– Привет, шкипер, – кивнул он Герлофу без улыбки.
– Здравствуй, папа, – тихо произнесла Юлия.
Впервые за много лет она назвала его папой. Наверное, немного не в себе после случившегося. Герлоф подошел к столу.
– Хочешь сесть? – спросил Леннарт.
– Постою. В моем возрасте надо больше двигаться…
– Но ты хорошо выглядишь, Герлоф. Бодрый и здоровый…
– Спасибо, спасибо.
Наступило молчание. Герлоф услышал, как за спиной его скрипнула дверь – Йон, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
– Оказывается, Юлия твоя дочь, – произнес Леннарт.
Герлоф молча кивнул.
– «Скорая» уехала? – как-то робко спросила Юлия.
– Да… мы с Йоном встретили ее на дороге.
– Значит, его увезли.
– Увезли… А врач был? – спросил Герлоф, глядя на Хенрикссона.
– Был… молодой совсем, временно в Боргхольме. Раньше я его не видел. А что врач? Врач и врач. Констатировал смерть, и все его дела.
– Что сказал? Несчастный случай?
– Да… несчастный случай, говорит. И сразу уехал.
– Он же всю ночь лежал под дождем…
– Ну да. – Леннарт понял, что речь идет не о враче. – Наверное, все это случилось вчера вечером…
– И крови нет, – задумчиво сказал Герлоф. – Бенгт говорит, дождем смыло…
Герлоф и сам не знал, зачем все это говорит, на что намекает… Наверное, хочу показать, что и я что-то значу, подумал он. Желание быть значительным покидает человека последним.
– Кровь была, – сказала Юлия. – Изо рта…
Герлоф кивнул. В прихожей кто-то потоптался, и на пороге появился молодой полицейский.
– У нас все, Леннарт. Мы уезжаем.
– Хорошо. Я еще немного задержусь.
– Конечно, конечно.
Было что-то уважительное в тоне юноши. Может быть, уважение вызывала долгая полицейская служба, а может, и то, что отец Леннарта тоже был полицейским и погиб на службе.
– Езжайте осторожно, – стандартно напутствовал Хенрикссон.
Полицейский кивнул и исчез.
И тут же появился Йон. В руке у него был большой коричневый кожаный кошелек. Он поднял его и повертел в воздухе.
– Три тысячи сто пятьдесят восемь крон. От продажи скульптур. Они у него были в кухне, в нижнем ящике, под пластиковыми пакетами.
– Позаботься о деньгах, Йон, – сказал Хенрикссон. – Глупо же оставлять их здесь. Довольно много денег.
– Пусть будут у меня, пока не объявятся наследники, – сказал Герлоф и принял у Йона кошелек.
Йон вздохнул – как показалось Герлофу, с облегчением.
Все замолчали.
– Ну что ж… – прервал Хенрикссон молчание, нагнулся вперед и с определенным усилием встал с дивана. – Я, пожалуй, тоже поеду.
– Спасибо, что вы… – Юлия задумалась, подбирая слова. – Спасибо, что приехали, потратили время…
– Здрасьте, – бледно улыбнулся Хенрикссон. – Я вас очень хорошо понимаю. Оказаться свидетелем такого… я же не первый раз в такой ситуации. Чувствуешь… черт знает, как сказать… одиночество. Бессилие.
Юлия кивнула.
– Сейчас уже лучше.
– Вот и хорошо… – Леннарт неловко нахлобучил пилотку. – У меня контора в Марнесе. Так что, если что, звоните, заезжайте… – Он посмотрел на стариков. – И вы, понятное дело. Всегда рад повидаться… Запрете?
– Ну, – лаконично пообещал Герлоф.
– Тогда пока. – Хенрикссон раскланялся и вышел.
Они сидели молча, прислушиваясь, как Леннарт завел машину, как тронулся с места, слегка пробуксовав на глине, как постепенно истаял звук двигателя.
