о собой. Правда, я не знал пока точно, зачем я всё это придумываю, но это был вопрос девятнадцатый.
– Ошейник, говоришь… – скучно промурлыкал Сенька, но я понял, что он заинтересовался.
Клюнул. Он всё-таки ещё молодой, хотя и такой умный вроде как.
– Он пока не выставляется, пока в фондах хранится. Сам понимаешь, такую вещь не будут просто так выставлять, чтобы каждый дурак пришёл и посмотрел… Он пока в сейфе лежит. Но Катька мне уже показывала…
– Ну и?!
– Ошейник как ошейник. Тяжёлый, железный. Изучат и на пса приладят. Скоро.
Сенька задумался и стал с сомнением смотреть вдоль улицы Крупской.
– Очень интересная информация, бразер, очень интересная, – сказал он. – Спасибо, можешь идти…
– Сам можешь идти, – огрызнулся я.
И отправился домой. Больше всего мне хотелось сделать две вещи. Во-первых, всё-таки пообедать, физический труд он голод вызывает. Во-вторых, хотелось подумать. Про то, что произошло. На трезвую, то есть на спокойную, голову. Я сказал себе, что думать не буду, но сейчас вот я вдруг понял, что не получается, начал думать ещё по пути домой, плёлся по Любимова и медленно наливался злобой.
Я понимал, как всё это происходило, как мать и отец всё решали. Они так решали: «Из двух зол выбирать следует меньшее, а он всё равно ничего пока не понимает…» – ненавижу все эти народные мудрости.
Когда я начинал это представлять, ну, как они сидят и всё планируют, про то, что я должен с этим гнилорожим дружить, что говорит мать, что говорит отец… Причём картина эта возникала в таких мелких и паскудных подробностях…
По-настоящему злиться нельзя. Во всяком случае, слишком часто. Можно заболеть. Вон взять соседей. Соловьёв-старший злой как собака. И поэтому у него регулярно обостряется язва, его отправляют в Кострому, где делают операцию, примерно раз в год это происходит. И потом он даже в сортир сходить нормально не может, как зайдет, так мат на всю улицу стоит. И всё это от злобы.
Хотя это он, может быть, как раз оттого злой, что больной? Ну, не знаю.
Короче, надо было что-то сделать для отвлечения. Для перемены мыслей. Для соскоку. И я стал думать про то, как неплохо бы взять и попасть в прошлое. Год этак в тысяча восемьсот двадцать седьмой. С моими сегодняшними знаниями.
Это всегда помогало. Настроение поднималось, я начинал воображать, как я всё правильно устрою. Как для начала я изобрету динамит, крекинг нефти и двигатель внутреннего сгорания, построю заводы и введу восьмичасовой рабочий день, как построю свой собственный город, как будет там хорошо жить, а на завтрак всегда печёная курица и бутерброды с икрой.
Отчасти помогло и в этот раз. Я увлёкся строительством виртуальной империи, подзабыл про Упыря и не заметил, как добрался до дома.
Дома было хорошо. Родители на работе, а Сенька отправился хлопотать о похоронах пока ещё живой собаки Шахова. Я заглянул в холодильник, нашёл тушёную капусту, поставил греться на газ. Отломал от батона горбушку, стал есть.
Почти сразу в окно постучали. Я испугался, что это пожаловал голодный Вырвиглаз, но оказалось хуже.
Упырь.
Улыбался. Недавно же разошлись…
– А я это… К тебе решил зайти.
– Зачем?
– Просто. Мы уже сколько дней дружим, а так ещё толком и не поговорили.
– О чём? – спросил я.
– Обо всём.
По кухне пополз запах горелой капусты.
– Погоди, я сейчас.
Я не спеша перемешивал капусту и думал: неужели он такой дурак? Неужели он не понимает, что мне неохота с ним дружить? Неужели он такой кретинчик?
Капусту я спас, аппетит спасти не удалось. Поглядел в окно. Никуда он не делся, стоял под окном, нюхал георгин.
– У тебя хобби есть? – спросил он.
– Есть, – ответил я. – Люблю пожрать, знаешь ли.
– Я тоже, – хихикнул Упырь. – Мама говорит, что я такой обжора, каких свет не видел.
Да насрать, какой ты там обжора!
Подумал я, но вслух ничего не сказал.
– Тут у вас цветы такие хорошие, как называются?
Остатки аппетита стремительно рассасывались в прах. Упырь продолжал:
– А мы ещё не успели никаких цветов посадить, но мама посадит обязательно. Когда цветы возле дома растут – это здорово и красиво. Может, твоя мама моей маме даст потом семян…
За что мне всё это?! В прошлой жизни я был негодяем, это не вызывает никаких сомнений. Это точно. Я предавал Родину, отбирал у голодающих хлеб, жестоко обращался с животными. Теперь у меня есть Упырь. Моя мама даст его маме семян!
– У нас цветов нет пока, только старые какие-то, засохшие. И пруд во дворе. А папа в пруд рыбу выпустил, китайского оранжевого карпа, ему надо специальный корм привозить, специального китайского червя. Ты рыбалку любишь?
Я про рыбалку не ответил, сказал:
– Послушай, Денис, я это… У меня такая привычка, я не люблю есть, чтобы кто-нибудь рядом был и смотрел. Тебя можно попросить, ты не мог бы пойти ко мне?
– К тебе?
– Ну, в другой дом. В старый. Там посиди, посмотри, а я как пообедаю, так приду.
– Без проблем. Ты мне ключ дай.
– Там открыто.
Упырь исчез. Я осторожно выглянул в окно. Упырь исчез.
