Общество потребления бесплодно, потому что ему нечего предложить человеку. Разумный человек – не жвачное животное, без мечты жить не может. Ему надо куда-то стремиться, что-то изобретать, создавать, открывать. Без этого до сих пор бы щелкали вшей и одевались в шкуры. А сейчас зачем создавать, зачем изобретать? Все равно никому это не надо. Человечество ушло в себя, в выдуманные миры виртуальных игр, в пластиковую реальность социальных сетей. Вот и нет изобретений, а те, кто мог бы стать первопроходцами космоса, тупо спиваются или тратят свою жизнь на создание постылых, никому на самом деле не нужных вещей. Отняли мечту, и у тех, кто без мечты жить не мог, опустились руки.
Но самое страшное то, что, лишенное цели, лишенное стимула двигаться дальше, человечество погрязло в мелочных разборках. Войны за ресурсы, Чума, теперешнее противостояние… А спросите любого, хоть на улице, хоть в высоких кабинетах: «Вот, допустим, мы преодолеем все кризисы, все наладим. Что дальше?» Внятного ответа не дождетесь, потому что никто не знает, что дальше.
Ясно одно: поезд идет в тупик. Потреблять все больше и больше не получится: ресурсы ограниченны. Да и что это за цель такая – потреблять? Это цель животного жрать без конца. Но на данном этапе развития у человечества других целей нет. Все могло бы быть иначе, но уже не будет. Мы многое упустили. Променяли право первородства на чечевичную похлебку…
Латвия, окрестности Алсунги, апрель, 2084
Снаружи раздался шорох, Кирилл схватил автомат. Щелчок предохранителя прозвучал в ночной тишине, как выстрел.
– Кирилл, ты тут? – шепотом спросил из темноты знакомый голос. – Не стреляй.
Дверь сарая приоткрылась, и внутрь необычайно ловко для своих габаритов проскользнул Старый. Он достал из кармана фонарик. Узкий луч прорезал темноту, осветив груду ржавых железок в углу, повернулся к Кириллу.
– Свет выключи, – нервно сказал Кирилл, прикрывая ладонью глаза.
– Все равно сарай с дороги не виден… – вкрадчиво произнес Старый и вдруг рявкнул: – Лечь на пол, руки за спину!
Ствол автомата смотрел Кириллу в грудь. Старый не шутил. Кирилл глянул на оставленное в углу оружие – далеко, не допрыгнуть; пришлось подчиниться. Старый сноровисто связал его по рукам и ногам.
– Значит, ты работаешь на СС, – сквозь зубы прошипел Кирилл, когда Старый закончил с узлами и перевернул его лицом вверх.
– Я служу в СС, – с ударением на «служу» отчеканил Старый. – Все, твоя сказка кончилась. Можешь мазать лоб зеленкой.
Он достал рацию, отвернулся от Кирилла и что-то отстучал на маленькой клавиатуре. Закончил, свернул оборудование и сел, откинувшись к стене. Некоторое время они сидели в тишине, потом Кирилл, собравшись с мыслями, спросил:
– Лёша… Ты русский?
– Рюсский, рюсский… А тебе-то что?
– Я думал, что русских в СС не берут.
– Меня взяли, – с ноткой гордости сказал Старый. – Я ценный кадр.
– Ты знаешь, почему не берут? Потому что русским настоящий геноцид устроили. Десятками тысяч убивали, как тараканов давили. Не слышал? – Кирилл лихорадочно подбирал правильные слова. – У меня в кармане флешка, там полное досье. Может, и про твоих родственников там написано…
Старый сел над Кириллом на корточки, не спеша достал сигареты, прикурил.
– Да плевать. – Он выдохнул дым Кириллу в лицо. – Отгеноцидили рашку и поделом! Все равно русские никуда не годный народ, ни культуры, ни традиций, одно сплошное пьянство. Все хорошее, что у них есть, из Европы, европейцами построенное. И никогда они сами собой не правили, все время под кем-то были, то под немцами, то под жидами. Русские – нация рабов, им нужна палка, нужен хозяин. Вот пусть просвещенные европейские нации их поучат! И если после этого их останется половина, так тому и быть: раз не вписались, значит не вписались. Чего быдло жалеть?
Кирилл мысленно содрогнулся – и эту тварь он считал другом?!
– Ты думаешь, тебя в цивилизованные европейцы примут? Никогда! Ты всегда для них славянским недочеловеком, русской свиньей останешься. Денег дадут, а с собой за стол не пустят!
– Очнись, ты бредишь! Господин Ройтман наверх пойдет и меня не забудет, заместителем сделает. И гордые немцы будут лизать мне ботинки. Я буду решать, кого пускать за стол! Мои дети станут хозяевами нового мира… – мечтательно произнес Старый.
– Определенно, у тебя целая программа, – растянул рот в ухмылке Кирилл. – А если я скажу тебе, что ничего этого не будет?
– Это как?
– А так, – вместо Кирилла ответил другой голос.
Скрипнула дверь. На свет вышла похожая на афишную тумбу фигура. Черномор легко, точно танцуя, прянул вперед. Пудовый кулак отправил Старого в глубокий нокаут; тот даже удивиться не успел.
– Развяжи меня, – Кирилл чуть не сорвался на крик. – Надо уходить, он вызвал эсэсовцев.
Несколько взмахов отточенного лезвия, и Кирилл был свободен. Черномор склонился над бесчувственным телом, поднял с пола веревку. Кирилл надел на спину рюкзак, мотнул головой в сторону двери.
– Погоди, – Черномор, казалось, никуда не спешил, – невежливо уходить, не попрощавшись!
Он крепко связал Старого, в рот запихнул кляп. Перевернул на живот, засунул под бесчувственное тело гранату. Осторожно выдернул кольцо и махнул рукой: пошли!
