Девочка посмотрела на меня, покачала неодобрительно головой, но развернулась и пошла по коридору. Мы двинулись за ней. Поворот, еще поворот, неприметная дверь, за ней другой коридор… Да где это все помещается?
— Не знала, что тут есть проход… — удивилась Клюся.
— Вельми много не ведаешь… — буркнула в ответ Фигля.
— А вы дофига знаете, но ни черта не делаете!
— Хватит вам, — сказал я. — Достали, девочки. Потом поругаетесь.
— Туточки, — Фигля открыла очередную дверь из темного коридора в освещенную настольной лампой комнату.
В комнате пахло Мартой — ее духами, ее бельем, ее волосами… Не знаю, чем еще. На меня аж тоска накатила. Не столько по самой блудной жене, сколько по тому недолгому времени, когда нам было хорошо вместе. Когда казалось, что мы семья и так будет всегда.
— Так любишь ее? — спросила внимательно наблюдавшая за моей реакцией Клюся.
— Нет. Не так.
Любил ли я Марту когда-нибудь? Люблю ли сейчас? Не знаю. Настоящая, на разрыв сердца и отвал башки, любовь у меня в жизни была всего раз. От нее остались горькое чувство непереносимой утраты, тяжелые мрачные сны, галлюцинации с котом и дочка Настя. То, что я испытывал к Марте — совсем другое. Мы прилепились друг другу кровоточащими ранами свежих потерь, но так и не срослись ими в один организм. Мне было хорошо с ней. Я радовался, когда она возвращалась домой с работы. Она радовалась (надеюсь, искренне), когда я прилетал из своих командировок. Она очень помогла нам с Настей в первый, самый тяжелый момент, когда мы пытались привыкнуть, что мы есть друг у друга. Когда я смотрел на белобрысую девчонку и паниковал: «У меня ребенок? Что вообще с ним делают?» — а она была готова заплетать ей косички, выбирать платьица, читать девочковые книжки, учить завязывать бантики и вообще заменить мать. При таком дурном отце это было очень кстати. Меня все устраивало.
Ее, как выяснилось, нет.
В комнате разобрана кровать, как будто она собиралась ложиться. На столике книга. В шкафу — одежда. Как любой нормальный муж, я понятия не имею, что за тряпки у жены, поэтому не знаю, чего тут не хватает. Прошелся по комнате, заглянул во все углы и даже под кровать. Чисто, пыли нет. Более серьезных выводов мой недоразвитый внутренний детектив не осилил. Вид помещения обжитой, уютный даже. Скошенный к стене потолок выдает мансарду. Наверное, ей тут было неплохо. Разве что скучновато. Особенно, если навещала ее одна Фигля.
— Окно, — сказала Клюся.
— Что?
— Окно приоткрыто.
Я распахнул наружу неплотно прикрытую створку. Узкое косое окно выходит на крышу, заливаемую струями вновь начавшегося дождя. Неподалеку, на корявом выступе старого забитого балкона сидит в расслабленной позе, непринужденно болтая ногой, черный силуэт в коротком плаще. Почувствовав мой взгляд, он повернулся неразличимым под капюшоном лицом, помахал рукой, и вскочив на крышу, ловко удалился в темноту.
— Это что сейчас было? — спросил я Мироздание.
— Анчутка Сумерлина, — ответило оно через Фиглю. — Назирают, уметы.
— Да что это за Сумерла такая? — я припомнил неприятную карлицу в клубе.
— Нейка она, говорят, — непонятно ответила Клюся.
— Балия балагтового блюдет, — добавила туману Фигля.
— То-то мне теперь все понятно стало… — мрачно ответил я, разглядывая оконную раму.
Между ней и створкой окна застрял кусок оторванного кружева. Кажется, такое было на ночнушке Марты. Но это не точно. Отлично, у меня дополнительно пропала уже пропавшая жена. Дважды пропащая.
Забавненько.
Глава 18
— Дело закрыто, — сказала Лайса.
От нее пахло вином, духами и мужским одеколоном. Кажется, она неплохо провела вечер. Когда Клюся довела нас с Настей из «Макара», полисвумен уже сидела на кухне в халате.
— Закрыто, — повторила она Клюсе. — Девочка была психически нездорова, убежала из больницы, заблудилась на болотах, залезла в подземелья, умерла от гипогликемии невыясненной этиологии. Возможно, недиагностированный диабет. Следов насильственной смерти нет. Отчим и мать подтверждают, что Катя страдала от нервного расстройства и анорексии, во время психических срывов периодически убегала из дома.
— А как же то, что мы видели на болотах? — спросил я растерянно.
— А что мы видели? — устало ответила Лайса. — Дети, которые вели себя странно? Да, найдя на болоте девочку без сознания, они должны были не водить вокруг нее хороводы с пением, а вызвать «скорую», но это не уголовка. Странная женщина, игравшая над телом на скрипке? И это не криминал.
— Но это моя мама! — возмутилась Клюся.
— Это не доказано, — помотала Лайса головой, — люди склонны видеть то, что им хочется. Особенно подростки.
— На скрипке были ее отпечатки, — напомнил я.
— Твои там тоже были, и что? Да, их сложно объяснить, но со смертью девочки это никак не связано, а дело Клюсиной мамы и так давний «висяк».
— Лайса, ты сейчас серьезно? — тихо спросила Клюся.
— Серьезнее некуда. Это распоряжение с самого верха — ты понимаешь, о ком я.
