В командировках я приобрел безусловный, как дыхание, рефлекс: когда на тебя что-то летит — сначала падай, потом разбирайся. Я рухнул на землю, сбив с ног и накрыв собой Лайсу, а когда мы поднялись, вокруг было темно и пусто, только затихали вдали шлепающие звуки удаляющихся шагов.
— Экие у вас народные гуляния! — сказал я мрачно, поднимая девушку с земли и неубедительно изображая попытку отряхнуть грязь с того, что еще недавно было платьем. — И гид веселый, и экскурсия интересная.
— Ты меня чуть не раздавил, кабан здоровый! — недовольно ответила она. — Обязательно было так наваливаться? Я уж решила, что в тебе внезапные чувства взыграли.
— Взыграли. Особенно чувство страха.
— Да, — признала она, — это было… неожиданно.
Девочку мы нашли в яме. Она лежала на боку, свернувшись в позу эмбриона и обхватив голые плечи тонкими руками. Грязная, мокрая, в одном драном белье, до невозможности худая, Катя мелко дрожала и тихо-тихо, почти неслышно подвывала.
— Боже, что они с ней сделали? — спросила Лайса.
— К счастью, не все, что собирались, — ответил я. — Давай достанем ее оттуда.
Девочка не сопротивлялась и не помогала нам и, кажется, вообще не понимала, что происходит. Я поразился тому, какая она легкая и тощая — одни кости. Позвоночник торчит, как на рыбьем скелете, руку можно двумя пальцами обхватить. Она не выглядела такой, когда мы с ней разговаривали недавно.
— Я вызову «скорую» к плотине, — сказала Лайса, — но дотуда тебе придется ее нести.
— Донесу. А ты как?
— Я останусь здесь ждать криминалистов. Это уже не шутки, это похищение несовершеннолетней, возможно — насилие, вполне вероятно — попытка убийства. Это Мизгирь под ковер уже не заметет!
— Как скажешь. Только платье поправь, а то криминалисты будут отвлекаться.
Она смущенно прикрыла почти вырвавшуюся на свободу грудь.
— Я им поотвлекаюсь! Все, неси ее, машина выехала.
Я прижал к себе мокрое, холодное, дрожащее тельце и пошел, стараясь двигаться ровно, но быстро. Девочка легкая, но неухватистая и, пока донес, руки оттянул. К счастью, «скорая» оказалась внедорожная, и водитель согласился выдернуть тросом мой засевший седан. Я поехал за ними в больницу и уселся ждать в вестибюле, сам не знаю зачем. Какую-то ответственность чувствовал, что ли. Мы в ответе за тех, кого притащили из болота, и все такое.
Пока сидел, успокоил потерявшую меня дочку, а она сообщила Виталику, что сестра нашлась. Веселенькая выдалась ночка. Где-то через час вышел врач и спросил меня, кто я девочке. «Представитель опекуна» — ответил я туманно, но он не стал придираться.
— У девочки нет опасных травм, только несколько синяков и царапин. Она не подвергалась сексуальному насилию. Но она критически истощена, у нее переохлаждение и сильная гипогликемия. У нее нет диабета?
— Секунду, сейчас выясню… — сказал я, набивая вопрос Насте. Пусть у Виталика спросит.
«Нет, она здорова», — пришло буквально через минуту, и я сообщил врачу.
— Возможно, это последствия стресса или физических нагрузок на фоне общего истощения.
— Она в сознании?
— Да, но заторможена и слабо реагирует. Похоже, перенесла психотравму.
— Могу я ее увидеть?
— Да, но вряд ли вам удастся поговорить.
— Я все же попытаюсь, если вы не против.
На белой подушке почти такое же белое лицо. Глаза ввалились, губы тонкой бледной ниткой. В худую, как спичка, руку вставлена игла капельницы.
Я присел рядом, взял тонкую ладошку в руки — она холодная и влажная, пальцы еле заметно дрожат.
— Катя? Ты меня слышишь? Это Антон.
Глаза под веками дрогнули, рука чуть-чуть сжала мою.
— Если можешь, если хочешь, если есть силы — расскажи хоть что-нибудь.
Губы шевельнулись, я наклонился к ее лицу.
— Вы… мне… не верили…
— Прости. Ты была права, тут творится какое-то дерьмо, и его надо прекратить. Что с тобой случилось?
— То же… что и с остальными…
— Расскажи.
— Я… почти ничего не помню. Мы долго шли под землей…
— С кем?
— С кем-то. Не знаю. Потом холодно, мокро, темно, страшно. Я тону в черной воде, и я умираю. Наверное, я умерла.
— Нет, ты не умерла, с тобой все будет в порядке.
— Я очень хочу вам помочь, но я не могу…
— И не надо. Отдыхай. Приходи в себя, память постепенно вернется. Я еще навещу тебя, а сейчас лучше поспи.
Когда я вышел из больницы, луна уже скрылась, с неба снова лился бесконечный дождь. Время было к утру, ночь заканчивалась. Спать почему-то не хотелось. Написал Лайсе, спросил, как дела — но она не ответила. То ли занята, то ли связи нет.
Доехал до «Макара», решив, что там все равно не спят — и не ошибся.
— С ней все будет в порядке, — сказал я Антонине и Виталику. — Она не пострадала, но ей пока лучше на всякий случай побыть в больнице.
— Она рассказала, что случилось? — спросил директор.
Надо же, он уже вернулся, оказывается.
— Нет, она ничего не помнит. Посттравматическая амнезия. Врачи говорят, память может к ней вернуться позже — или не вернуться совсем.
