изоляцию и одиночество. Она получает все, что хочет. Правда, хочет она немногого.
— Можем мы ее увидеть?
— Нет.
— Нет?
— Несчастная сумасшедшая считает, что она мертва, а мертвым нельзя общаться с живыми. Любой контакт с людьми вызывает у нее помрачение разума, и она надолго теряет способность творить. Все, что ей нужно, просовывают в окошко в двери. В основном это нотная бумага, карандаши, струны для скрипки и канифоль для смычка.
— Но это моя мать! — заявила Клюся раньше, чем я успел удержать ее от неосторожных заявлений. По глазам мадам я понял, что стоимость услуги только что выросла на порядок.
— Это лишь ваши слова, мадемуазель. Кроме того, если это и правда — что мне до того? А если это действительно так, то встреча с вами может окончательно разрушить ее хрупкую психику, лишив меня дохода. В чем мой интерес?
— Я отработаю, — буркнула нехотя Клюся, — вам наверняка что-то нужно.
— Обсуждаемо, — кивнула мадам. — Заходи завтра, обсудим. Может, и получишь, этот, как вы его называете? Квест. У тебя, фиктор, еще есть ко мне вопросы?
— Нет, мадам. И должен заметить, что ценность этой услуги была невелика.
— Курочка по зернышку клюет…
— …но весь двор в говне, — закончил я эту мысль. — Сочтемся.
— Мадам! — в залу вошел встревоженный мажордом. — Там две кобольдицы крайне агрессивного вида. Они угрожают разнести здесь все, если мы не выпустим их хозяев.
— Пойдем, Клюся, — сказал я, — это, наверное, за нами.
Аркуда и Нетта стояли во дворе, окруженные охраной. Мечница ощетинилась сталью, моя помощница прикрывала ей спину с двумя пистолетами. Охранники смотрели на решительную парочку с опаской, но были готовы препятствовать их попыткам войти.
— Хватит, девочки, с нами все нормально, — сказал я.
— Шеф, ты только скажи, мы с Аркудкой их в орочий шурд постругаем! — задиристо заявила Нетта.
— Не надо, — ответила Клюся, — говорят, этот шурд — та еще гадость. Вижу, вы помирились?
— Ну, так, — смущенно пробормотала Аркуда, — она ничего. Резвая. А что наглая — так это по молодости.
— Ой-ой, — скорчила рожицу Нетта, — тоже мне бабуся нашлась! Поучи меня жизни!
Мы с достоинством покинули имение мадам Мерде и вернулись в трактир. Кобольдессы выпили по примирительной кружке пива, а мы просто пообщались.
— Клюсь, это очень скверная женщина. В игровых, разумеется, понятиях.
— Мне плевать, — упрямо сказала Клюся.
— Тебе вряд ли понравится ее квестовая линейка.
— Плевать, — повторила она. — Я должна добраться до мамы.
— Клюся, еще раз повторю — мы в игре. Это не твоя мама. Это какое-то странное игровое недоразумение. Мертвая женщина играет на скрипке. Решать тебе, но будь готова к разочарованиям. И чем больше душевных сил ты приложишь, тем разочарование будет больше.
— Я знаю.
— И тем не менее?
— Да.
— Ты упрямая девица.
— Еще какая.
— Ладно, мне пора. Нетта, пойдем.
— А можно я тут еще побуду? — внезапно спросила кобольдесса. — Мы с Аркудой пива выпьем…
— Ладно, — удивленно ответил я, — наверное, можно, почему нет. Только много не пей, тебе не идет.
— Ой, отстань! Тоже мне папочка нашелся… — отмахнулась от меня уже слегка поддатая Нетта.
И я ушел, удивленно качая головой в VR-очках.
Забавненько.
***
Лайса все еще не выходила из комнаты, и я осторожно поскребся в дверь.
— Войди, — послышался слабый голос.
Бутылка минералки уже опустела, значит, пациент скорее жив, чем мертв. Но выглядела она не очень.
— Боже, как я нарезалась… — простонала девушка.
— Я не боже, но подтверждаю. В говнину накидалась. Факт.
— Я что-то тебе рассказывала? Или…
— Никакого «или». Все было умеренно пристойно. Общалась ты бурно, но в основном с тазиком.
— Ой, как стыдно-то… Ничего не помню.
— Бывает, дело житейское. Кто без греха, пусть первый бросит в меня стаканом.
— Прости…
— Ничего, у меня большой опыт жизни в студенческих общежитиях. Тебе что-нибудь нужно? Завтрак? Опохмелиться?
— Нет, боже, никакого завтрака! — она резко побледнела от одной мысли, и я покосился на тазик. — Принеси еще воды, если не сложно.
Я сходил на кухню за минералкой.
— Что тебя так разобрало-то вчера? — спросил я участливо, глядя как девушка глотает воду, покрываясь моментальной испариной.
— Да так, неважно, — ответила она уверенно, но глаза на секунду отвела.
Ох, что-то тут не так.
— Чем-то еще тебе помочь?
— А знаешь, да. Боюсь, я не в состоянии пойти на работу. Ты не мог бы сделать кое-что за меня?
— А так можно?
— Ты официальный помощник, а дело пустяковое. Сходить в управление, получить бумажки, отнести в больницу. Чтобы они знали, что дело закрыто, и полиции тело девочки больше не нужно.
— И когда похороны?
