— Очень может быть. Очень может быть.
Она перегибается через барную стойку и поглаживает рукой мое лицо.
— Мы могли бы посмотреть фильм. Могли бы немного поиграть.
— Фильм?
— Ага.
Она еще ближе придвигается ко мне, прикасается щекой к моей щеке и облизывает мне ухо. По мне пробегает дрожь. Я чуть ли не плачу. Но не плачу. Кто-то требует выпивку. Она улыбается и, соскользнув со стойки, направляется к посетителю. Я выпиваю и поглядываю на ее задницу.
Вот чем мы занимаемся. Вот какую альтернативу мы нашли занятиям любовью. Так происходит не всегда, однако частенько. Мы лишь флиртуем и дразним друг друга. Мы игриво шлепаем друг друга и щекочем. Мы можем пойти домой и посмотреть порно, а затем позависать. Иногда мы имитируем занятия любовью через одежду. Иногда мы ее сбрасываем с себя вовсе. Но Иви никогда не позволит себе заразить меня, ее болезнь удерживает от того, чтобы переспать со мной, и чувство вины не дает ей покоя. Однако она не знает, что то же самое останавливает и меня. Мой Вирус тоже передается половым путем.
Не знаю, конечно, как с этим у вампиров. Да и кто нас вообще знает. Вирус сидит в моей крови, но, как и ВИЧ, он может оказаться в сперме. Я не могу спать с Иви, потому что могу заразить ее, превратить ее в одну из нас, излечить ее и быть с ней на… Черт! Я опрокидываю в себя еще один стакан.
Тем временем Иви, обслужив очередного клиента, направляется обратно ко мне.
— Значит, я сегодня приду?
— Придешь, детка. Думаю, придешь.
— Отлично. И, может, утром я отведу тебя куда-нибудь позавтракать?
— До чего же ты смешная! Ты сегодня очень смешная девчонка!
Иви думает, что у меня аллергия на солнце. И все потому, что я ей сказал, будто у меня светочувствительная кожа и я страдаю от крапивницы, когда оказываюсь под прямыми солнечными лучами, вся моя кожа покрывается волдырями. Вот что знают обо мне люди, с которыми я более менее близко общаюсь, и вот чем я объясняю им свое нежелание выходить на улицу днем. Я всего лишь аллергик.
Она легонько стукает меня указательным пальцем по носу.
— Я могла бы приготовить завтрак сама.
— А я могу подавиться и умереть.
— Да пошел ты.
— Если ты хочешь позавтракать, я позвоню в службу доставки.
— Ну да. Вот это я и имела в виду, когда сказала «приготовить».
— Какой же я глупый!
Раздается звонок, она хватает трубку. Несколько секунд она с кем-то разговаривает, затем подносит телефон ко мне.
— Это тебя. Лепроси.
— Да.
— Питт?
— Я слушаю. Что у тебя?
— Я кое-что откопал.
— Говори же!
— Только при встрече.
— Ты с той девчонкой?
— Нет. Только я. Встреться со мной.
— Где?
— Этот парк на авеню Би.
— Который еще с башней?
— Ага.
— Не играй со мной, Леп. Ты все уладил?
— Просто встреться со мной. Сейчас же!
Он повесил трубку. Я возвращаю телефон Иви.
— Это Лепроси?
— Да. Мне надо идти.
Я поднимаюсь и вдруг осознаю, что с собой у меня ничего нет. Даже ножа.
— У тебя ведь есть эта бита?
— Конечно.
Она подлезает за ведро со льдом и вынимает биту марки Фрэнка Томаса. Это поистине внушительная бита. Она протягивает ее мне.
— Что случилось?
— Он не назвал меня идиотом.
Я разворачиваюсь. Она кричит мне вдогонку:
— Я приду сегодня.
Я останавливаюсь и делаю пробный удар.
— Вот это, черт возьми, уж точно.
Как пить дать: парень, что построил здесь эту башню, не в своем уме. Как минимум, он профессионал своего дела. А дело его — быть у всех шилом в заднице. Раньше повсюду в Алфабет-сити были такие небольшие парковые зоны — незастроенные кусочки земли, где люди отдыхали и разбивали свои маленькие цветочно-овощные клумбы. В общем было неплохо. Алфабет-сити тогда представлял собой самую настоящую выгребную яму, здесь водились испанцы, чернокожие, наркоманы, нищие, придурки, гомики, бандиты и местные артисты. Словом, никому из них и дела ни до чего не было. Затем грянул бум недвижимости. И город начал продавать эти незастроенные участки, и их потом асфальтировали и застраивали. Новыми хозяевами становились эти вездесущие яппи. И их стремления находили все больше сочувствия у властей.
Когда появился этот парк, люди быстренько разбили в нем свои цветники с геранью и базиликом, а один парень, скульптор, сажать на своем участке ничего не хотел. Он хотел строить: видимо, по долгу службы. Вскоре его небольшой участок оказывается сплошь завален инструментами, и строительными материалами, повсюду лежат грязь и мусор. Рассерженные садоводы потихоньку приходят в бешенство и мечтают выжить его отсюда. Ему угрожают и запугивают судебными тяжбами. Но вскоре они приходят к более менее разумному компромиссу: они договариваются, что каждый волен делать на своем участке все, что ему вздумается, до тех пор, пока не нарушает границы других участков. Соглашение заключено, руки пожаты, и вскоре на участке этого хренова психопата возникает башня.
