Можешь, дочь моя. Можешь. И ты, и я, и кто угодно. Но это нельзя говорить и об этом нельзя думать. Несть жизни в мыслях о смерти.
«Найди то, что любишь, и пусть оно тебя убьет», — написано на стене.
В «Макаре» как всегда тихо и на первый взгляд ничего не изменилось. Все так же сидят по темным углам, лица подсвечены снизу экранами смартов, тонкий цокот ногтей по экранам. Но в воздухе висит незримое осознание того, о чем мы по дороге говорили с Настей. Что смерть — это не только то, что случается с другими.
Я выразил дежурные соболезнования Антонине. Женщина выглядела не столько убитой горем, сколько какой-то… замерзшей, что ли? Она покивала, глядя на меня чуть рассеянно, и, как будто забыв о поводе, пригласила поужинать со всеми. Мне показалось неловко отказываться. Столы составили вместе, дети уселись рядом, локоть к локтю. Справа от меня уселась печальная Клюся — ее мрачная роспись стен сегодня казалась особенно неуместной. Или, наоборот — слишком уместной. Как посмотреть.
— Надо поговорить, — тихо сказала она.
— Поговорим, — согласился я. — Потом.
Это не было поминками — никто не говорил слов о покойной, не произносил траурных речей. И все равно — за длинным столом справляли тризну по Кате, которая как будто присутствовала здесь, между нами. Все ели молча, не глядя друг на друга, в тяжелой тишине. Виталик сидел рядом с Настей и тоже жевал, уставившись в тарелку. Дочь косилась на него и вздыхала сочувственно, но не лезла. Не находила слов, надо думать. А что тут скажешь, кроме ритуального «соболезную твоей потере?».
— Когда похороны? — спросил я Антонину, помогая ей собирать посуду. Дети уже разошлись — кто в свои комнаты, кто в гостиную, подпирать стены по углам.
— Какие похороны? — спросила она с таким искренним удивлением, что я немедля заткнулся и больше ни слова не сказал.
Каждый переживает горе по-своему.
— Спасибо, что вытащил меня, — сказала Клюся, когда мы встретились в ее комнате. — Буду должна.
— Прекрати, дитя. Это не та услуга, которая создает долги.
— Я не дитя, — сказала она очень серьезно, — и сама решаю, какие у меня долги.
— Дело хозяйское, — не стал спорить я.
— Скажи, моя мама… Она умерла или нет?
Я ждал этого вопроса и успел обдумать ответ.
— Я бы поставил на то, что она не утонула. Скорее, она чуть не утопила нас.
— Я не об этом, — помотала головой Клюся. — Когда мы ее видели — она была жива?
— Я видел много покойников, но ни один из них не играл на скрипке. Я не знаю, что случилось с твоей мамой. Скорее всего — что-то ужасное. Но это была не смерть.
О том, что есть вещи похуже смерти, я говорить не стал.
— Мне надо ее найти.
— Полиция сейчас перевернет каждую кочку в этом болоте. Отставь это профессионалам.
— Спорим, они ничего не найдут? Ничего и никого?
— Ты так уверена?
— Я тут родилась и прожила восемнадцать лет. Хочешь поспорить? На услугу?
— И что тебе от меня нужно?
— Чтобы ты помог мне найти мать. И оторвать яйца тому, кто это с ней сделал. Это я сделаю сама, ты его просто подержишь.
«…Совершенное группой лиц по предварительному сговору…» — всплыло у меня в голове. Но я не стал отказываться:
— И даже пассатижи тебе подам. Но только если полиция действительно сольется.
— Договорились.
— Еще нет. Есть встречное предложение. Я помогу тебе — ты мне. И никто никому не должен.
— Жену найти? А ты уверен, что ее стоит искать?
— Да вы что, сговорились все, что ли?
— Сговорились? Ах, ну да, Лайса… Но она вроде уже переключилась на новый вариант?
— Все всё знают… — покачал головой я.
— Город маленький.
— Повторю тебе то же, что говорил Лайсе: пока я не найду Марту и она сама мне в лицо не скажет, что она приняла окончательное решение, что она в безопасности и не нуждается в моей помощи, — я не считаю себя свободным от наших отношений.
— А если скажет, что нуждается? Все бросишь и побежишь спасать? А потом она опять умчится, хвост трубой, с очередным музыкантом?
— А тебе что за дело? Это мое решение и моя ответственность. И снять ее с себя могу только я сам.
— Просто такая завидная партия пропадает… — Клюся положила руку мне на плечо и заглянула в глаза. Близко-близко, почти коснувшись своим носом моего. Три сантиметра до поцелуя.
— Я еще недостаточно стар, чтобы заводить отношения с девушкой в возрасте дочери — отстранился я.
— В том-то и дело… — непонятно сказала Клюся и отодвинулась.
Забавненько.
— Так ты мне поможешь? — спросил я снова.
— Да. Чем?
— Вот, смотри… Я достал смарт и потряс, пробуждая Нетту. Она вылезла на экран с явной неохотой, глянула на Клюсю, потом на меня и покрутила пальцем у виска.
До меня внезапно дошло, но было уже поздно.
— Так вот где я видела эту кобольдессу! — воскликнула Клюся. — А я-то голову ломала… Так ты тоже играешь? А корчит тут из себя старичка…
— Я работаю! — строго сказал я. — Нечто вроде тестировщика игр.
