– Подстрелил кого-нибудь, Нильс? – наконец нарушает Майя молчание.
Его словно бьет током. Первая мысль – откуда она знает? Потом доходит: это не о солдатах. У него ружье, все знают, что он охотится на зайцев.
Он качает головой.
– Не-а. Зайцев даже не видел.
Он отступает на шаг, чувствует, как жестяной футляр в рюкзаке упирается ему в спину.
– Мне надо идти. Мать ждет.
– А почему не по улице?
– Хочу пройтись по альвару, может, заяц попадется, – говорить становится все легче и легче. Оказывается, он вполне может разговаривать с Майей Нюман. Но не сегодня. В другой раз. – Ну, пока. – Он поворачивается, не дожидаясь ответа.
Он знает, что она стоит и смотрит ему вслед. Отсчитывает двести шагов и поворачивает к поселку.
Нильс все время слышит, как тихо перекатываются камушки в жестяном футляре. Вдруг ему приходит в голову – не стоит тащить их домой. С трофеями надо обращаться с умом.
Еще через несколько сотен шагов он останавливается у того самого памятного кургана, где когда-то спугнул лошадей. Он всегда проходит мимо этого курганчика по пути домой. Смотрит на насыпь из больших и поменьше камней.
В альваре никого нет. И соловей смолк – только тихий шепот ветра.
И ему приходит в голову мысль. Он снимает рюкзак, ставит его рядом с курганом и достает футляр.
На востоке виден силуэт марнесской церкви. Шпиль часовни отсюда кажется маленькой черной иглой, устремленной в небо. Осторожно, чтобы не повредить, Нильс снимает дерн и откладывает в сторону. Курганчик покрыт камнями только сверху, под слоем камней и щебня – земля. Вот и немецкий нож пригодился. Копать неглубоко – слой земли в альваре очень тонок, в лучшем случае два-три дециметра, а дальше – скала.
Нильс, то и дело оглядываясь, расширяет ямку, аккуратно складывает выбранную землю рядом. Вот и скала. Достаточно глубоко – сантиметров двадцать пять. Он осторожно кладет футляр в ямку и прикрывает плоскими камнями – получается что-то вроде свода. Потом быстро засыпает землей, кладет сверху камни и аккуратно укладывает куски дерна. Трава через полчаса распрямится, и вообще ничего не будет заметно.
Работа занимает довольно много времени.
Он устало поднимается и оглядывает свою работу. Никто и не подумает, что здесь кто-то копал. Надо бы руки вымыть.
Пора домой.
Надо рассказать матери про встречу с немцами. Только осторожно, чтобы она не волновалась. А о камушках – ни гу-гу. Пока ни гу-гу, а когда-нибудь… когда-нибудь он сделает ей шикарный сюрприз. А пока его трофей, и только его. Настоящий военный трофей. И никто, кроме него, про этот клад не знает.
Почти у самого дома Нильс натыкается на двоих рыбаков в тяжелых сапогах с большим вентерем. Сезон угря.
Они не здороваются, угрюмо смотрят в сторону. Лица знакомые, но как их зовут, Нильс не помнит. Да и черт с ними.
Нильс Кант – хозяин в альваре. Он важнее всех здесь, важнее, чем весь Стенвик, все его жители, вместе взятые. Сегодняшний бой в альваре еще раз это подтвердил.
Уже почти вечер. Он открывает калитку. Входит в по-вечернему притихший сад, крупным, уверенным шагом идет по усыпанной гравием дорожке, вдыхая запах свежескошенной травы – садовник постриг газон.
Все выглядит точно так же, как утром, когда он уходил в альвар поохотиться на зайцев. Ничто не изменилось.
Изменился только сам Нильс Кант.
С сегодняшнего дня он совершенно другой человек.
12
Леннарт Хенрикссон стоял у стола Герлофа и взвешивал в руке пакет с сандаликом, словно таким путем пытался определить его подлинность. По виду Леннарта было совершенно ясно, что находка его обеспокоила.
– О таких вещах надо сообщать в полицию, Герлоф.
– Я знаю.
– Причем немедленно.
– Знаю, знаю. Не получилось. И что ты думаешь?
– Об этом? Не знаю. Стараюсь не делать поспешных выводов. А у тебя какие соображения?
– У меня соображение одно… хорошо, хоть одно насоображал… Не в воде надо было искать.
– А мы что, не искали? Ты что, не помнишь? Всю каменоломню обыскали, весь поселок обошли, все сараи, все будки. Я лично по альвару рыскал на машине полдня. Ничего, как тебе известно, не нашли. Но если Юлия утверждает, что это сандалик Йенса, надо относиться к этому серьезно.
– Я думаю, что это сандалик Йенса, – отозвалась Юлия.
– И ты получил его по почте?
Герлоф кивнул. У него появилось неприятное ощущение, что его допрашивают.
– Когда?
– На той неделе. Я сразу позвонил Юлии и рассказал… поэтому она и приехала. Может, не только поэтому, но и поэтому тоже.
– А конверт сохранил?
– Нет. Дурак потому что. Выкинул. Не сообразил. Но там не было ничего – только сандалик Ни записки, ни адреса отправителя. «Капитану Герлофу Давидссону, Стенвик» – и все. А почта переслала пакет сюда. Понимаю, что сделал глупость… но что за важность в конверте?
– Ты не забыл, что есть такая штука – отпечатки пальцев? – тихо сказал Леннарт и вздохнул. – Есть волосы… и много чего есть. Ладно, я возьму сандалик с собой. На нем тоже может что-то найтись.
