«Кого она ищет?» — подумал Сашка, следя за Ковалыхой, которая ковыляла по зале от трупа к трупу, жадно заглядывая в лицо каждому покойнику.
«Не ведьма ли она, в самом деле?» — подумал Сашка, вспомнив слова городового. Он видел, что Ковалыхой овладело беспокойство, ее морщинистое лицо темнело, она бродила между трупами со своим фонарем и Сашка слышал, как она сердито ворчала: «Что за черт, куда же это он запропастился?»
Таинственные поиски старухи среди покойников наводили на Сашку такой страх, что он еле сдерживал сильную дрожь, боясь выдать себя. Он раскаивался уже, что пробрался в это проклятое здание, где ведьма якшается с мертвецами. Слабая, тщедушная старушка превращалась в его глазах в ужасное существо, и трепетное беспокойство охватило его.
Вдруг старуха остановилась в нескольких шагах от печки и лицо ее сразу преобразилось. Глаза ее сверкнули, по лицу разлилась улыбка злобной радости, от которой у Сашки пошел мороз по коже. Поставив фонарь у своих ног, Ковалыха прищурила хитро глаз и стала манить лукаво пальцем.
— Иди, иди, паренек, — зашептала она.
«Кого это она зовет? — необыкновенно изумился и встревожился Сашка, — кого она нашла?»
А старуха продолжала манить пальцем и звать:
— Иди, иди сюда, голубок.
«Да это она меня! — в неимоверном ужасе вдруг убедился Сашка. — Господи! Она в самом деле ведьма».
Он видел, что попался и, хотя не знал, что с ним будет делать ведьма, но считал уже себя погибшим А старуха, выпятив вперед подбородок и двигая впавшими губами, шептала: «Не бойсь, не бойсь, выходи, касатик,», и подзывала его пальцем. Тогда, убедившись, что ему уже не спастись, что он каким-то образом обнаружен проклятой ведьмой, Сашка оставил свой угол и робко остановился, боясь приблизиться к старухе. Ведьма взяла за руку трепещущего парня и заговорила шепотом:
— Отчего ты спрятался, голубок, чего испугался, касатик, скажи, паренек…
Сашка чувствовал себя совершенно бессильным, в полной ее власти…
— Пусти! — только мог прошептать он.
— Куда пустить? Я еле нашла тебя. Ты один сюда явился, не поделившись со мной своей судьбой, а я страсть как люблю о несчастиях людских сказки слушать. Скажи, сизый голубок, отчего ты помер?
Сашка невольно подался назад от такого необыкновенного вопроса старухи.
— Кто помер? Что ты, бабушка, Господь с тобою, чего ты пристала, я живой, я сюда по делу явился…
— Ки, ки, ки, — закашлялась, давясь смехом, старуха, — по делу! Все вы сюда по одному делу являетесь, на жизнь мне горемычную жаловаться, знаю я вас. Ки, ки, ки… Ты, паренек, помер. Теперь я понимаю, отчего ты места своего на столе не занял — потому что ты еще со смертью не примирился… Ки, ки, ки, ки, ки.
Сашка убедился, что ему ве удается разуверить старуху, и он решил поведать ей всю правду.
— Я, бабушка, — сказал Сашка, — пришел сюда мертвую свечу достать, чтобы я везде свободный вход имел и ни в чем не нуждался.
Но старуха даже не удивилась, против ожидания Сашки.
— Да, да, да. Ты такой же, как и все несчастненькие, от фантазии своей погиб. Я вот по твоей исповеди уже вижу, что ты настоящий покойник рождественский; у всякого из вас последняя мечта от беды и горя на сказку похожа, и сколько я уже слышала этих сказок о богатстве на своем веку. Каждый мне последнюю свою мечту приносит.
— Нет, бабушка, это не фантазия, — пришел в отчаяние Сашка. — Мне, бабушка, только человечий жир нужен, и тогда я все от всех богачей отниму…
— Вот оно что, — ты сюда за жиром человечьим пришел. Плохо же тебе теперь будет, паренек, плохо, не в свою ты компанию затесался; до сих пор сюда в сочельник только честные люди попадали, а как же я с тобой буду, куда тебя дену, тебе ведь нельзя показаться честным людям. Ведь они все смерть приняли, потому что не могли против совести идти, на чужое льститься, кому-либо горе принести.
Но Сашка не хотел упорно согласиться с тем, что он умер, и его еще более пугали слова старухи; он решил во что бы то ни стало уйти от нее, спасти себя. Он собрался с духом и сказал:
— Ну полно, бабушка, шутить со мной. Пусти меня, домой пора…
— Домой тебя завтра понесут, а пока что оставь упрямиться, ложись на свое место, а то непорядок.
И старуха потащила его за руку к одному из пустых столов. Отчаяние придало Сашке храбрости. Он рванул руку и крикнул:
— Да пустишь ли ты меня, проклятая ведьма?!
— Э! Вот оно как! — запищала старуха, грозно сверкнув глазами. — Так ты еще сопротивляться хочешь? Разве я виновата, что ты помер? Ничего рассказать о своей жизни не хочешь, а дерешься.
Старуха хватила его своими цепкими, как щипцы, пальцами за горло и поволокла к столу. Сашка не мог с ней бороться, он хотел кричать, но не мог раскрыть рта. Неподвижно лежа на холодной цинковой доске, он с застывшим ужасом в глазах смотрел на старуху, которая приводила его в порядок, и теперь только, лежа на столе, Сашка убедился, что он такой же, как и все, мертвый, безжизненный.
