Они опять замолчали.
– И как это было? Что вы почувствовали, когда увидели труп Канта?
– Ничего, – сказал Леннарт, немного подумав. – Ничего я не почувствовал. Мне хотелось увидеть живого Канта, а труп в суд не приведешь.
– А вы были когда-нибудь в доме Веры Кант? Когда искали Йенса – туда тоже заходили?
Леннарт задумался и покачал головой.
– Нет… а почему мы должны были туда заходить?
– Не знаю… я просто пытаюсь представить, куда Йенс мог пойти. Если он не пошел к воде и не пошел в альвар… то куда? Мог зайти к соседям. А дом Веры Кант в двух сотнях метров от нашего.
– Но зачем ему туда идти? И если уж пришел, почему остался?
– Не знаю… Упал… а кто знает, может, Вера Кант была такой же зверюгой, как ее сын.
Ты зашел туда, Йенс, и Вера заперла за тобой дверь.
– Это, конечно, только домыслы… Но у меня есть предложение – давайте заглянем в этот дом. Вместе со мной…
– Заглянуть? Вы имеете в виду, зайти в виллу Кантов? Зачем?
– Просто посмотреть. Пять минут. Завтра я уезжаю в Гётеборг. – Юлия смотрела на него, не отводя глаз. Ей хотелось рассказать про свет, который она видела в окне, но решила промолчать – а вдруг показалось? – Это же не взлом – зайти в необитаемый, брошенный дом? А вы-то, как полицейский, наверняка имеете право…
Леннарт отрицательно покачал головой.
– У нас очень жесткие правила. Конечно, как единственный полицейский на весь Марнес, я мог бы себе позволить некоторую импровизацию, но знаете…
– Нас никто и не увидит, – быстро сказала Юлия, не давая ему времени искать аргументы. – В Стенвике никого нет. Вилла Кантов стоит в окружении летних домиков вроде нашего, и повторяю: там никого, кроме меня, нет.
Леннарт посмотрел на часы.
– Мне пора на собрание.
– А после собрания?
– Вы что… сегодня туда собрались?
Она молча кивнула.
– Ну что ж… посмотрим. Собрание может затянуться. Если нет, я вам позвоню. У вас мобильник есть?
– Пожалуйста, я вас очень прошу. – Она оторвала кусочек картона от коробки из-под пиццы и записала свой номер.
Леннарт повертел в руках криво оторванную, с пятном жира картонку и решительно сунул в нагрудный карман.
– Сами ничего не предпринимайте, – строго сказал он.
– Не буду.
– Вилла Кантов выглядит так, что вот-вот развалится.
А если Йенс там… один, в темноте… он ей никогда не простит, что она его не искала.
Они вышли на улицу. Ни души. Магазины закрыты, витрины темные, светится только киоск в гавани. Стало совсем холодно – такое ощущение, что вот-вот пойдет снег. Около ноля.
Леннарт тщательно запер за собой дверь.
– Значит, сейчас едете в Стенвик?
Она молча кивнула.
– И, может быть, увидимся сегодня?
– Хорошо бы… Леннарт, а что с сандаликом? – вдруг вспомнила она. – Выяснилось что-то?
Он посмотрел на нее непонимающе, но сразу догадался.
– Нет, к сожалению. Я послал его в запечатанном пакете в Линчёпинг, но ответа еще нет. На той неделе я им позвоню. Не надо возлагать слишком большие надежды. Столько времени прошло… и к тому же вы не уверены, что это его сандалик.
– Да, в том-то и дело. Мне кажется, его, но, как вы правильно сказали, – столько времени прошло.
– Всего хорошего, Юлия.
Он протянул ей руку.
Ей показалось, что после такого откровенного разговора жест чересчур уж официален, но она и сама не особенно любила обниматься.
– Всего хорошего. Спасибо за пиццу.
– Всегда рад. После собрания позвоню.
Он посмотрел ей в глаза – чуть дольше, чем принято. Таким взглядом, что потом можно сколько угодно прикидывать – что же он хотел сказать? Повернулся и пошел прочь.
Она пошла к машине.
Медленно проехала через Марнес, мимо дома престарелых. Герлоф сейчас, наверное, сидит и пьет свой вечерний кофе… Темная церковь с высокой часовней, кладбище.
Интересно, женат ли он? Или же Леннарт Хенрикссон холостяк? Она так и не решилась спросить.
Не слишком ли она была с ним откровенна? Зачем рассказала о преследующем ее все эти годы чувстве вины? Но разговор получился замечательным. Особенно после этого странного дня в Боргхольме с булочками и моторным маслом. И эти дикие теории Герлофа… Убийца Йенса перенес инсульт и лежит больной в шикарной вилле, а Нильс Кант, убийца полицейского Курта Хенрикссона, сменил имя и фамилию и продает подержанные автомобили. А может, Герлоф ее просто-напросто разыгрывает?
Ну нет. На эту тему он шутить не станет. Но его фантазии никуда не ведут. Тупик.
Можно спокойно уезжать домой. Завтра и поедет. Герлоф просил прийти на похороны Эрнста – хорошо, она придет. И сразу оттуда – в Гётеборг. Попрощается с Герлофом и Астрид – и домой. Надо постараться жить по-другому. Лучше. Меньше пить, перестать глотать таблетки. Закрыть бюллетень и выйти на работу. Нельзя жить прошлым. Нельзя всю жизнь ломать голову над загадками, у которых нет разгадок. Надо смотреть вперед. А потом, к весне, обязательно приедет еще раз, навестит Герлофа. И может быть, Леннарта.