Ее высота примерно в шесть этажей, сделана она преимущественно из дерева и походит на изрядно потрепанный скелет худосочной пирамиды. А украшает эту башню, высовываясь из каждой трещины, повиснув на каждом гвозде, приклеившись к каждому свободному куску дерева, всякий хлам. Здесь и старые дорожные знаки, сиденья от толчков, гигантская модель воздушного аэробуса, игрушки всевозможных размеров и форм, кухонная раковина, несколько портретов, флаги и по крайней мере одно чучело жирафа. Вот он сидит на башне, угрожающе нависая над всем парком. Фактически он превратился в местную достопримечательность. И все продумано так, чтобы ни один висящий предмет ни дюймом не выходил за границы крохотного участка. Остается только восхищаться этим полоумным.
Будь я на его месте, я бы получше его укрепил, а то вдруг собака Лепроси в самом деле придет по мою душу, так уж было бы где спрятаться.
Всего за несколько минут я добрался до парка. Лепроси нет. Я немного побродил вокруг забора, понюхал воздух и, наконец, перелез через ограду. Здесь темно, и воздух постепенно наполняется душными запахами самого разгара лета: теплый запах кирпичей и сладковатые цветочные ароматы, запахи фруктов, дерьма. Так или иначе, все они играют злую шутку с моим обонянием, и я, принюхавшись повнимательнее, вдруг слышу, как кто-то слабо поскуливает. Я осторожно огибаю небольшой рассадник с кукурузой и прячусь в тени поскрипывающей башни. У стены одного из домов, расположенных неподалеку от парка, вижу собаку, сопящую и поскуливающую над чем-то. Я выхожу из-за кукурузы.
— Хрящик! Мальчик, что у тебя там?
При звуке моего голоса он принимается вращать своей мощной головой.
— Ну же, Хрящ.
Озлобленное ворчание уже поднимается из глубин его горла.
— Ну же. Давай сегодня без скандалов. Ну же, парень? Где твой хозяин? Где Лепроси?
Чего это я с собакой разговариваю? Какого хрена она скажет?
Хотя… услышав имя Лепроси, пес вновь принимается скулить и обращается к тому, чем он был занят, когда я его нашел. Черт! Кажется, плохи наши дела.
— Что у тебя там, мальчик?
Я подхожу ближе, чтобы взглянуть. Хрящ медленно разворачивается. Он уже не рычит и не лает, а просто надвигается прямо на меня. У меня в руках бита, и я держу ее крепко. И тут его разверзшаяся пасть, обнаружившая ровные ряды белых клыков, вгрызается в дерево биты. Я явно слышу хруст. Боже, на ее месте могло оказаться мое горло. Под тяжестью этой псины я плашмя опрокидываюсь на спину. Он на мне: пытается вырвать биту из моих рук, отчаянно вращая головой из стороны в сторону, тогда как его задние лапы когтями врезаются мне в живот. Огромным усилием мне удается отпихнуть его от себя, и он взмывает в воздух с куском биты в пасти. Еще немного, и он сожрал бы мое единственное оружие. В полете он на мгновение теряет ориентацию. Я все еще лежу на спине. Теперь он ходит вокруг меня, стараясь вцепиться мне прямиком в шею. Но для начала он вновь вгрызается в биту и пытается ее вырвать из моих рук. Наверное, еще немного, и ему это все-таки удастся, поэтому я, изогнувшись влево, изо всех сил швыряю биту и пса, мертвой хваткой вцепившегося в нее, вправо. Он приземляется и несколько футов скользит по грязи. Я стремительно перекувыркнувшись, вскакиваю на ноги и вскарабкиваюсь на башню. Хрящ за мной. Он ухватился зубами за мою штанину, но мне удалось спихнуть его: я совсем не собирался повторять судьбу Ахиллеса.
И вот я сижу на этой башне, а пес страдает там, внизу, тщетно пытаясь добраться до меня. Все отходит назад, чтобы побольше разогнаться и допрыгнуть до вершины. Да только где ему! И странно, он даже не лает и не издает ни единого звука.
Я бы не назвал себя любителем животных. Собаки, кошки, дикие животные — без разницы, мне до них всех нет никакого дела. Только я ставлю этих животных выше любого человека. Они — сама естественность. Едят, когда голодны, спят, когда устают, имеют друг друга, когда хотят, бросаются в бой ради своих друзей и убивают врагов. Поэтому навредить этому псу я не хочу. А то мог бы первым делом ударить со всего маху его по башке, и все. Однако, убраться отсюда целым и невредимым будет весьма и весьма непросто. Я вынимаю сигарету и подкуриваю ее.
Хрящ обо мне совсем не забыл, однако вместо того, чтобы разбегаться и безмолвно подпрыгивать, он принимается за то, от чего я его отвлек. Я отбрасываю сигаретный окурок и спрыгиваю на прочный на вид кусок древесины. Хрящ оборачивается на меня. Свет уличного фонаря преломляется у него в глазах и превращает их в два ярко-красных уголька. Какой взгляд! Он отворачивается и идет к стене. Не медля ни секунды, я спрыгиваю прямо на него и приземляюсь ему на спину, всячески стараясь прижать его к земле. Он извивается, корчится, выгибается и мотает башкой в разные стороны. Его челюсть щелкает в миллиметре от моего лица: он промахивается, но впивается зубами мне в плечо. Глубже и глубже. Моя рука сдавливает ему горло. Пару раз он дергает головой, разрывая мою плоть. Я еще сильнее сдавливаю ему глотку. Его начинает трясти, и он, наконец, разжимает пасть, выпуская мое плечо и судорожно пытается вздохнуть. Однако я ему не даю. Еще немного, и он отключится, но, когда я поднимаюсь, он все еще жив. И я тоже. Неплохая сделка, не правда ли?