Всеволод Савельевич потрогал подбородок:
— Безусловно… Но его опять же не заставишь так себя вести. Ему ведь выгодно казаться психически больным. Если мы с вами правы и он — симулянт, он ни за что не откажется от своей теперешней линии поведения.
— А что, по-вашему, мог бы сделать Носов, чтобы если и не Филипп Филиппович, то медицинская комиссия все-таки признала бы его здоровым?
— Здоровым? — хмыкнул следователь. — Дайте-ка подумать… Судя по отчету Филиппа Филипповича, в последнее время Носов стал постепенно соглашаться с тем, что он — Носов. Это, как я понял, всецело укладывается в картину того заболевания, которое диагностировал у него наш психиатр. А вот если бы Носов внезапно вновь стал называть себя товарищем Уткиным, такое утверждение, конечно, разрушило бы всю медицинскую картину заболевания! Тогда и мы, следствие, и врачебная комиссия могли бы с уверенностью утверждать, что Носов — никакой не больной, а полностью здоровый мерзавец, которому нравится притворяться собственной жертвой и дурачить окружающих таким притворством. Но, Алла Вадимовна, вы же понимаете, что вероятность такого поворота событий практически исключена.
— А мне кажется, его все-таки можно подтолкнуть к перемене поведения, — убежденно сказала я.
— Как же именно? — недоверчиво спросил Всеволод Савельевич.
— Вы можете устроить мне с ним свидание? — ответила я вопросом на вопрос. — С Носовым! Только до того, как соберется пресловутая комиссия.
Следователь почесал в затылке:
— Вообще-то Филипп Филиппович специально уведомил меня, что какие-либо свидания для Носова сейчас нежелательны…
— Но «нежелательны» не значит «запрещены», — тотчас подчеркнула я. — Да и может ли доктор вам что-то запрещать, покуда Носов — еще ваш подследственный?
— Вы правы, — кивнул Всеволод Савельевич. — Что ж, Алла Вадимовна, исключительно ради вас я могу пойти на то, чтобы устроить вам свидание. Когда бы вы хотели увидеть Носова? Сегодня? Завтра?
— Нет, позже, — сказала я. — Но за несколько дней до комиссии. Можете сами выбрать для меня число и время, когда и вам будет удобно организовать свидание с Носовым.
Следователь посмотрел на календарь, прикрепленный к стене у его стола:
— Так, подумаем… Двадцать шестого мая подойдет?
— Уже через четыре дня, — посчитала я. — Что ж, давайте попробуем. Надеюсь, я успею подготовиться…
Когда я уже собиралась уходить, Всеволод Савельевич, помявшись, спросил:
— Алла Вадимовна, извините за любопытство, но как вы собираетесь готовиться к этому самому свиданию?
— Это моя маленькая актерская тайна, — с дружелюбной усмешкой ответила я.
25.5.62
Итак, моя подготовка наконец закончилась! Сейчас я полностью перевоплотилась в «другую» Аллу Лавандову — такую, которая является полной противоположностью меня, настоящей Аллы Лавандовой. Такое перевоплощение необходимо мне для завтрашнего свидания с Носовым, которое должно решить все: либо мой муж будет отомщен, либо я проиграю и убийца избежит наказания. Но, насколько я могу судить о Носове и его теперешнем состоянии, у меня задуманное получится.
Я пришла к выводу, что если Носов — и впрямь симулянт, каким я считала его еще недавно (и каким, по-видимому, до сих пор считает следователь), то все мои усилия напрасны. Он нипочем не поддастся ни на какие уловки.
Но, как следует подумав, я теперь практически не сомневаюсь, что Носов действительно болен. Все, что говорил про него Филипп Филиппович (шизофрения, раздвоение личности), то есть все то, что первоначально так меня возмутило, наверняка и является самой достоверной истиной. Понятно, что сразу я не хотела с его болезнью соглашаться. Но, немного успокоившись, вынуждена была признать: Носов — на самом деле психически больной. Только душевный недуг по-настоящему объясняет его поведение, его действия. Я была полной идиоткой, если не замечала его болезни и если только доводы психиатра открыли мне глаза (да и то не сразу).
А пресловутый Филипп Филиппович! Никогда не поверю, что такой, как Носов, мог бы провести матерого доктора. Конечно, психиатр был прав и в том, что поначалу показалось лишь его безосновательным хвастовством, чрезмерной самоуверенностью. Нет, он — большой специалист, он знает свое дело, у него есть профессиональный долг и принципы, он ни за что не стал бы вытаскивать из тюрьмы здорового преступника.
Лишь в одном я с Филиппом Филипповичем не согласна. Он считает, что такие, как Носов, не заслуживают никаких наказаний даже за самые страшные преступления, а заслуживают, мол, только продолжительного лечения. Я же считаю, что оправдания убийству нет и быть не может. Кто бы его ни совершил — больной, несчастный, слабоумный или, наоборот, гений и нобелевский лауреат, — все должны в равной степени расплачиваться за учиненное зло! И моя задача, мой долг перед Устином и перед моей собственной жизнью — сделать все возможное, чтобы Носов отвечал за свое злодеяние по всей строгости закона. Закона, а не медицинского диагноза! Поэтому завтра Носов увидит ту Аллу Лавандову, которую сам же и выдумал, когда психически перевоплотился в Устина. Он увидит гадкую, аморальную, безнравственную стерву — и (если только я действительно отличная актриса, как меня все и всегда уверяли) мое поведение должно будет перечеркнуть всю ту работу, которую проделал с ним Филипп Филиппович.
