– А то. Конечно, поговорил.
– Может быть, тебе не стоит говорить ему, что полиция…
– Уже поздно. Я сказал, что ко мне приходили.
– А он что?
– Ничего. Слушает и ни слова не говорит.
Они замолчали. Первым прервал молчание Герлоф.
– Йон, и ты, и я… мы оба прекрасно знаем, что делал Андерс в доме Веры. И знаем, почему он копал в погребе. Клад искал. Солдатский клад. Люди всегда говорили, что у этих немцев с собой что-то было, когда они попали на Эланд.
– Говорили….
– Клад, до которого добрался Нильс… Если вообще был какой-то клад. Вот Андерс и вбил себе в голову…
– Андерс много лет про него говорил.
– Не найдет он там никакого клада, – продолжил Герлоф. – Это уж ты мне поверь.
Йон молчал.
– Нам надо съездить в Рамнебю. На пилораму и в музей. Завтра и поедем.
– Завтра не могу. Еду в Боргхольм за Андерсом.
– Тогда на той неделе. Когда музей открыт. А потом остановимся в Боргхольме, узнаем, как себя чувствует Мартин Мальм.
– Да, это уж…
– Теперь-то мы разыщем Нильса Канта, Йон.
К девяти часам вечера коридоры марнесского дома престарелых опустели. Тихие, гулкие коридоры, лампочки горят вполнакала – работает программа энергосбережения.
Герлоф, опираясь на палку, остановился у двери Майи Нюман и прислушался. Ни звука. На двери, прямо над смотровым глазком, приклеена записка. От руки. Красивым почерком написано: БУДЬТЕ ДОБРЫ, ПОСТУЧИТЕ. ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИОАННА, 10:7.
– Истинно, истинно говорю вам, что я Дверь вашим овцам, – прошептал Герлоф – проверил память. Постоял в нерешительности, поднял руку и постучал.
Майя открыла не сразу. Не переодевалась после ланча: бежевая юбка и белая блузка.
– Добрый вечер, – сказал Герлоф, постаравшись придать улыбке максимальную степень застенчивости. – Хотел посмотреть, дома ли ты.
– Герлоф. – Майя наградила его ответной улыбкой, но он почувствовал – насторожилась. На лбу под белоснежными волосами, растолкав многочисленных товарок, пролегла озабоченная морщинка – Майя не ожидала визита.
– Могу войти?
Она неуверенно отступила на шаг, пропустила его в комнату.
– У меня не прибрано…
– Не имеет значения.
Он, опираясь на палку, проследовал в комнату. Идеальный порядок, точно такой же, как когда он был здесь в последний раз. Темно-красный персидский ковер закрывает почти весь пол, на стенах развешаны портреты и картины.
Давно он к ней не заходил. А ведь у них был роман. Началось все через пару месяцев после его переезда, но потом как-то само собой закончилось – Шёгрен победил. Роман перешел в дружбу. Оба потеряли близких людей – он жену, она мужа, оба после долгой супружеской жизни остались в полном одиночестве. Им было о чем поговорить.
– Как ты?
– Здоровье в порядке.
Она вытащила из-под маленького чайного столика у окна стул, и Герлоф с удовольствием сел. Она, ни слова не говоря, села напротив.
– Я хотел тебя спросить, – сказал наконец Герлоф, молчание уже становилось неловким. – Я хотел спросить вот что… помнишь, мы как-то говорили…
Он полез в карман и достал конверт – тот, что Юлия нашла на кладбище.
– Я знаю, что это ты написала, вопрос не в этом, тут, понимаешь, какое дело…
– Мне нечего стыдиться, – перебила его Майя.
– О чем ты? Конечно, нечего… я не об этом…
– Самые лучшие цветы я приношу мужу. Сначала прибираю могилу Хелье, а потом уж Нильса.
– Могилы на то и могилы, чтобы за ними смотрели. Если могила никому не нужна, зачем она тогда?.. Я не об этом. Помнишь, ты как-то рассказывала, что встретила Нильса Канта в тот самый день… когда он убил этих немцев.
Майя серьезно кивнула – было дело.
– Знаешь, я сразу что-то поняла. Он ничего не сказал, но я сразу поняла – что-то случилось. Попыталась с ним заговорить, но он только буркнул что-то и ушел. Опять в альвар.
– Понятно… ты еще говорила, что ты от него что-то получила…
Майя посмотрела ему в глаза – пристально и серьезно – и медленно кивнула.
– И не могла бы ты… – продолжил Герлоф, чувствуя неловкость. – Не могла бы ты показать мне, что он тебе дал… и еще вот что: ты никому про это не рассказывала?
– Никто ничего не знает, – почти не шевеля губами, сказала Майя. – И я ничего от него не получала. Сама взяла.
– Как это?
– Он мне ничего не давал, – повторила она. – Сама взяла. И тысячу раз раскаивалась…
– Пакет. Ты говорила – пакет.
– Я пошла за ним. Любопытная была. Молодые все любопытные. Девчонки тем более… да и старики не лучше. Но тогда-то я прямо лопалась от любопытства. Спряталась за кустами и подсмотрела, куда он пошел. К кургану… знаешь, в двух шагах от Стенвика, там такой памятный курганчик насыпан – кого-то там убили, что ли, в незапамятные времена.
– Каменная насыпь? И что он там делал?
Майя помолчала, взгляд ее стал отсутствующим, словно она пыталась оживить в памяти события пятидесятилетней давности.
– Что он там делал? Копал…
– Что-то он закопал в этот курган? Пакет?