– Мы тоже сейчас двинемся. – Герлоф посмотрел на Юлию, сунул кошелек Эрнста в карман и повернулся к Йону: – Я тебе хочу одну вещь показать. Там, снаружи…
– Мне тоже идти? – спросила Юлия.
– Да… нет. Не надо.
Герлоф, опираясь на палку, обошел дом и двинулся к краю каменоломни. Йон следовал за ним.
– На что будем глядеть?
– Там, на краю… я обратил внимание… вот, погляди.
Герлоф показал вниз на расколовшийся пополам полированный камень в виде яйца или уродливой головы. Половины были неравные: одна побольше, другая поменьше.
– Узнаешь?
Йон присмотрелся и медленно кивнул.
– Он называл его «камень Канта», – сказал он. – Шутка такая.
– Его кто-то столкнул вниз. Или как?
– Да. Похоже на то.
– Летом он стоял за домом.
– Еще на прошлой неделе стоял. Я заходил к Эрнсту. Точно. Никаких сомнений.
– Эрнст его специально сбросил.
Старые друзья уставились друг на друга.
– И что ты думаешь?
– Не знаю… точно не знаю, – вздохнул Герлоф. – Нильс Кант… не объявился ли он опять в наших краях?
9
Юлия решила напоить опечаленных стариков горячим кофе. Она достала из буфета фарфоровые кружки с изображением желтого эландского солнца, сварила кофе и принесла в гостиную – и при этом ее посетило странное чувство, будто она впервые за долгие годы сделала что-то полезное.
Йон и Герлоф сидели на диване и тихо говорили про Эрнста.
Вспоминали. Мелкие рассказики, фрагменты… какие глупые ошибки делал Эрнст, когда его взяли учеником в каменоломню – он тогда только-только переехал на Эланд, – и каким стал замечательным камнерезом, как скульптуры его со временем становились все лучше и выразительней. Из этих обрывков Юлия поняла, что Эрнст, за исключением нескольких лет службы во флоте во время войны, всю сознательную жизнь работал с камнем. Когда каменоломню закрыли, а это было уже давно, в середине или конце шестидесятых, Эрнст продолжал работать на свой страх и риск. Он подбирал оставшиеся камни, тесал, резал и шлифовал.
– И любил же он эту каменоломню, – сказал Герлоф, глядя в окно. – Были б у него деньги, он бы точно купил ее у Гуннара Юнгера, ну ты знаешь, в Лонгвике. Он даже в мыслях не имел куда-то переезжать. И камень как понимал! К каждому свой подход…
– Надгробные камни лучше него никто не делал, – вставил Йон. – Пройдись по любому кладбищу – в Марнесе ли, в Боргхольме… посмотришь на Эрнстово надгробье – душа радуется.
Юлия молчала, глядя на стопку книг на столе у дивана. Выражение Йона показалось ей неудачным – чему тут радоваться? – но она промолчала. Перед глазами стояла картина… как она присмотрелась и увидела…
Первый же полицейский, это был Леннарт Хенрикссон, достал из машины одеяло, накинул ей на плечи и увел в дом. Ему по всем признакам нездоровилось, но он не отходил от нее почти все время, и это как-то помогло ей успокоиться. И молчал, что было еще лучше. За эти годы она столько наслышалась пустых слов утешения… хотя никогда и никого не просила ее утешать.
Кофе был выпит, истории постепенно иссякли, и Герлоф обратился к Юлии.
– Можешь отвезти меня в Марнес?
– Конечно.
Она поднялась вымыть посуду, чтобы не показать раздражения. «Можешь отвезти»… Я нашла разбившегося насмерть человека, с окровавленным ртом и глазами, вылезшими из орбит. И что? Кровь я видела и раньше, мертвецов тоже. Бывало и похуже. Но Герлоф-то этого не понимает…
И вдруг вспомнила. Кто знает, может, это и важно. Она вышла в гостиную.