– Мне бы хотелось… – начал было Герлоф, но Юлия его перебила.
– Вы хотите отправить его в лабораторию?
– Да… в Линчёпинг. Там есть так называемая ЦЛК. Центральная лаборатория криминалистики. Они такими вещами и занимаются.
Герлоф промолчал.
– Очень хорошо, – решительно сказала Юлия. – Пусть занимаются.
– А расписку дашь?
Юлия раздраженно передернула плечами – ей стало неудобно за отца. Но Леннарт принял вопрос совершенно нормально, только улыбнулся слегка.
– Конечно, Герлоф. Напишу тебе расписку, так что в случае чего… если, например, неумехи в Линчёпинге потеряют твой сандалик, подашь в суд на боргхольмскую полицию. Но я бы на твоем месте не беспокоился.
Юлия проводила полицейского и вернулась. Герлоф мрачно смотрел в окно и вертел в руке написанную довольно скверным почерком расписку Леннарта Хенрикссона.
– Леннарт говорит, надо всем рассказывать про сандалик, – сказала Юлия ему в спину.
– Вот как он, значит, сказал… – не поворачивая головы, медленно произнес Герлоф, – всем, значит, рассказывать…
– О чем ты думаешь?
– Тебе не надо было ему говорить.
– Ты же сам сказал – говори каждому встречному.
– Я полицию не имел в виду. Разберемся сами.
– Разберемся сами? – ядовито протянула Юлия. – Что значит – разберемся сами? Думаешь, похититель Йенса… если его вообще кто-то похитил… сам явится сюда? Я, мол, тоже хочу поглядеть на сандалик? Неужели ты веришь, что это возможно? Чтобы этот таинственный похититель пришел и рассказал, что он сделал с Йенсом?
Герлоф по-прежнему смотрел в окно. Даже головы не повернул.
– А что ты сам делал в тот день? – сказала она с нарастающим раздражением.
– Ты знаешь.
– Я знаю… Мама плохо себя чувствовала. Кому-то же надо было присматривать за твоим внуком! А ты пошел, как ни в чем не бывало, штопать свои сети. Тебе, видите ли, порыбачить захотелось.
Герлоф медленно кивнул.
– И тут упал туман, – сказал он.
– Да… густой, как… как гороховый суп. И что же ты сделал? Забеспокоился – как там, дескать, малыш в таком тумане? Пошел поскорее домой? Куда там! Ты продолжал возиться со своими проклятыми сетями. Это, конечно, много занимательнее, чем нянчиться с маленьким ребенком. Что, не права я?
– Я все время прислушивался… Если бы Йенс… а я ничего не слышал.
– Да не об этом речь! Речь о том, что, когда ты был нужен, тебя никогда не было! Все в доме делалось, как ты того хочешь. Всегда, при любых условиях…
Герлоф не ответил. Ему показалось, что на улице стало темнее. Неужели уже начинаются сумерки? Он слушал дочь и думал – она права. Но что на это ответить?
– Я был вам плохим отцом, – грустно сказал Герлоф. – Ты права – меня часто не было с вами. Были другие дела… Но если бы я мог что-то сделать в тот день… если бы этого дня вообще не было.
Он замолчал – перехватило горло. Повисло тяжелое молчание.
– Я знаю, папа. – Юлия уже ругала себя за несдержанность – Я ничего такого не хотела сказать… меня-то вообще не было на Эланде. Помню, ехала через мост и видела, как на остров ползет туман… Сколько я себя проклинала потом, что оставила Йенса! Даже не поцеловала на прощанье…
Герлоф тяжко вздохнул и повернулся.
– В среду мы хороним Эрнста. А во вторник мы с тобой пойдем к человеку, который послал мне этот сандалик.
Юлия потеряла дар речи.
– Как… – только и смогла выговорить она.
– Я знаю, кто послал.
– На сто процентов?
– Девяносто пять.
– Где он живет? Здесь, в Марнесе?
– Нет.
– В Стенвике?
– В Боргхольме.
Юлия замолчала – ей казалось, что это скверная шутка.
– О’кей. – Она постаралась, чтобы голос звучал как можно более нейтрально. Не надо быть дурой. – Поедем на моей машине.
Она встала и взяла с кровати пальто.
– А сейчас чем займешься?
– Не знаю… поеду в Стенвик… сгребу листья на участке. Как-никак, дом есть дом. Вода, свет, плита… можно хоть поесть по-человечески. А спать буду в хижине. Там и в самом деле стало прилично. И спалось хорошо.
– Ладно… Не забывай про Йона и Астрид. Вы должны держаться вместе.
– Конечно, конечно… – Она надела пальто. – Кстати, на кладбище я была. Могила в порядке, церковный совет не сидит без дела. Зажгла свечу.
– Она горит пять дней… до выходных будет гореть. Я там бываю. Хотелось бы почаще, но… – Он прокашлялся. – А для Эрнста могилу уже выкопали?
– По-моему, нет. Не видела. Но зато я видела могилу Нильса Канта. Ты ведь меня за этим послал?
– Ну.
– А ведь я, пока не видела могилу, и в самом деле начала подозревать… а теперь понимаю, почему никто не назвал его имени.
Герлоф хотел сказать, что лучшая маскировка для убийцы – считаться мертвым, но промолчал.
– На могиле розы.
– Свежие?
– Нет… наверное, с лета. И вот еще что, – вспомнила она, полезла в карман пальто и вынула конверт. Конверт почти высох. – Может быть, нехорошо… это же все-таки что-то личное, а мы…