-таки я не позволяла этим бессмысленным надеждам овладеть мной. Я прекрасно понимала, что происходит. Носов, испугавшись того, что он сделал, понес околесицу — стал выдавать себя за Устина. Еще вчера, увидев его в этом жалком, невменяемом состоянии, я должна была догадаться о том, что случилось. Он все же нашел в себе силы осуществить свою угрозу… Но стоило ему это сделать — и он тут же пожалел об этом, смертельно перепугался. Вероятно, хотел убить и самого себя, но на это смелости уже не хватило…
Господи, какой же дурой я была! Почему я давным-давно не пошла в милицию? Почему уверяла себя, что в милиции меня все равно не послушают?! А вдруг послушали бы! Но я даже не попыталась…
И хотя я ужасно боялась за Устина, в глубине души я все-таки постоянно твердила себе: ничего этот Носов не сделает, он может только болтать, а на реальное действие не способен. Да, стоит признать, я его недооценивала. Он наверняка был бы рад услышать от меня такое признание…
И вот настал час этого заведомо фарсового опознания. Меня доставили в кабинет к Всеволоду Савельевичу. Он поздоровался, затем сразу нажал какую-то кнопку и сказал мне:
— Сейчас приведут подследственного.
Почему-то я вздрогнула от этого слова. Я поняла, что оно означает, но мне показалось, что я никогда его раньше не слышала… «Подследственный… безответственный… бездейственный… неестественный… несущественный…» — забормотала я про себя, чтобы хоть как-то справиться с волнением и унять биение сердца, которое, казалось, вот-вот выпрыгнет у меня из груди.
И вот в кабинет привели того, кого и должны были привести. Никого другого к этой минуте я уже не ожидала увидеть.
— Алла! — с порога воскликнул Носов.
Я вздрогнула. Мне захотелось встать, выбежать из кабинета — и бежать куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Бежать из этого здания, потом бежать по улице, бежать, покуда у меня не остановится сердце и я упаду замертво… Однако я бы не убежала, даже если б мне позволили это сделать. Ноги и руки у меня стали как ватные, я словно намертво приклеилась к стулу, на котором сидела. Все, на что я была способна в этот момент, — это закрыть глаза.
— Товарищ Лавандова! — услышала я голос следователя. — Алла Вадимовна! Откройте, пожалуйста, глаза.
Я повернула голову на звук его голоса и раскрыла глаза.
— Посмотрите, пожалуйста, на подследственного, — показал мне рукой Всеволод Савельевич.
Я заставила себя снова повернуть голову и мельком взглянула на ненавистного Носова.
— Вы узнаете этого гражданина? — спросил следователь.
Я лишь слабо кивнула.
— Кто это? — продолжал Всеволод Савельевич.
— Носов, — еле слышно ответила я.
Однако меня расслышал не только следователь, но и стоящий у двери Носов.
— Алла, что ты говоришь?! — воскликнул тот. — Какой я тебе Носов?! Погляди на меня — это же я, Устин!
Я умоляюще посмотрела на Всеволода Савельевича:
— Товарищ следователь, я сделала то, о чем вы просили… Я подтвердила… Теперь разрешите, пожалуйста…
— Одну минуту! — перебил он и бросил милиционеру, приведшему Носова: — Уведите подследственного.
— Алла, как ты можешь? Что это значит? — закричал выталкиваемый за дверь Носов. — Алла! Алла! Не поступай так! Не надо! Скажи им правду…
Еще какое-то время его вопли были слышны из коридора. Наконец все затихло.
— Алла Вадимовна, — вздохнул следователь, — приношу вам свои извинения за то, что сейчас произошло. Поверьте, я не сомневался в личности подследственного, но, поскольку он настаивал на своем, нам пришлось вас вызвать…
Я молчала.
— В свое оправдание, — продолжил следователь, — могу пообещать, что мы постараемся больше не беспокоить вас до самого суда.
Я вздрогнула:
— Суда… Знаете, я бы не хотела присутствовать и на суде.
Всеволод Савельевич снова вздохнул:
— К сожалению, ваше присутствие на суде будет необходимым. Вы — главный и пока единственный свидетель в этом деле. На суде вы только расскажете все, что знаете, — и преступник понесет наказание.
— Какая мне теперь разница… — пробормотала я.
А сама подумала: «Действительно, зачем я так поторопилась с милицией? Лучше бы я заставила Носова убить и меня вслед за Устином! Хотя тогда, на даче, у меня еще оставалась надежда, что Устин жив».
— Товарищ Уткин был вашим гражданским мужем, — сказал тут следователь. — То есть любимым человеком, правильно?
— Конечно, — упавшим голосом подтвердила я.
— В таком случае ваш долг перед любимым человеком — сделать все, чтобы виновный в его смерти понес справедливое наказание, — нравоучительным тоном произнес Всеволод Савельевич.
— Но это ведь его не воскресит… — зачем-то сопротивлялась я.
— Не воскресит, — подтвердил следователь. — Но он будет, так сказать, отомщен. Пусть и посмертно.
— Загробной жизни, как мы знаем, не существует, — медленно проговорила я.
— Не существует, — опять подтвердил Всеволод Савельевич.
— А значит, раз он умер, все уже бессмысленно… — Но я не хотела продолжать этот разговор и, чтобы поскорее его закончить, сказала: — Тем не менее я, разумеется, буду на суде и расскажу все известное мне, как бы тяжело мне ни было это сделать.
