полгода… ты хоть соображаешь, что это за деньги?
Герлоф кивнул – очень даже соображаю.
– Я тебе уже сказал – никто, кроме меня, не знает. Ни Йон, ни дочь.
– Это очень благородно с твоей стороны, Герлоф, – все взять на себя, – спокойно, даже добродушно улыбнулся Юнгер. – И знаешь, я тебе верю.
– А Веру Кант ты тоже прикончил?
– Да ты что? Она с лестницы свалилась и сломала шею. Я так слышал. Я вообще никогда никого не убивал.
– Ты убил Эрнста Адольфссона.
– Нет… Мы поспорили – это да. Потом спор перешел в ссору.
– И он столкнул одну из своих скульптур с обрыва…
– Да, именно так. Он меня толкнул, потом я его толкнул – и он оступился, полетел с обрыва… хотел удержаться, ухватился за эту церковь каменную, а она его там и накрыла. Несчастный случай, полиция права.
– Ты убил Нильса Канта.
– Нет.
– Значит, не ты, а Мартин. А Йенс? Кто из вас убил Йенса?
Улыбка исчезла с лица Юнгера. Он посмотрел на часы и повернулся.
– Йенса кто убил, я спрашиваю? Он наткнулся на вас в альваре… в тумане. Чем Йенс-то был вам опасен? Пятилетний мальчонка?
– Оставим эту мрачную тему, Герлоф. Мне пора, у меня еще куча дел.
Наверняка так оно и есть. Куча дел. Убить Герлофа – только один из пунктов повестки дня.
Он прикрыл глаза от дождя. Стоять становилось все труднее, долго он не выдержит. Только бы не упасть на колени перед этим подонком… нельзя терять достоинство.
– Я знаю, где драгоценности, – сказал он.
Он с трудом сделал несколько шагов к машине. Подойти бы поближе и шарахнуть палкой по его сволочному «ягуару».
Юнгер, не отпуская дверную ручку, внимательно на него посмотрел.
– Драгоценности?
– Военный трофей. Те, что Нильс взял у убитых немцев. Помоги мне сесть в машину, поедем и заберем.
Гуннар опять улыбнулся и покачал головой.
– Спасибо за предложение. Я сто раз спрашивал Нильса об этом кладе… не столько я, сколько Мартин хотел до него добраться. К тому же неизвестно – может, там просто стекляшки. А мне Вериной земли хватило выше головы.
Он быстро открыл дверцу и устроился за рулем.
Мотор заурчал почти бесшумно.
Юнгер отъехал как раз в тот момент, когда Герлоф подошел совсем близко и уже поднял палку.
Слишком поздно. И опять он пренебрег запретом матери и вслух упомянул черта.
Что он может сделать? Ничего. Он стоял, дрожал от холода и еле удерживался, чтоб не заплакать от бессилия. Палку он опустил. Юнгер даже не удостоил его взглядом – «ягуар» задом выезжал на проселок. Ему было не до Герлофа – вывернул шею и глядел назад.
Машина, мягко покачиваясь, выбралась на дорогу. Юнгер включил передачу. Довольно далеко, у насыпи, он остановился и выбросил портфель и пальто.
В ушах у Герлофа свистел ветер, сорочка насквозь промокла.
Он замерз и ослабел, и понимал, что ему ни за что не дойти не только до Марнеса, но и даже до насыпи, где валялось его пальто.
Осторожно перебирая ногами, чтобы не упасть, он повернулся. Участок, про который рассказывал Юнгер, в пятидесяти метрах, не больше. Там, по крайней мере, можно укрыться от ветра за каменной изгородью.
Ты еще жив, сказал он себе. А раз жив, иди.
И он пошел. Несколько раз терял равновесие, и если бы не палка, упал бы навзничь. Свободную руку прижал к груди – хоть какое-то тепло.
Идти было трудно еще и потому, что тропинка была покрыта неутрамбованной щебенкой – крупной и неровной. Никаких следов машина Юнгера на ней не оставила – там, подальше, может, и есть какой-то след протекторов, но дождь все размоет. Нечего на это надеяться. Появилось ощущение, будто вовсе не Юнгер привез его сюда, а он сам, Герлоф, пришел по своей воле.
«У полиции нет оснований подозревать преступление», вспомнил он газетную рубрику в «Эландс Постен» про замерзшего старика. Точно так напишут и про него, когда найдут. Если найдут…
Небо постепенно темнело.
Не торопиться. Торопиться некуда. Шаг. Еще шаг. Герлоф дрожащей рукой вытер лоб – дождь не прекращался.
Он приближался к берегу. С каждым шагом все слышнее становились мощные, ритмичные вздохи прибоя и шипение уходящих волн. Над водой парила чайка. Она тоже, как и Герлоф, покачивалась от ветра. Он пригляделся и различил на горизонте серый силуэт идущего на север большого сухогруза. Можно кричать и махать руками сколько угодно – никто тебя не увидит и не услышит.
Как ни странно, он, изъездивший в свое время весь остров, никогда не был здесь, на этом чахлом прибрежном пустыре. Ему вдруг страстно захотелось увидеть скалистый берег в Стенвике, с его суровой, мрачноватой красотой. Здесь все было плоско и уныло – полегшая мокрая трава, чахлые кусты и деревья. Восточный берег куда менее красив, чем западный.
О чем я думаю… он даже укоризненно покачал головой.
Дорожка кончилась. Дальше шла узкая, еле различимая в разросшейся траве тропинка. Он с трудом продирался через бурьян. Если бы не палка, он бы давно уже лежал на земле, и вряд ли у него нашлись бы силы подняться. Особенно тяжело было удержаться на ногах, когда налетали порывы ветра. Но Герлоф упрямо шел – шагнул, переставил палку, удержал равновесие. Шагнул, переставил палку, опять шагнул…
Наконец он добрался до яблони. На эти несколько метров ушли почти все силы.