— Ишь какой, — шептала старуха, — я виновата, что он так хитро угодил сюда, человечьего жира захотел, ки, ки, ки… Думал придти сюда моих мертвецов резать, скажите какой. Ишь, глупый человек! Тут у всех от голода и холода одни кости остались, а он задумал у них жир добывать. Разве у бедных людей бывает жир, весь жир у богачей и сытых людей, которые никогда сюда не попадают. Не мог глупый человек понять, что все несчастье на свете для бедных людей в том и состоит, что богатые люди из-за жира чужой нужды не понимают. Если б не человечий жир, то разве доставляли бы сюда стольких несчастных. Я знаю, будь у тебя жир, то тебе было бы хорошо, да пойди же накопи его.
Сашка слушал старуху и понял, что умер он по своей глупости, потому что он не догадался, что у таких покойников не может быть жира. Тогда ему сделалось жаль своей погибшей жизни, он решил, что это его наказал Господь за грехи. Хотя он примирился с мыслью о том, что он умер, но его все-таки страшило его положение. Он лежал рядом с тем покойником, которого начал было резать перед появлением старухи, и стал размышлять, кто таков его сосед, с которым ему суждено покоиться рядом в «анатомии». Ему хотелось подвинуться и переменить положение, поднять голову, но он не мог, и это обстоятельство наполняло холодом ужаса его душу. Вдруг слабый стон дошел до его слуха, причем голос стонавшего показался Сашке необыкновенно знакомым. Стоны все увеличивались и росли, и Сашка убедился, что это стонет его сосед. Он не подумал о том, как это покойник может стонать, его это обстоятельство не удивило; но когда он, наконец, убедился, что это голос Кольки, который так же, как и он, отправился за человеческим жиром, он не выдержал. Сашка судорожно рванулся, собрав всю силу, скатился со стола в порыве неимоверного отчаяния и… открыл глаза… Сашка лежал в углу, и сейчас же сообразил, что это был кошмар, что он уснул. Но, хотя он это понял, ужас его не прошел. Ужас сна сменил ужас наяву: стоны Кольки, которые пробудили его и возвратили к жизни, продолжали потрясать его. Стоны слышались около него, и Сашка не мог удержаться от отчаянного крика, когда увидел, что на столе подымается Колька с расширенными от ужаса глазами, мертвенно бледный и страдающий.
Не успел крик Сашки пронестись по зале, как в зал поспешно вбежала баба Ковалыха с фонарем в руках. Увидев поднимающихся покойников, старуха окаменела на месте, выпустив из рук фонарь. Она не могла сообразить, что это происходит такое, и только крик Сашки: «Бабушка, ради Бога, помоги» привел старуху в себя.
***
Находясь через несколько минут в сторожке Ковалыхи, приятели рассказывали старухе свои ужасные приключения, причем Сашка присовокупил, обращаясь к Кольке:
— Если б я не заснул, то наверное бы тебя зарезал…
ЧЕРЕП[7]
Я проходил по кладбищу и наткнулся неожиданно на человеческий черен.
Он спокойно и скромно выглядывал из сочной зелени смоченной недавним дождем травы, на которой капли воды блестели, как мелкие осколки стекла. Казалось, будто скелет высунул из-под земли свою желтую и отполированную временем голову…
Я невольно остановился, почти изумленный этой внезапной встречей, несмотря на то, что произошла она на месте собрания трупов, гробов, скелетов и человеческих костей, где череп представляет предмет, во всяком случае, обыкновенный…
Меня всегда трогательно настраивала благоговейная серьезность кладбищенской тишины, которая гармонично сочетается с простотой насыщающей ее скорби. Каждое дерево, куст и человек словно проникнуты на этой территории смерти сознанием того, что под ними царство бывших людей, слой из мертвецов, скелетов и гробов, где земля кажется жирной от растворившихся в ней человеческих тел. Грустью и строгой тайной овеяны здесь каждый уголок, выпуклый холмик и вытягивающиеся из земли одинаковые в своем разнообразии памятники, как будто вырастающие из могил…
Бог его знает, каким образом этот череп выполз на белый свет в зеленую траву, но он казался чистым, словно старательно вымытым, и я невольно стал разглядывать этого могильного дезертира с чувством суеверного почтения.
Вообще, я скелеты предпочитал трупам. Скелет уже определенная величина, самостоятельная, рассчитывающая если не на вечное, то во всяком случае, на довольно продолжительное существование.
Труп же еще бывший человек, носящий следы и остатки всех его болезней и пороков, таящий в себе совокупность всех причин, приведших его наконец к смерти и гниению.
Скелет держит себя в жизни без всякой нравственной солидарности с телом, хотя подчиняется всем его прихотям, приказам и похоти и, часто, страдает от этого. Он лишь исполняет свой долг в сознании того, что без его поддержки тело не сможет существовать и держаться на земле. Предоставленный самому себе, он великолепно живет, без разлагающихся мускулов и потрохов, долгие годы, о которых телу даже никогда не мечтается. Освободившись наконец после долгого, сутолочного существования от всего того, что носило в себе когда-то жизнь, скелет становится чистоплотным, без червей и мяса. И в то время, как труп вселяет лишь отвращение и ужас, смердит и разлагается, скелет, напротив, вызывает к себе известное расположение; череп его имеет хотя о