– Нильс давно умер, Герлоф, – словно очнулась Майя.
– Похоже, так.
– Не похоже, а умер. Можешь поверить. Он бы дал о себе знать. Мне-то он бы дал о себе знать.
Герлоф кивнул.
– Значит, он ушел, а ты выкопала пакет?
Майя покачала головой.
– Домой убежала. Это уж намного позже… когда Нильс вернулся.
– Ты хочешь сказать… что значит – вернулся? В гробу?
– В гробу… Только тогда я пошла в альвар.
Она встала, ладонями разгладила юбку и подошла к телевизору в углу. Герлоф следил за ней взглядом.
– Осенью, через пару лет, как его похоронили, – сказала Майя через плечо. – Хелье был в поле, дети в школе в Марнесе. Заперла я, значит, дом и пошла в альвар с садовой лопаткой в пластиковом мешке…
Она с трудом дотянулась до выкрашенной бледно-голубой масляной краской шкатулки на полке над телевизором. Он знал эту шкатулку с розовым цветком на крышке – она там держала швейные принадлежности.
– С полчаса шла… знаешь, с трудом нашла курган – от него почти ничего не осталось. Попробовала представить, как он копал… и выкопала вот это.
Майя открыла шкатулку и выложила целую кучу вещей – ножницы, мотки шерсти, катушки с нитками, подобранные по размеру иглы в аккуратной прозрачной кассете. Герлоф вспомнил, как он сам чинил паруса на своей лайбе. В шкатулке оказалось двойное дно. Она подняла его и протянула Герлофу плоский жестяной футляр в бурых пятнах. Хорошо бы это была ржавчина, подумал Герлоф.
– Вот. Посмотри.
Он взял футляр и слегка потряс. Внутри что-то загремело.
– Могу открыть?
– Можешь делать с этим все что хочешь, Герлоф.
Замка нет. Он осторожно, стараясь ничего не сломать, открыл футляр. Сколько блеска!
Может, конечно, просто осколки цветного стекла, Герлоф ничего не понимал в драгоценных камнях, но почему-то хотелось думать, что это не стекло. И крест. И здесь он специалистом себя не считал, но распятие, судя по благородному матовому блеску, сделано из чистого золота.
Борясь с соблазном повертеть в руках камушки, он поскорее закрыл футляр.
– А ты кому-нибудь рассказывала?
– Только мужу. Незадолго до смерти.
– А он? Никому?
Майя грустно улыбнулась.
– Ты же помнишь Хелье. Клещами слова не вытянешь. И если бы он даже рассказал кому-то, я бы знала. У нас секретов не было.
Этому можно поверить. Хелье… Герлоф даже голос его не мог вспомнить, настолько тот был неразговорчив. Но ведь каким-то образом слухи о кладе пошли гулять по всему северному Эланду. Якобы у немцев были с собой награбленные в балтийских странах сокровища. Герлоф сам слышал такие разговоры. И Йон слышал, и Андерс.
– И он, футляр этот, все время лежал у тебя?
– Я его даже и не трогала. Это же не моя вещь… но как-то я попыталась отдать его матери Нильса. Вере.
– Ну да? И когда это было?
Майя опять села. Герлоф отметил, что она слегка подвинула стул, так что теперь колени их то и дело терлись друг о друга под шатким чайным столиком.
– Позже… уже в конце шестидесятых. Хелье прослышал, что Вера начала распродавать свои прибрежные участки. Значит, не больно-то у нее было с деньгами. И я подумала… по совести-то… это ведь скорей ее камушки. Не мои-то уж точно.
– И ты поехала к ней?
– Села на автобус и поехала в Стенвик. Вхожу в сад… лето было, входная дверь приоткрыта, ну я и пошла по ступенькам. А ноги-то дрожат – я ведь побаивалась Веру, и не только я одна. Слышу, в доме музыка, негромко так… то ли радио, то ли патефон. И голоса. Кто-то у нее был.
– У нее ведь много лет была экономка, так что, скорее всего…
– Нет. Двое мужчин. Один бормотал что-то, не разобрать, а у другого голос такой зычный, уверенный… я бы сказала, капитанский.
– А ты их не видела?
– Нет-нет, – быстро сказала Майя. – Я и подслушивать не стала. Поднялась по лестнице и сразу постучала. Они там затихли. Через минуту на веранде появилась Вера и дверь за собой закрыла. Я даже испугалась… много лет ее не видела, как она изменилась! Тощая, кривая какая-то… как пересохший канат. Но характер, видно, никуда не делся… «Что надо?» Даже не поздоровалась. Будто я воровка или не знаю кто. Я растерялась, начала что-то бормотать… футляр в кармане, я его даже не достала, и лепечу что-то: дескать, Нильс, альвар… глупо. И в самом деле глупо, потому что она разозлилась, как мегера. Вон отсюда, кричит, убирайся! И скрылась в кухне. Я постояла-постояла, да и ушла. Поехала домой… а через пару лет и она умерла.
Герлоф понимающе кивнул. Вера умерла на той же лестнице, с которой свалилась Юлия.
– А о чем они там говорили? Эти двое?
– Не знаю… – Майя пожала плечами. – Что-то там о тоске… Это тот, громкоголосый, сказал. «Если вы тоскуете друг по другу»… или что-то в этом роде.
Герлоф задумался.
– Может, родственники? У нее полно родни в Смоланде.
– Очень может быть.
Они помолчали.
Больше вопросов у Герлофа не было – он и так узнал куда больше, чем ожидал. Все это надо обдумать.