В машине было тихо. Она вздохнула и осторожно откинулась на спинку сиденья, рассеянно глядя на дорогу и серое море за ней.
Леннарт вернулся довольно быстро. Он отсутствовал минут пять, от силы, может быть, десять.
Джулия начала беспокоиться в ту же самую секунду, как он ушел, и почувствовала большое облегчение, когда увидела, что Леннарт подходит к калитке. Он открыл дверь водителя, сел, посмотрел на Джулию, кивнул и сказал:
— Ты была совершенно права — там кто-то был, причем совсем недавно.
— Да, — начала Джулия, — и я думаю, что…
Леннарт быстро поднял руку.
— Но не Нильс Кант, — перебил он ее. Потом он положил перед ней на приборную доску что-то маленькое. — Я это нашел в погребе, там их на полу несколько штук было.
Это была доза снуса,[62] самая обычная, одноразовая.
— Значит, там кто-то снус жевал, — сказала она.
— Да, кто бы там ни был, это снусач, — констатировал Леннарт и повернул ключ зажигания. — Ну а сейчас поехали в Боргхольм.
В Боргхольмской больнице с Джулии ножницами срезали одежду и тут же вкололи обезболивающее. Пришел молодой врач и спросил, что с ней случилось.
— Случайное падение ночью, в темноте, — объяснил Леннарт, который стоял в дверях смотровой комнаты и уже собирался уходить. — Все случилось в Стэнвике.
— На берегу?
Леннарт едва заметно помедлил с ответом, потом кивнул и сказал:
— Да, на берегу.
Леннарт вышел, и врач начал прощупывать ее спину, живот, руки и ноги, потом медсестра сделала рентген. А после ей наложили холодный мокрый гипс. Джулия не протестовала, она была хорошо знакома с этой процедурой и хотела только одного: чтобы вся эта канитель поскорее закончилась.
Ее занимали более важные вещи, Джулии было над чем подумать. Она не сомневалась, что увиденное в доме Веры Кант являлось очень важным.
Нильс Кант был жив. Он не умер, а жил в старом доме своей матери, в точности как в жутком фильме Хичкока.[63] Он там прятался, и, когда Йенс вошел в дом, Канту пришлось его убить. Если только они не встретились в тумане на пустоши — Нильс Кант всегда любил там бродить.
Джулия не хотела оставаться в больнице. Ее мобильник разбился, и ей пришлось попросить телефон. Она позвонила в Стэнвик Астрид. Джулия рассказала о том, что с ней случилось, и попросила ее об одолжении.
Астрид сказала, что Джулия может пожить у нее и что она будет только рада компании.
Примерно через час вернулся Леннарт, чтобы забрать ее.
Молодой врач еще раз осмотрел гипс и сказал:
— На берегу надо быть очень осторожной, особенно ночью, когда темно, там полно камней, — и пожал ей на прощание руку.
— У тебя что, дела в городе были? — спросила Джулия, когда они ехали обратно в Стэнвик.
— Я заезжал в полицейское управление, — ответил Леннарт. — У меня в Марнессе слабенький компьютер, а у них мощные, так что я поехал туда, посмотрел старые дела и ввел информацию в базу данных. — Он оторвался от дороги и посмотрел на Джулию. — Помимо всего прочего насчет взлома в Стэнвике.
— Ой, — испугалась Джулия.
— Да нет, это не про тебя, — быстро успокоил ее Леннарт. — Я сообщил только о том, что кто-то взломал виллу Кантов и спал там. Ты там вообще никогда не была, пожалуйста, постарайся это запомнить. Теперь послушай, как было дело. Ночью ты увидела там свет, а на следующий день позвонила мне и заявила об этом. Понятно?
Джулия посмотрела на Леннарта.
— О'кей, — сказала она, — а потом я споткнулась и упала на берегу.
— Точно, — подтвердил Леннарт.
Он подъехал к повороту на Стэнвик.
— Но я по-прежнему считаю, что Нильс Кант был там, — тихо произнесла Джулия, — я не верю, что он умер.
— Ты можешь думать все, что угодно, — сказал Леннарт. — Кант мертв.
Но Джулия заметила — или ей показалось — тревогу в глазах Леннарта.
Солнце спряталось, и на восточный берег Коста-Рики надвинулась темнота. В сумеречных тенях на берегу у подножия веранды бара «Каса Гранде» кто-то глухо закашлялся, а потом засвистел что-то себе под нос — радостную, веселую мелодию. Она звучала то громче, то тише, почти в такт плеску волн прибоя, ритмично накатывающегося на берег. Из бара слышался смех и звон посуды.
Далеко на самом горизонте бесшумно полыхнули молнии, и только потом, спустя время, раздался звук. Где-то там, может быть, на другом краю Карибского моря, была гроза. Наверное, она двигалась сюда, к берегу.
Нильс Кант сидел на веранде за своим обычным столиком. И, как всегда, один. У него над головой покачивались маленькие красные фонарики. Он посмотрел вниз на свой полупустой стакан красного вина и потом залпом допил его.
Какой это по счету за сегодняшний вечер? Шестой, седьмой?