— Бедная Катенька… — сказала Антонина. — К ней пускают? Надо навестить ее, принести фруктов, домашнего чего-нибудь. Там нормально кормят?
Я признался, что не знаю ответа на этот важнейший вопрос.
— Спасибо вам, Антон, — сказал директор, — теперь редко встретишь неравнодушного человека. Подумайте, мне бы не помешал заместитель.
— Не за что, Невзор Недолевич, а работа у меня уже есть.
Дети тоже не спали, сидели в гостиной, собравшись плотнее, чем обычно. Увидев меня, некоторые даже отложили смарты.
— Как там Катя? — спросила Клюся.
— Цела. Побудет немного в больнице и вернется.
— Лучше бы ей не возвращаться… — буркнул кто-то из мальчиков.
На него шикнули и он замолчал.
— Ничего не хотите мне сказать, молодежь? — спросил я устало. — Вы ведь все что-то знаете, но молчите. А заканчивается это плохо.
Молчат. Отводят глаза, загородились от меня смартами. Только Клюся смотрит прямо и с вызовом.
Она догнала меня в коридоре, схватила за плечо.
— Антон! Я нужна вам.
— Мне?
— Вам. Тебе и Лайсе. Без меня вы не разберетесь. Вы чужие тут и ничего не знаете.
— Так расскажи.
— Нет. Вы просто не поймете. Вы смотрите снаружи.
— Иногда снаружи лучше видно. Вот, например, кто у вас на ударных на прошлогодних записях?
— На ударных… Но… — девушка задумалась.
— Вот именно, Клюся. Подумай — а все ли понимаешь ты?
Дома на меня насела невыспавшаяся дочь, но я ей сказал ровно столько, сколько и остальным — жива, более-менее цела, медицина справится, все будет хорошо. Кто виноват и что делать — покажет следствие. Полиция работает, доверяйте профессионалам.
— Здорово, пап, что ты ее спас.
— Мы. Мы спасли.
— Все равно здорово.
— Иди хоть немного поспи, дочь. Ночка выдалась та еще.
Когда я вышел из душа, в прихожую ввалилась серая от усталости Лайса. Ее платье превратилось в совершеннейшую тряпку, и, если бы не наброшенная сверху полицейская куртка не по размеру, ее можно было бы назвать голой. Перемазанные болотным илом по колено ноги обуты в веселенькие желтые резиновые сапожки с утятами, на голове сущий ужас, на лице потекший макияж и пятна грязи.
— Да, кикимора. Да, болотная, — сказала она с вызовом. — Я в душ и спать, все вопросы завтра.
— Только один момент, — сказал я, — девочку в больнице, мне кажется, надо…
— …Взять под охрану? Не учи меня моей работе. Я уже распорядилась.
— Похититель может за ней прийти, опасаясь, что память вернется.
— Ее будет охранять полиция. Завтра я с ней побеседую. И не становись между мной и душем!
Я побрел спать. Думал, что отрублюсь раньше, чем лягу, но, улегшись, никак не мог заснуть, слишком много всего в голове крутилось. А когда начал, наконец, задремывать, явилась бабуля.
— Как ты мог? — сказал она возмущенно. — Мою Лайсу! Этому… Он ее использует!
— Она так-то взрослая девочка, — ответил я, чувствуя себя необычайно глупо. Воображаемый кот на бабулиных коленках смотрел на меня укоризненно.
— Он ее недостоин!
— А я, значит, достоин?
— И ты нет. Но лучше ты, чем он.
— С чего это? Он молодой, красивый, неженатый, при звании. Будут два капитана, как в книжке. Настрогают вам маленьких капитанчиков. А я потасканный отставной журналист с ребенком и семейными проблемами.
— И еще дурак, — добавила бабуля, — под носом у себя ничего не видит, а туда же, в детективы мылится, Шерлок Холмс доморощенный. Ну ничего, зато дети от тебя красивые.
— Настя в мать, — буркнул я пристыженно.
— Тем лучше. Не портишь породу. Пусть правнуки будут в Лайсу.
— Эй, она уже нашла свое счастье. Совет да любовь, и все такое.
— Отбей! — решительно заявила бабуля. — Вот прямо сейчас. Вставай и иди к ней. Дверь не заперта.
— С ума рехнулись, Архелия Тиуновна? Еще я спящих баб не домогался. Пристрелит из табельного, и будет права.
— Экий ты невдалый… Черт с тобой. Спи. Но завтра — обязательно отбей! Иначе плохо будет!
Ну да, сейчас все брошу…
Проснулся поздно, все проспал. Лайса уже ушла, дочь оголодала настолько, что пожарила себе яичницу с помидорами, оставив за собой гору грязной посуды. Как можно перепачкать столько всего парой яиц?
Сказала, что у нее стресс и она не выспалась. Я возразил, что мытью посуды это никак не мешает. Нашипела, накорчила козьих морд, но пошла мыть. Потом снова пошла, потому что «не заметила» сковородку. Плиту я, уж ладно, отмыл сам.
Выпив кофе, взялся за ноутбук.
— Работаем, Нетта!
Трактир восстановлен в прежнем виде — отреспавнился, в общем. Наджер за стойкой радостно помахал мне механической рукой.
— Привет, фиктор! Налить что-нибудь? За счет заведения!
— Нет, не нужно, спасибо, — пить нарисованное пиво кажется мне странной идеей.
— Ну смотри, а то предпоследний бочонок пошел. Караван задерживается, и, я думаю, неспроста… Не отстанет от меня мадам.