— Ой, рассказывай… Впрочем, неважно. Что показать-то хотел?
— Нетта, поиск часов, пожалуйста.
Вирп, вздохнув, подпрыгнула к верху экрана, рискованно взмахнув короткой юбочкой, и вытащила из-под верхнего края шторку с картой. По ней, рисуя ломаную линию, медленно двигалась точка. Скрипка отправилась в путь.
— Я плохо знаю город, а ночью вообще в нем теряюсь. Ты не могла бы проводить меня посмотреть, кто это и куда он идет?
— Я и сама могу сбегать, тут два квартала…
— Нет-нет, мало ли кто там шарашится в ночи. Не хватало еще и тебя подставить…
— Так ты себя винишь? — внезапно спросила Клюся. — Ну, за Катьку?
— Есть немного, — признался я.
— Забей. Эта история задолго до тебя началась. Пошли, покажу тебе самую страшную тайну здешнего притона!
«Страшной тайной» оказался выход из «Макара» в обход главного холла и передней двери. Пока мы до него добирались, мне опять показалось, что дом внутри заметно больше, чем снаружи. Уж больно причудливая архитектура. Темный чулан, где когда-то было узкое окно, позже заколоченное, а еще позже — тайно расковырянное воспитанниками. Дощатый щит отклоняется в плоскости стены, вися на одном гвозде, за ним второй, наружный — и с ним та же история. Если не знать — так и не заметишь. Мы оказались в переулке сзади дома, и меня снова охватил не свойственный мне сроду топографический блудняк — в упор не могу сообразить, как он расположен относительно той улицы, где вход. Мой зонт и плащ остались на вешалке, но уже настала ночь, и дождь прекратился. Луна подсвечивает не разошедшиеся до конца тучи, давая неприятного оттенка освещение, в котором город выглядит совершенного иначе, чем днем. Клюся, ни на секунду не задумавшись, побежала по темной улочке, и я припустил за ней. Мы пробежали несколько межуличных проходов, настолько одинаковых, что я сразу понял — сам я дорогу назад не найду ни за что.
— Стой! — прошептала она, придержав меня рукой за локоть. — Идет сюда, пригнись, сейчас увидим.
Мы присели в тень за мусорным контейнером. В подсвеченной желтым лунно-облачным светом перспективе улицы показалась фигурка в плаще с капюшоном. Небрежно помахивая скрипичным футляром, она неторопливо прошлепала по лужам мимо нас.
— Так я и думала, — прошептала недовольно Клюся, — что без нее не обошлось.
— Без кого? — шепнул я в ответ.
— Без этой подпевалы азовкиной.
— Это Фигля? — догадался я. — Не узнал при этом освещении.
— А то кто же. Керасть свертная, вострошарая! Пошли за ней.
Мы пошли, стараясь держаться в густой тени домов, но Фигля не береглась и не оглядывалась, громко шлепая сапогами по лужам и ограничив поле зрения капюшоном, хотя дождя не было.
Несколько раз свернув, девочка оказалась там, откуда мы вылезли — у заколоченного заднего окна «Макара».
— Ах отметница необытная! — тихо возмутилась Клюся, когда Фигля, ловким привычным движением отодвинув доски, ввинтилась внутрь. — Так она тут не первый раз лезет, раздрыга скарядная!
Девушка уже готова была бежать за ней, но я придержал ее.
— Пусть отойдет, не спугнуть бы.
Мы выждали с минуту, давая гостье отойти подальше, и полезли за ней. Я в узкий проем протиснулся с большим трудом, выдохнув и проталкивая себя руками. Фигли не было ни в чулане, ни в коридоре, ни в ближних комнатах.
— Ну вот, упустили, — расстроилась Клюся.
— Ничего подобного, — сказал я хищно, — назад-то она где пойдет? Снова тут. Не через холл же и главный выход? Так что никуда она от нас не денется.
— Охтимнечки… — расстроилась Фигля, когда мы с Клюсей встретили ее в чулане.
Скрипка, как ни странно, осталась при ней.
— Закамшил ты меня, странь. Цвилити будешь?
— Где Марта? Почему скрипку не отдала?
— То не ведаю. Покучила азовка струмент снесть, а катуны твоей нема. Учмурила меня. Туточки она охабилась, да.
— Она здесь была? — уловил я общий смысл.
— Туточки. В зазоре да остуде, за фитины туганилась аки скимаха. Перепастлива катуна твоя. Азовка велела понастовать за ней.
— Так ты за этим сюда лазишь, скарядь хитная? — зашипела зло Клюся.
— Не зазри, спышай, — примиряюще ответила Фигля, — меж нас которы нет.
— Нет? — возмутилась Клюся. — Вы все вынюхиваете, и здесь, и на болотах, а когда мать моя пропала, вам и дела не было! Я азовке твоей тогда в ноги падала, любую службу готова была! И что?
— Не которатись. Азовка неумытна да не супрява. Вона назирает, да не претит. Ведает, что мати твоя попелушка ныне, да не ее то жандоба.
— Твари вы бессердечные. Обе, — сказала Клюся устало. — Вы же знали все.
— Не забедись, — развела руками Фигля. — Охабься.
— Врезать бы тебе… — с тоской в голосе сказала девушка. — По губам твоим брехливым да по глазам бессовестным…
— Мене не можно, — серьезно ответила Фигля.
— Так, хватит, — пресек я конфликт. — Покажи, где жена моя была.