Это будет моя самая сложная, самая изматывающая, самая главная роль из всех, которые я когда-либо играла. Я буду играть гнусную версию самой себя — многим ли артистам подобное выпадало? Стало быть, завтра решится не только участь Носова, но и пройдет самую суровую проверку истинная величина моего таланта.
Еще ни к одной работе я не готовилась так тщательно, даром что эту самую «Антиаллу Антилавандову» я буду играть в течение максимум четверти часа и перед одним-единственным зрителем. Впрочем, я уже несколько суток пребываю в шкуре этой Антиаллы, с каждым часом все больше вживаясь в эту неимоверно отталкивающую (и, к счастью, полностью вымышленную) героиню. И столь хорошо (как мне кажется) вжиться в нее мне в наибольшей степени помог уникальный, насколько я знаю, режиссерский метод моего возлюбленного Устина. Дело в том, что Устин с самого начала своей работы в кино неизменно заставлял всех исполнителей главных ролей в своих фильмах, помимо прочих методов вживания в роль, вести дневник от имени будущего персонажа. А поскольку я во всех картинах Устина играла главные роли, я уже набила руку на ведении подобных дневников. Я даже, стыдно сказать, начала вести дневник от лица Наташи Ростовой (еще задолго до того, как Устину отказали в постановке «Войны и мира»). Пристрастившись к написанию «вымышленных» дневников, я начала вести и свой единственный настоящий дневник — тот, в котором записываю прямо сейчас.
Когда-то мне доставляло удовольствие перечитывать свои старые «вымышленные» дневники. Я читала их и удивлялась сама себе: насколько, мол, хорошо я умею вживаться в роль и так далее. Но вот дневник Антиаллы я после завтрашнего дня не буду перечитывать никогда! Вот он сейчас лежит передо мной — отдельная толстая, наполовину исписанная тетрадь. Я написала заключительное предложение в этой тетради час назад. Теперь мне надо внимательно перечитать ее с самого начала. И мне уже жутко ее открывать, хотя я вроде бы почти полностью вжилась в Антиаллу. Но даже для той крошечной части настоящей Аллы, которая еще осталась в моем сознании (и которая записывает сейчас эти строки), чтение Антиаллиных «откровений» будет жутчайшим испытанием! Так что я просто оттягиваю время перед этим устрашающим чтением. Пишу здесь от лица настоящей Аллы — может быть, еще и затем, чтобы окончательно не утратить эту свою подлинную личность и благополучно вернуться к ней завтра, когда задуманное мной будет кончено.
Написать Антиаллин дневник стоило мне огромных моральных усилий — и лишь в минимальной степени умственных. Я просто-напросто взяла за основу свой настоящий Аллин дневник, который веду с начала этого года. И я принялась переписывать его заново, меняя черное на белое и наоборот… И даже хорошо, что у меня для переделывания дневника было так мало времени. Ограниченное время придавало мне силы, заставляло работать быстро и энергично. Я знаю, что, будь у меня в запасе неделя, я бы растянула переработку дневника на неделю; если б у меня оставались две недели — я писала бы этот вымышленный дневник все полмесяца, и так далее… А провести столько времени в шкуре Антиаллы мне бы ни за что не хотелось!
Сейчас, окидывая мысленным взглядом проделанную работу (я прежде всего про дневник), я сама поражаюсь собственному бесстрашию. Никто и никогда не поймет, чего мне стоило написать подобную пакость. Я ведь вынуждена была страницу за страницей порочить моего любимого Устина — и столь же усердно восхвалять ненавистного Носова, признаваться ему в любви, описывать нашу с ним мифическую связь. И, как мне ни было тяжело, я выполнила поставленную задачу на совесть. Единственная уступка, которую я сделала сама себе, — это то, что я не стала называть Устина по имени, а обозначила его в дневнике буквой «У». В остальном я не позволила себе ни малейших поблажек. Заведомо адова работа оказалась действительно и буквально адовой — на все сто процентов.
Уверена, что если бы дневник Антиаллы попал кому-нибудь в руки, тот неминуемо принял бы все в нем написанное за чистую монету. Именно такого полнейшего правдоподобия я и добивалась. Я, впрочем, сместила кое-какие даты — отчасти для удобства, отчасти из-за спешки, отчасти из протеста против того, что вынуждена переворачивать с ног на голову величайшую трагедию моей жизни. Так что тот, кто скрупулезно знает все подробности носовского дела, пожалуй, опознал бы, что перед ним подделка.
Хм, я только сейчас подумала, что, может быть, некоторой неточностью в датах и запротоколированных фактах я бессознательно перестраховалась. А то ведь, попади этот вымышленный дневник на стол следователю (даже тому же Всеволоду Савельевичу), он меня, пожалуй, немедленно бы арестовал.