— И ты?..
— Отпусти все это, девочка. Пусть мертвые играют на своих скрипках и хоронят своих мертвецов. Не ходи их путями.
— Знаешь, — сдавленно сказала Клюся, — я лучше о тебе думала.
В глазах ее заблестели слезы и она, резко повернувшись, пошла к выходу.
— Подожди, — догнал я ее в прихожей и придержал за плечо. — Не наделай глупостей.
— Пусти, — она зло сбросила мою руку, — вам всем лишь бы лапать. Предатели и трусы. Ненавижу.
Она грохнула входной дверью и побежала вниз по лестнице. Мне послышались сдавленные рыдания.
— Говнямба, — прокомментировала ситуацию моя дочь, заткнула уши наушниками и ушла в комнату.
— Выпить хочешь? — спросила меня Лайса.
— Да что-то не очень. Спать пора уже.
— А я выпью.
Она достала из шкафчика бутылку вина.
— Открой, пожалуйста. Поухаживай за дамой.
Я отыскал в посудном ящике штопор, вскрыл бутылку, налил в бокал, поставил перед Лайсой. Она выхлебала его в два глотка и протянула снова. Я пожал плечами, но наполнил.
— Уеду я отсюда, наверное, — пожаловалась она, — видеть больше не могу этот город.
— Куда?
— Все равно. Иван вон зовет. Говорит, обеспечит работу.
— И личную жизнь?
— И ее. А что? — спросила Лайса с вызовом. — Я не могу получить простого женского счастья? Семью, например.
— Можешь, — я без напоминания подлил в опустевший бокал.
— Иван… Он неплохой. Веселый. А здесь ловить нечего. Мне тут вздохнуть не дают, и дальше капитана я не вырасту. Или вовсе выживут из полиции. А там, у них, карьера… — отчего-то голос ее сделался тоскливым. — Перспективы… Дождь еще этот вечный… Налей еще!
— Уверена?
— Плевать, лей, — Лайса уже была заметно пьяна. — И на тебя, бабушка моя хитрожопая, плевать, слышишь?!!
Она прокричала это неожиданно и громко, куда-то в сторону коридора. Я даже обернулся, ожидая увидеть грозный призрак Архелии Тиуновны, но там стояла привидением в ночнушке Настя.
— Эй, взрослые, — сказала она, — вы чего орете? Напились — ведите себя прилично.
И ушлепала босыми ногами в туалет.
Я оставил Лайсу допивать вино и ушел спать. Сначала долго не мог уснуть, размышляя, куда и за каким чертом унесло уже почти найденную Марту, потом, когда начал (или закончил) засыпать, явились бабуля с котом. Кажется, они нашли друг друга — старая ведьма и черный кот.
— Чего тебе надобно, старче? — простонал я сквозь сон.
— Встань и иди! — выдала встречную цитату Тиуновна.
— Сама иди так-то! — обиделся я. — Дай поспать человеку.
— Выйди на кухню, придурок. Сейчас же!
Я со стоном поднялся и пошел, поняв, что иначе эта навязчивая галлюцинация от меня не отстанет.
На кухне был погашен свет, и я сначала решил, что Лайса угомонилась и ушла спать. Но нет — она сидела на полу, опершись спиной о буфет, в тонкой черной ночнушке на бретельках. В окне сияла полная луна, и в полосах этого света девушка раскачивалась и не то плакала, не то стонала, не то тихонько пела. Глаза ее были закрыты. Судя по полупустой бутылке коньяка рядом, вином барышня не ограничилась. Куда ей столько с таким-то весом?
— Пошли спатеньки, жертва ночного запоя, — вздохнул я и потянул ее с пола за руки.
Она повисла как тряпка, не прекращая что-то мычать. Пришлось подхватить подмышки, обнаружив, что под короткой ночнушкой ничего нет. Я все-таки удержался от соблазна проверить, действительно ли у нее татуировка там, где мне снилось, хотя это потребовало недюжинного этического усилия. Этим воспоминанием я буду гордиться, пока старческий склероз не разлучит нас. Поправил задравшуюся тряпочку и полупонес, полуповел Лайсу в спальню. Загруженная в кровать, она перестала мычать и вдруг пришла в себя. Или ей так показалось.
— О, ты опять здесь, — сказала она томно, — иди же ко мне… Я так ждала…
Она ухватила меня за шею, неожиданно сильно потянула к себе и впилась в мои губы жарким пьяным поцелуем. Ее дыханием можно было отправить в алкогольную кому двух-трех ирландцев или одного прапорщика.
— Но-но, барышня, — осторожно освободился от объятий я, — вот это точно лишнее. Давай я тебе лучше тазик принесу. Опыт подсказывает, что он вскоре пригодится.
— Зачем тебе жена? — спросила она вдруг.
— Э… — не нашелся, что ответить, я.
Слишком философский вопрос для этого времени суток.
— Зачем тебе его жена? — спросила она снова, окончательно поставив меня в тупик. — Пусть заберет ее и уедет. Разве так нельзя?
Так, кажется, меня принимают за кого-то другого. Забавненько.
— Я не хочу с ним так поступать, — сказала она очень жалобно. — Это подло…
И вот тут, как только мне стало по-настоящему интересно, ей действительно понадобился тазик, да так срочно, что я еле успел метнуться за ним в ванную.
Через примерно минут пятнадцать откровений желудка со всей сопутствующей этому занятию эстетикой Лайса наконец уснула.