Капуста остыла, была тёплая, я не люблю когда тёплая, а ладно…
Устроился за столом, взял ложку, стал есть безо всякой радости. Может, кровь начать пить? Как Упырь. Буду выходить ночью, охотиться на баторцев. Хотя нет, на баторцев и не поохотишься, у них ведь туберкулёз.
Интересно, вампиры болеют туберкулёзом?
Капусту прикончил безо всякого удовольствия. Хотя и не прикончил, так, дожевал. Приканчивать можно бифштекс размером с тарелку, или стерлядь под белым луковым соусом, или огромную тарелку с блинами. А капусту не прикончишь.
Я помыл тарелку, поставил на огонь чайник. Выпью чаю. Мяты накрошу, успокоюсь слегка. Вспомнил про тетрадь. С записями. Вдруг Упырь найдёт?
Рванул к себе.
Упырь скромно сидел на стульчике и читал «Последнюю войну». До тетради моей он не добрался.
– Классная книжка, – сказал Упырь. – А ещё что-нибудь такое есть?
– «ЦРУ против СССР». Рекомендую. Вся правда о холодной войне. Культовая книга, сейчас нигде не найти.
– Дашь почитать? – загорелся Упырь.
– Дам.
Конечно, дам. Чем больше он читает, тем меньше мы общаемся.
– У тебя брат есть? – спросил Упырь. – Ты говорил тогда.
– Есть.
– А у меня нет, – грустно сказал Упырь. – А мне всегда хотелось…
– Тебе повезло, – перебил я. – Мой брат – редкий урод и психопат. Если бы у тебя был мой брат, твоя жизнь стала бы ужасна.
– Почему?
– У матери случился авитаминоз во время беременности. А потом ещё… Ну, одного из моих предков закопали живьём. А он очухался в гробу. И четыре часа пытался из этого гроба выбраться, даже зубами грыз. Потом его всё-таки откопали, он остался жив и поседел, все закончилось более-менее нормально. Но потом выяснилась забавная деталь – многие в нашей семье стали увлекаться похоронным бизнесом. Видимо, это отпечаталось в генетических структурах. Это и до сих пор проявляется, почти в каждом поколении. Мой брат вот теперь… Короче, он хочет кого-то похоронить. Он пока ещё держится, но при случае запросто похоронит любого. Живьём. Его надо опасаться.
Эту историю рассказал Вырвиглаз. Скорее всего он её выдумал. А я ещё немного допридумал, Вырвиглазова история заканчивалась на том месте, где его предка откопали, и ничего в его генных картах не отпечаталось. А про Сеньку это уже я сам добавил.
– Поэтому я и перебрался в другой дом, – закончил я.
– Как интересно… А у меня отец стреляет хорошо, он в детстве чемпионом был. А у тебя отец чем занимается?
– Он электрик. Они же с твоим вместе работают.
Упырь промолчал почему-то. Я думал, что сейчас он скажет, что хорошо бы, чтобы его отец возил моего отца на работу, а мой отец дал бы его отцу отличные пассатижи, это было бы здорово, но Упырь промолчал. Сидел, разглядывал комнату. Шея у него прыщеватая на редкость, трудно определить, что хуже, шея или рожа.
– А чего мы будем делать в выходные? – Упырь принялся изучать потолок.
Подгорелая капуста чуть не выскочила обратно. Но я удержался.
– Не знаю, – сказал я. – Как погода будет…
– Я в Интернете смотрел, написано, что жарко. Может, за грибами сходим?
– За грибами?
– Ну да. За грибами. Или на рыбалку. Что надо делать?
– В каком смысле? – не понял я.
– Ну, чем вот ты занимаешься?
– В школу хожу. Потом уроки делаю. Книжки читаю.
– А летом? – продолжал допытываться Упырь. – Летом что делаешь? Вот сегодня? Ты сходил на работу, пообедал, дальше что ты будешь делать?
– Лежать буду.
Я подошёл к койке и улёгся. Задрал ноги на спинку.
– Лежать? – удивился Упырь.
– Лежать. Ты не пробовал лежать днём?
– Зачем?
– Мысли отличные в голову приходят. О разном. Ты вот знаешь, что все великие изобретения были сделаны либо лежа, либо в сортире? Наверное, это не случайно. Эдисон лампочку в сортире изобрёл.
– Лампочку Яблочков изобрёл, – поправил Упырь.
– Лёжа, – добавил я. – Он лежал на топчане в комнатах Прянишникова, смотрел на ползающих по потолку клопов и изобретал лампочку. А до этого полчаса сидел в сортире. А потом уже её Эдисон изобрел. Тоже в сортире. Жизнь происходит в сортире.
Упырь почесал голову.
– Так что, для того чтобы изобрести лампочку, достаточно сидеть в сортире?
– Не, просто сидеть недостаточно, надо иметь талант. Если у тебя есть талант – можешь сидеть. А если таланта нет – сиди не сиди, – ничего не высидишь. Вот наш сосед – Соловьёв. Тоже изобретатель. Как идёт в туалет, так вся улица знает, что он изобретать пошёл. В таком, знаешь ли, изобретательском экстазе пребывает… Стекла дрожат. И что, ты думаешь, в жизни он изобрел? Самогонный аппарат, вот и все изобретения. Так что это дело такое, тонкое…
Я замолчал, принял сосредоточенный вид и уставился в потолок. Упырь не знал, что ему, бедолаге, делать. Он в очередной раз ощупал своими кефирными глазками комнату, поглядывал на меня, поглядывал в окно. Но я молчал, я не собирался ему помогать. Я ждал.