Они отбежали от сарая на порядочное расстояние, когда вдалеке раздалось еле слышное перешептывание лопастей квадрикоптера. Звук приблизился, стало тихо. Черномор с Кириллом застыли на месте, обратившись в слух. Ночную тишину разорвал громкий хлопок. Кирилл толкнул Черномора кулаком в плечо и поднял большой палец.
Света полной луны вполне хватало, чтобы не заблудиться, Кирилл даже не стал надевать очки ночного видения. Они прошли еще немного и укрылись в первом попавшемся полуразрушенном доме.
– Что все это значит? – спросил Черномор, усаживаясь на корточки перед откинувшимся к стене Кириллом.
– Я не по…
Кирилл не договорил. Огромная пятерня сгребла его за отвороты куртки, подняла и прижала к стене. Кирилл засучил ногами в воздухе, как жук на булавке.
– Не юли, придушу, – задушевно склонив голову к уху Кирилла, сказал Черномор. – Почему эсэсовец за тобой шел? Кто ты такой, а?
– Не… твоего… ума… дело, – прошептал Кирилл.
– Моего, Кирилл, моего, – проворчал Черномор, опуская Кирилла на пол. – Я тебя как бы спас. Так что ты мне должен – хотя бы объясни.
Кирилл молча восстанавливал дыхание.
– Я ведь грешным делом думал, что по мою душу стукачка заслали. Мы Старого давно подозревали, не наш человечек был. У нас в пехоте это сразу видно – вроде бы свой, но нутро гнилое. А ты не такой, ты настоящий. Я, когда увидел, как Старый с особистом перетер и в кустах с биноклем засел, сразу понял: тебя пасет. С чего тебе такой почет, а?
В темноте лица Черномора видно не было, слышно только голос.
– Ладно, не хочешь говорить, и не надо… Хрен с тобой! Я ведь свой, а ты… Эх ты…
Кирилл достал из кармана модуль памяти, протянул Черномору.
– Я посплю, а ты почитай. – Он лег, положил под голову рюкзак и закрыл глаза. – Я устал чертовски…
Проснувшись, Кирилл увидел склонившегося над планшетом Черномора. Багровый диск солнца клонился к закату: Кирилл проспал весь день.
– Да, задал ты мне задачку. – Черномор оторвался от планшета. – И как мне ее теперь решать? Не подскажешь?
Кирилл отвернулся, открыл банку консервов и стал есть. Черномор терпеливо ждал. Кирилл облизал ложку, спрятал в рюкзак. Достал из кармана ленточку и протянул Черномору. Заходящее солнце окрасило красную ленту в похоронный черный цвет. Огромная ладонь дрогнула, будто Кирилл положил в нее пудовую гирю.
Они долго молчали, не глядя друг на друга, потом Черномор спросил:
– Куда ты идешь, Кирилл?
– Я ищу мертвую воду… Слава, тебе со мной не по пути, – Кирилл медленно повернул голову и посмотрел Черномору в глаза.
Черномор отшатнулся: ему почудилось, что он разговаривает с мертвецом.
Как только стемнело, они вышли на дорогу. Кирилл зашагал на запад, к Алсунге, Черномор на восток, к Кулдиге. За рекой его ждали товарищи на ховере.
Дорогу до хутора Озолса Кирилл помнил и обошелся без карты. Он ожидал обнаружить заброшенный, как и все в этих краях, хутор. Но протоптанные дорожки, пасущиеся на лугу коровы и целые стекла в окнах, – все говорило о том, что в доме кто-то живет.
В деревне встают с рассветом. Небо на востоке окрасилось красным: времени оставалось в обрез. Оглянувшись, Кирилл припустил к каменному сараю, где Озолс когда-то хранил стройматериалы. Пошарил рукой под скатом крыши и достал ключ. Новый хозяин дома унаследовал привычки прежнего. Кирилл зашел в сарай и притаился в темном углу среди каких-то лопат. Что делать дальше, он не знал, решил действовать по обстановке.
Хлопнула дверь дома, по двору протопали тяжелые шаги. Раздался детский голос, ему ответил сонный мужской. Шаги удалились в сторону стоящего на отшибе сортира. Дверь сарая открылась и внутрь бочком проскользнул мальчик, одетый в рубашку и короткие штаны. Он был бос, и шагов Кирилл не услышал. На вид мальчику нельзя было дать больше двенадцати лет.
В сарае царил полумрак, и мальчик поздно заметил чужака. Закричать он не успел. Кирилл сгреб ребенка в охапку, зажал ладонью рот и потянул из ножен нож. Действовать нужно было быстро и тихо. Но главное – быстро, чтобы не дать сомнениям остановить занесенную для удара руку.
Кирилл часто потом вспоминал этот случай. И каждый раз благодарил судьбу за то, что та не дала ему превратиться в чудовище. Он мог убить ребенка – для пользы дела. Кирилл смог бы это пережить и жить дальше – но что это была бы за жизнь? К счастью, он так никогда этого не узнал. Занесенная для удара рука уже опускалась, когда из распахнутого ворота рубашонки на грудь мальчика выпал висящий на шнурке крест. Кирилл остановил руку в самый последний миг.
Ребенок сначала не сопротивлялся, но за время, пока Кирилл возвращал нож в ножны, пришел в себя, рванулся, освободил рот и заверещал. Визг пацана мог посоперничать с сиреной гражданской обороны. Опустошив легкие, мальчик укусил Кирилла за руку, вырвался и кинулся к двери. В сарай с топором наперевес влетел бородатый мужик – отец мальчика. Мальчик выскочил за дверь, а мужик застыл на месте, завороженный магией направленного автоматного ствола. Увидев топор, Кирилл машинально поднял оружие. Тело опередило мысль.