— Хорошо, — кивнул следователь. — Ну, я вижу, что мы вас сегодня уже утомили. Еще раз извините и… Может, вызвать машину, чтобы вас доставили домой?
— Нет-нет, я сама, — пробормотала я. Затем встала и, не прощаясь, ушла.
До самого вечера я бесцельно бродила по улицам. Не замечала ничего вокруг — только думала, думала, думала. Бесконечно прокручивала в голове все, что произошло. Мнилось, что от этого мне станет легче, однако легче не становилось.
«Лучше пойду домой, — в какой-то момент подумала я. И тут же спохватилась: — А домой — это куда? К маме или к Устину?» Никого кроме меня у него не было — в своей квартире он прописал меня. Вероятно, мне ее отдадут. Или, наоборот, заберут — скажут: вы ведь даже не были женаты… Впрочем, мне все равно. Наверное, я в любом случае уже не смогу жить в этой квартире.
Однако пришла я все-таки именно туда. Думала, мне захочется осмотреть вещи Устина, перебрать его бумаги. В действительности я всего лишь заперла за собой дверь и, не раздеваясь, упала лицом вниз на диван. Мы всегда сидели или лежали на этом диване только вдвоем. Никогда Устин не сидел на нем один, а я была где-то в стороне…
С этим воспоминанием я и уснула.
7.5.62
Сегодня я нашла в себе силы прийти на «Мосфильм». Мне надо было убедиться в том, что картина, которую недоснял Устин, окажется в хороших руках. Да и просто в том, что ее не закрыли.
К сожалению, я опоздала. Только теперь поняла, что прийти надо было гораздо раньше. Потому что картину будет доделывать не кто иной, как презренный Фигуркин! Одно только облегчение: все сцены со мной уже давным-давно сняты Устином, так что работать под руководством Фигуркина мне не придется. Впрочем, он почти наверняка погубит всю картину (а значит, и мою роль) на монтаже.
Возможно, я бы устроила скандал или еще что-нибудь в таком духе, но меня враз заставил позабыть о нашем фильме разговор с мерзавцем Фигуркиным. А он действительно оказался редкостным мерзавцем! Я ведь всегда уверяла Устина в этом, а он не верил.
Когда я начала с Фигуркиным разговор о картине и о том, что не лучше бы, мол, доверить ее какому-нибудь более опытному постановщику, он сразу перебил меня:
— Алла, а ты знаешь, я тут виделся с Нестором…
— Когда?! — ошарашенно спросила я.
— На прошлой неделе, — объяснил он. — Я к нему в тюрьму приходил.
— Зачем же? — пролепетала я. — Зачем ты туда ходил?
Фигуркин пожал плечами:
— Все-таки бывший однокашник…
— Но ты ведь знаешь, что он сделал! — взорвалась я.
— Но не знал, почему он это сделал, — уточнил Фигуркин. — Вот и пошел к нему. Так сказать, за подробностями.
— И что? — с ненавистью спросила я. — Узнал подробности?
— Узнал, — равнодушно ответил он и, посмотрев на меня, добавил: — Ты всему виной.
Мне захотелось его придушить, но я всего лишь произнесла сквозь зубы:
— Сволочь же ты, Фигуркин. Скотина просто. Мерзавец…
— Ты так злишься, поскольку знаешь, что я сказал правду, — усмехнулся он.
Я поняла, что с ним бесполезно говорить о фильме, и решила пойти прямо к Сурину.
Но только я развернулась, Фигуркин окликнул меня:
— Да, Алла, еще кое-что…
Я нехотя обернулась.
— Нестор попросил меня об одной услуге… — сообщил Фигуркин.
Я невольно сделала шаг в его сторону:
— И о какой же?
— Он попросил подтвердить его личность. Сказал, что меня скоро вызовут для опознания. И я, как он хочет, должен буду показать, что он действительно является… Устином Уткиным!
Тут Фигуркин с триумфом посмотрел на меня, а я сквозь зубы поинтересовалась:
— И что — ты так и сделаешь?
— Пока еще не знаю, — протянул он. — Ведь мое подтверждение, что он Уткин, возможно, облегчит его участь…
— Каким же это образом? — Я даже издала нервный смешок.
— Ну как… — сделал глупую физиономию Фигуркин. — На вашем дачном участке ведь нашли труп. Если в милиции посчитают, что тот, кого они арестовали, — Уткин, то труп, соответственно, будет признан носовским. Тогда получится, что хозяин дачи попросту убил чужака в порядке самообороны.
Я не верила своим ушам. Неужели Фигуркин настолько туп?
— Ты издеваешься — или как тебя понять? — все-таки спросила я.
— Нет, я абсолютно серьезно, — ответил он. — Просто хочу спросить у тебя совета: как же мне быть?
— Пошел к черту! — выкрикнула я.
— Ну зачем же ты так, Алла? — покачал он головой. — Я ведь серьезно…
Я решила набраться терпения и выяснить, чего он добивается.
— Ладно, — выдохнула я. — Допустим, я посоветую тебе сделать так, как просит Носов. Что тогда?
— Тогда его, возможно, выпустят, — почти угрожающе произнес Фигуркин. — И он обязательно доберется до тебя.