— Какие похороны? — Лайса сказала это так удивленно, что я испытал дежавю. Ровно таким тоном это спросила Антонина.
— Тело. Девочка. Похороны.
— А, ты же не в курсе. В Жижецке не хоронят. Тело будет кремировано.
— Ну, церемония кремации.
— Без церемонии. Просьба родителей. Не хотят травмировать воспитанников.
— Странная позиция.
— Имеют право.
— Да, наверное…
Настя вызвалась со мной, и мы, выполнив бюрократический долг, все-таки решили попрощаться с Катей. Нам не препятствовали, хотя и не были рады лишним хлопотам. Когда экологичный картонный псевдогроб открыли, я поразился прощальной красоте ребенка. Обычно мертвые выглядят плохо, но Катя лежала… Нет, не как живая. Как мертвая. Но очень спокойная и какая-то удовлетворенная мертвая. Как будто наконец дождалась этой смерти.
— Красивая, — сказала тихо Настя. — Жалко ее. Как странно — была и нету. В этом есть что-то неправильное.
— Это сложно принять.
— Ее же теперь нигде нет? Совсем?
— Я думаю, что да. Концепция жизни после смерти кажется мне натянутой.
— Жаль.
— И мне жаль. Но вот так.
Мы так и остались единственными проводившими в последний путь Катю. Угрюмые сотрудники морга закрыли ненастоящий гроб и увезли его из зала прощания к своим печам. Неужели даже мать ее настолько чужда традиций? Конечно, мертвой девочке все равно, но ведь это и не для нее, а для тех, кто остался.
А на выходе из зала нас встретила Сумерла. За ее спиной маячила здоровенная фигура Маржака. Я с интересом присмотрелся к его большим, корявым, как будто из древесных сучков составленным, кистям рук. Не они ли отпечатались на моем горле? Размерчик подходящий.
Жутковатое создание смотрело на меня снизу вверх из-под капюшона. Эка ее природа-то наказала.
Низким хриплым голосом она проговорила распевным речитативом:
— Висит короста на вереях, из кокорины тесана.
Лежит в нем девица, лопотина мережкова.
Пелька баска, хустка бусова, пониток сурьмян.
Волосья запуклены, нюни бледны, на очех пенязи.
Ококовела, грудна, не выринуться.
В смагу дымом уйдет стерво, колпицей в ирий душа…
Замолчала. Уставилась на меня.
— Туганишь, странь хупава?
— Не понимаю я тебя, — сказал я с досадой. — Что ты такое вообще?
— И куда ж ты влез, непонятливый такой? — сказала она неожиданно по-русски.
Сейчас в ее облике не было ничего зловещего — очень низкорослая некрасивая женщина неопределенного возраста. Уж на что Лайса невеличка, а эта вообще мелочь.
— Чем дальше влез, тем ближе вылез, — напустил туману я.
— Тут вход рубль, а выхода и вовсе нету, — не менее загадочно ответила Сумерла. — Хотя б дитя пожалел.
Она кивнула на Настю, и я невольно сдвинулся на полшага, закрывая дочку собой.
— Только троньте, и вас придется жалеть. Только некому будет.
Я начал всерьез злиться. Военный психолог, через которого обязательно прогоняют сейчас полевых военкоров, говорил, что у меня проблемы с управлением гневом. Но я думаю, это у гнева проблемы с управлением мной.
— Мне она низачем, — покачала головой карлица. — Ты свои проблемы привез с собой.
— Отдайте жену, увезу их обратно.
— Да какая она тебе жена… Одно название. Не выходят из таких жены.
— Не ваше дело.
— Не мое, — согласилась она, — так и не ко мне вопрос. Но за то, что ты пришел дитя безвинное в ирий проводить, подскажу один раз. Нашим она не нужна. Нужна твоим. У них и ищи.
— Каким еще «моим»? — устало удивился я.
Почему-то был уверен, что ничего внятного она не подскажет. Не ошибся.
— Для человека, который носит свою беду в кармане, ты слишком наивный, — Сумерла развернулась и пошла к выходу.
Да черт бы вас драл.
На стене крематория было написано: «Пепел к пеплу».
На улице наткнулся на Петровича.
— Я опоздал? — расстроился он.
— Да, только что попрощались.
— Ну что же, там, где она сейчас, ей будет лучше, — сказал Петрович таким обыденным тоном, как будто мы девочку в летний лагерь проводили, а не в печку.
Я не стал возражать. Лучше, так лучше. Невольно покосился на трубу крематория, но дыма не увидел. Наверное, фильтры хорошие. Экология.
— А эта… Ну… — Петрович показал рукой возле пояса. — Не приходила?
— Сумерла? — удивился я. — Была. Только что ушла.
— Куда?
— Без понятия. Странно, что вы в дверях не столкнулись.
— С ней сталкиваться — дураков нет… — туманно ответил он. — Ну, я побежал тогда. Может, догоню. Дельце до нее образовалось…
Петрович и Сумерла? Дельце?
«…Сумерла — не добро и не зло. На Той Стороне нет добра и зла. Она, как и все мы, имеет свои долги и честно платит по ним. Это единственное, что признает Навь.
Когда-то прелестное юное дитя встало на путь Нави. Сама ли, по чужой ли воле — кто теперь вспомнит? Теперь она ведет этим путем других детей — потому что других путей не ведает.
Она не желает им зла. Она не знает, что это такое».