– Эрнст просил тебе передать кое-что. Я забыла.
Герлоф смотрел на нее непонимающе.
– Эрнст, – объяснила Юлия. – Я же его видела накануне, когда была на твоей даче… И прямо перед уходом он сказал вот что… – Она помолчала, пытаясь вспомнить точные слова. – Сказал, самое главное – большой палец. Не рука, а большой палец.
– Главное – большой палец? – переспросил Герлоф.
– Так он и сказал. «Большой палец не того».
– А что он имел в виду? – Герлоф пожал плечами и посмотрел на Йона. – Ты что-нибудь понимаешь?
– Понятия не имею. Может, какая поговорка?
– И я не знаю. – Юлия повернулась, чтобы домыть кружки. – Но именно так он и сказал.
Юлия с Герлофом в сопровождении Йона на его «пассате» доехали до кемпинга. Сизый занавес облаков повис над проливом. Солнце уже не показывалось. Казалось, Стенвик, тот самый Стенвик, про который она так много слышала, Стенвик, где люди жили, работали, где каждый хутор и каждая тропинка имели свое название, – тот Стенвик исчез. А этот, сегодняшний, вновь погрузился в сон. Заколоченные дома с бельмами зашторенных окон, замершие давным-давно ощипанные крылья ветряной мельницы… заборы, где обычно развешивали на просушку вентеря и сети на угря, пусты.
Они остановились у площадки для гольфа. Подошел Йон. Герлоф опустил стекло.
– Не забывай отца. – Йон внимательно посмотрел на Юлию.
В первый раз за все время он обратился прямо к ней.
– Постараюсь.
– Не пропадай, Йон. – Герлоф взял его за руку. – Сообщи, если что… если увидишь кого… незнакомый народ.
– Незнакомый народ… – повторила Юлия и вспомнила, как в пятидесятые годы в Стенвике появился чернокожий мужчина с широкой улыбкой. Он плохо говорил по-английски, а по-шведски вообще не знал ни слова. Появился и стал ходить от дома к дому с сумкой в руке. Люди в поселке позапирали двери, никто не хотел ему открывать – пока не выяснилось, что он никакой не грабитель, а самозваный миссионер из Кении. Продавал Библии и Псалтыри. Нет, в Стенвике «незнакомый народ» недолюбливали.
– Обязательно позвоню, – кивнул Йон.
Он пошел к дому и по пути взял метлу – с такой нежностью, будто ничего дороже этой метлы у него в жизни не было. С метлой в руке Йон направился к площадке для гольфа и опять начал, обильно жестикулируя, что-то объяснять сыну.
– Двадцать пять лет он держит этот кемпинг, – сказал Герлоф. – Теперь вроде бы Андерс должен всем заправлять, но Андерс спит на ходу. И Йон метет, красит, латает трубы… я ему говорил, чтобы он сбавил обороты, но он не слушает.
Он вздохнул.
– Что ж, заедем домой?
– Зачем? Я отвезу тебя в Марнес.
– Очень хочется, – совершенно по-детски сказал Герлоф. – Тем более, у меня такой шофер.
– Уже поздно… я собиралась сегодня уехать.
– А что за спешка? Гётеборг под землю не провалится.
Юлия потом не могла вспомнить, кто предложил переночевать на даче – она или Герлоф.
Скорее всего, так вышло само собой. Герлоф снял верхнюю одежду и опустился в единственное кресло с таким тяжким вздохом, что Юлии стало его жалко. А может, решение пришло чуть позже, когда она вышла на улицу включить рубильник и открыть вентиль для подачи воды – он помещался под крышкой колодца. А может, еще позже, когда она зажгла свет, включила обогреватель и заварила бузинный чай. Короче, даже и обсуждения-то не было, просто пришли к молчаливому соглашению: эту ночь ночуем в Стенвике.