Появился первый дом в Стенвике. Юлия снизила скорость и остановилась у дачи Герлофа. В темноте открыла ворота и поставила машину под навес в саду позади дома. Последнюю ночь она будет ночевать здесь, в своей детской, в окружении воспоминаний. Хороших и плохих.
Виллы Кантов в темноте не видно, но куда ей деться? Всмотрелась в темноту. У Астрид горел свет. У Йона Хагмана по другую сторону тоже.
Сбегала в хижину. Взяла зубную щетку, подумала – и собрала все, что там оставила. В том числе бутылки с вином. Она привезла их из Гётеборга – и надо же, с гордостью подумала Юлия, вот они – даже не открыты. А вот и старая керосиновая лампа в окне – надо тоже захватить с собой на всякий случай. Никто не знает, насколько заботятся власти об электроснабжении полумертвого поселка.
На обратной дороге все-таки не удержалась и посмотрела на дом Веры Кант за чернеющими в темноте кустами боярышника. Все окна темные.
Мы там не искали, сказал Леннарт. А почему они должны были искать у Веры Кант? Никто же не подозревал ее в похищении ребенка.
А если она прятала там Нильса Канта? Йенс шел в тумане, заблудился, перепугался, набрел на калитку их дома и вошел…
Все это притянуто за уши.
Она с наслаждением вернулась в тепло. Включила свет во всех комнатах. Посмотрела на бутылки с вином. Последний вечер на Эланде. Почему бы нет? Она открыла бутылку и налила. Быстро выпила, опять наполнила и пошла в гостиную, прислушиваясь к тут же возникшему мелодичному шуму в ушах.
Заглянуть на минутку – и все. Если совещание у Леннарта быстро закончится, если он позвонит… и что бы он там ни говорил, она опять попросит его приехать. Еще более настойчиво. Почему он не хочет посмотреть дом убийцы отца?
Черт подери, это как грипп. Герлоф заразил меня – не могу перестать думать о Нильсе Канте.
Гётеборг, август 1945 года
Первое послевоенное лето, полное света, тепла, а главное – надежд. В Гётеборге кварталами сносят старые деревянные лачуги – планируется гигантское жилищное строительство.
Самое начало августа. Желтые плакаты на стенах домов. «МИР ВО ВСЕМ МИРЕ», читает Нильс.
Через пару дней он покупает «Гётеборгс Постен». «АТОМНАЯ БОМБА – МИРОВАЯ СЕНСАЦИЯ». Безоговорочная капитуляция Японии – новая бомба американцев положила конец шестилетней войне. Окончательно и бесповоротно. Неплохая, должно быть, бомба, тут и там слышит он разговоры. Ну и бомба, если парочки таких достаточно, чтобы… – говорит кто-то в трамвае. Фотография в газете. Поднимающееся в небо огромное грибовидное облако чем-то напоминает Нильсу зеленую муху на руке мертвого немецкого солдата.
А для него мир еще не наступил. За ним идет охота.
Дело к вечеру. Нильс в парке, стоит под деревом. К нему приближается молодой человек в костюме. И сам он тоже в костюме. В темном костюме, он купил его в Хаге. Костюм не то чтобы новый, но и не настолько заношенный, чтобы привлекать внимание. На голове шляпа. Он отрастил бороду – густую черную бороду, и каждый день стрижет ее перед зеркалом в своей холостяцкой комнате в Майорне.
Насколько ему известно, у матери только одна его фотография, шести– или семилетней давности. Школьный групповой снимок. Он стоит в заднем ряду в надвинутой на глаза кепке. Фотография довольно мутная, так что даже если полиция ее заполучила – вряд ли поможет. Он совершенно неузнаваем.
Парк отделен от гавани улицей, и это, наверное, самая скверная улица в Гётеборге. От положенного когда-то булыжника почти ничего не осталось, деревянные некрашеные дома осели, непонятно, как держатся стекла в косых рамах. Они и не падают-то, похоже, только потому, что опираются друг на друга. Что ж, бородатый Нильс Кант прекрасно вписывается в этот антураж – в своем подержанном костюме и с гладко зачесанными назад волосами. «Человек бедный, но не нищий», – вслух произносит он. И с виду не подозрительный, надо надеяться. Очень многое со времени его побега с Эланда зависело от того, насколько ему удастся вписаться в среду. Стать невидимым или, по крайней мере, не привлекать внимания.
Нильс не сразу покинул Рамнебю, где на том берегу канала был виден его остров. Но на третье утро заметил, как к конторе дяди подъезжает полицейская машина, и только тогда двинулся на запад.
Ушел в лес. Густой прибрежный еловый лес. Ему было не привыкать – долгие странствия по альвару научили его находить дорогу откуда и куда угодно. С помощью солнца и годами отточенной интуиции.
Все лето он шел. И не он один – молодежь шла искать счастья в больших городах. Нильс был всего лишь одним из них. Он знал это, но все равно старался избегать людей. Шел в основном лесами, ел ягоды, пил родниковую воду. Спал под деревьями, а если шел дождь – находил какой-нибудь пустой хлев или сарай. Иногда, когда становилось совсем невмоготу, пробирался на хутор и воровал яйца или молоко.
Ириски, которые мать дала в дорогу, кончились на третий день.