Несчастная яблонька, исковерканная постоянными ветрами с моря. Листья давно опали, и надежды защититься от дождя у Герлофа не было никакой. Но, по крайней мере, если зайти с подветренной стороны и прислониться спиной к стволу, дуть будет поменьше.
Он так и сделал. Полез в карман за платком и наткнулся на что-то твердое.
Черный мобильный телефон Гуннара Юнгера.
И Герлоф тут же вспомнил – телефон лежал между сиденьями. Когда Гуннар вышел, чтобы открыть его дверцу, он, уже понимая, что его ждет, сунул телефон в карман.
И что? Он все равно понятия не имел, как пользоваться этим крошечным загадочным аппаратом. Попробовал набрать номер Йона Хагмана, послушал – молчок.
Он медленно опустил мобильник в карман.
Он еще должен быть благодарен Юнгеру, что тот оставил ему башмаки – без них он бы не смог сделать ни шагу.
Ну нет. Благодарить? Герлоф никогда и ни к кому не испытывал такой ненависти, как к Гуннару Юнгеру-Юханссону.
Деньги и земля. Земля и деньги – только это и имеет значение. Мартин Мальм получил деньги на корабль, а Гуннар Юнгер отобрал у Веры Кант все ее земли. И Лонгвик. Он-то знает, как делают деньги.
Долгие годы эти двое обманывали и Веру Кант, и ее сына.
И Герлофа.
Теперь он знал почти все. Он же и поставил себе такую цель – узнать, что тогда произошло. Но теперь это знание ни к чему.
Все эти годы ему больше всего хотелось собрать всех участников тогдашних событий, подробно рассказать, что случилось, как погибли Нильс Кант и маленький Йенс, и в конце эффектным жестом указать на преступника. Возбужденные голоса, охи и ахи, убийца теряет самообладание, пытается бежать, но его задерживают. Аплодисменты, конец фильма.
Ты просто хочешь выглядеть значительным, бросила ему как-то Юлия. Наверное, так и есть. Ощущать себя важным, незаменимым… а не полумертвым и всеми забытым пенсионером.
А как он сейчас себя ощущает? Именно так. Полумертвым и всеми забытым. Жизнь – это свет и тепло, но уже сумерки, света все меньше, а тепло покидает его с каждой минутой. А значит, и жизнь. Ноги заледенели, руки уже ничего не чувствуют. Холод парализующий, и в то же время расслабляющий… и необъяснимо приятный.
Он закрыл глаза. Перед глазами встала картина – отъезжающий «ягуар» Гуннара Юнгера. Он выбросил его пальто и портфель – оставил ложный след. Тем, кто его найдет, наверняка придет в голову самое простое объяснение: впавший в детство старикан вышел из автобуса, заблудился, пошел не в ту сторону и, мало что соображая, начал раздеваться. И замерз, бедняга.
Гуннару надо не только уморить Герлофа, ему надо, чтобы Герлоф выглядел идиотом.
Он обратил внимание, что дышит не так, как всегда, – часто и поверхностно. И когда же организм сдастся? Где-то он читал, что смерть от переохлаждения наступает, когда температура крови снижается до тридцати градусов.
Что-то надо сделать… доковылять до берега и написать послание на песке? ГУННАР ЮНГЕР – УБИЙЦА. Или что-то в этом роде. Огромными буквами, прокопать поглубже, чтобы дождь не смыл. Но он понимал, что до берега не дойдет.
Его положение напоминало положение человека за бортом. Упал с корабля в ледяную воду, и никто не заметил. Холодно, мокро, одиноко – и удаляющиеся бортовые огни твоего родного корабля. Герлоф за всю свою жизнь так и не научился плавать, и больше всего боялся упасть в воду. Для него это был бы конец. Он вспомнил Эллу. Почему-то ему казалось, что, когда он будет умирать, обязательно почувствует ее присутствие. Но нет, Элла пока не появилась.
А Юлия? Она все еще в Боргхольме? Может быть, именно сейчас она едет по шоссе в полицейской машине Леннарта Хенрикссона. Хоть бы этот подонок Юнгер оставил ее в покое.
Глупо стоять, когда можно сидеть, а еще более глупо сидеть, когда можно лежать. Где-то он вычитал эту фразу и запомнил, а вот где – испарилось из памяти.
Ноги уже не держали. Он медленно сполз спиной по стволу и сел. Шершавая кора больно оцарапала спину, и он в ту же секунду понял, что без посторонней помощи не встанет уже никогда.
Он сделал решающую ошибку. Нельзя было садиться. Теперь, когда он сел, рано или поздно захочется прилечь и заснуть. Навсегда.
Хотя бы не спать. Это было бы еще большей ошибкой.
Но несколько мгновений-то можно отдохнуть? Или как? – с отвращением вспомнил он присказку Гуннара.
И закрыл глаза.
Эланд, сентябрь 1972 года
Гуннар не соврал – в багажнике «вольво» лежат две лопаты и ломик.
– Приехали, – говорит он. – Куда дальше?
Нильс осматривается. Знакомый запах трав, упорно цепляющихся за скудную, каменистую землю, можжевеловые кусты, тут и там валуны, еле заметные тропы – все, как в юности. Но он не узнает местность. Туман искажает перспективу, далекое кажется близким, близкое – далеким, а приметы, по которым он безошибочно ориентировался в юности, то ли исчезли, то ли просто не видны в тумане.