Он не помнил, да это и не имело никакого значения. Вообще-то сегодня он не собирался пить больше пяти стаканов, но неважно. Он решил заказать еще один. Перестать пить? Зачем? Для этого не имелось ни одной причины.
Он поставил на стол пустой стакан и посмотрел на левую руку: она была красная и разбухшая. За последний год, наверное, от солнца у него постоянно воспалялась кожа — и на руках, и на ногах появлялись прыщи, гнойники. Они болели, потом лопались, и каждое утро Нильс просыпался в пятнышках крови, а на подушке лежали пучки волос. У него на голове появилась плешь. Это из-за солнца, из-за жары, из-за влажности. Нильс разваливался, и с этим ничего нельзя было сделать.
Что ему оставалось, кроме как продолжать пить? Уже несколько лет он пил только дешевое вино, потому что где-то с середины пятидесятых мать присылала денег все меньше.
Она написала ему, что семейная каменоломня закрыта, ее пришлось продать. А о том, сколько осталось денег, ни слова. А дядя Август за много лет так и не чиркнул ни строчки.
Нильс ни разу не сделал никому ничего плохого с тех пор, как оставил Эланд. Но по-прежнему по ночам время от времени он видел возле своей кровати участкового Хенрикссона. Тот стоял, истекая кровью, и улыбался. Единственное слабое утешение было в том, что сейчас это случалось реже, чем раньше.
Нильс взял стакан и наклонился. Он хотел встать, чтобы пойти за очередной порцией, и в эту самую секунду понял, что знает мелодию, которую кто-то насвистывал в темноте у веранды.
Он застыл и прислушался.
Ну да, он слышал эту мелодию много лет назад. Ее часто крутили по радио во время войны. У мамы Веры было много пластинок, и эта песня тоже была.
Привет вам, веселые братья…
Веселая, разудалая песня. Нильс не помнил, как она называлась, но зато наизусть знал слова:
«Здорово», — мы скажем в ответ,
Пора нам домой возвращаться
На юг, там, где дом, там, где свет.
Нильс не слышал ее с тех пор, как бежал из Стэнвика. Шведская песня. Нильс встал, подошел к перилам веранды, осторожно перегнулся и посмотрел вниз, в темноту: до земли было метра три-четыре.
Тени, только тени.
Нет, кто-то сидел внизу, на песке, прямо у опоры веранды.
— Халло, — тихо позвал Нильс по-шведски.[64]
Свист внизу прекратился.
— Здорово, — раздался из темноты низкий голос.
Глаза Нильса привыкли к темноте, и теперь он более отчетливо видел того, кто сидит внизу. Мужик в шляпе перестал свистеть, но с места не сдвинулся.
Нильс подошел к лестнице на другом конце веранды. Едва он сделал первый шаг, как на него упали первые холодные капли начинающегося проливного дождя. Он положил руку на перила и начал спускаться, неловко переступая нетвердыми ногами.
Наконец он почувствовал под подошвами своих кожаных сандалий мягкий и все еще теплый песок.
Нильс просиживал вечер за вечером на веранде уже около десяти лет, но никогда прежде не спускался ночью на темный пляж. Здесь могли быть здоровые, как собаки, голодные крысы.
Он осторожно пошел вперед, хватаясь за толстые балки опор, поддерживающих веранду. Ответившее ему ночное видение сидело совсем близко, утонув в шезлонге, который можно было по дешевке взять напрокат в магазинчике в сотне метров отсюда.
Нильс подошел поближе. Нет, ему не почудилось: мужик был в рубашке с закатанными рукавами, какая-то хреновина вроде соломенной шляпы надвинута на лицо и напевал себе под нос ту же мелодию, что и прежде.
Скажи еще раз, мы плывем домой.
Нильс шагнул еще ближе и остановился. Он старался стоять ровно, но его покачивало, и непонятно, от чего больше: от вина или от волнения.
— Добрый вечер, — послышалось из шезлонга.
Нильс откашлялся.
— Ты… ты из Швеции? — выдавил он наконец.
Простые шведские слова теперь казались ему чужими — так давно он их не слышал.
— А что, разве не слышно? — спросил мужик. На долю секунды блеснувшая вдали молния осветила его.
За время вспышки Нильс успел посмотреть на светлое лицо шведа. Через несколько секунд со стороны моря послышался отдаленный раскат грома.
— Я подумал, что будет лучше, если ты спустишься ко мне сюда, где темно, а не наоборот, — сказал швед.
— Что? — не поверил своим ушам Нильс.
— Я тебя искал в городе, дома тебя не было. Мне хозяйка сказала, что чаще всего по вечерам ты бываешь здесь, в баре. Ну да, с развлечениями у них, в Коста-Рике, слабовато. Что тут еще делать, сидеть и пить.
— Что тебе надо? — спросил Нильс.
— Плохой вопрос, Нильс, неправильный. Скорее — что тебе надо?
Нильс ничего не ответил, ему вдруг показалось, что он раньше этого человека где-то видел.
Но где? Может, в Стэнвике.
Он не мог вспомнить.
Швед положил руку на подлокотник шезлонга и встал. Он посмотрел на море, а потом — прямо в глаза Нильса.
— Ты хочешь поехать домой, Нильс? — спросил он. — Домой, в Швецию, на Эланд?