– Провал? – спросил Упырь. – Что такое «провал»?
Глаз Вырвиглаза недобро блеснул.
– Ты чего-нибудь про Биармию слыхал? – заговорщически спросил он.
– Ну так… Кое-что…
– Так вот, слушай. Когда гунны пришли, они выдавили всех на северо-восток, ну, разных хазаров там, других жаб. А чудь…
– Кто?
– Чудь, ну, то есть биармийцы коренные, они сразу просекли, что с хазарами им общего языка никак не найти, и решили сгаситься. Уйти в землю. Ну, это так фигурально называется, в землю. На самом деле целая страна переселилась в разветвлённую систему глубоких пещер. Со стадами, кузницами, банями, ярмарками, целиком, короче. И теперь под землёй существует целая цивилизация – реки, озёра, города – и везде чудь. А наши провалы – это часть подземной страны, вентиляционные отверстия. Кстати, у провалов в тёмные ночи можно их увидеть – они выходят собирать грибы, ягоды, ну и другую полезную вещь. И ещё. Многие чудские женщины выходят на поверхность в поисках мужа, а поскольку они очень красивы, то недостатка в мужьях нет. Вот мой прадедушка был женат на чудской женщине.
Так, началась мифогизация. То есть неприкрытое враньё. Хотя провалы такая штука, про которую врут все кому не лень.
Вообще, конечно, провалы – дело опасное. Каждый год кто-то туда проваливается, в милиции даже есть специальный комплект оборудования – этих провальщиков доставать. А если корова исчезает или какая-нибудь мелочь вроде козы или собаки, то уж ясно, где искать, животных как тянет туда. И хотя провалы и огорожены колючкой, но она давно сгнила, и все, кто хочет, спокойно туда пролазят. Да и территория слишком большая – всю не обмотаешь. Одно хорошо – далеко идти. И никаких тропинок, никаких дорожек. Предыдущий мэр хотел к провалам провести более-менее проезжую дорогу, но Озеров не разрешил, сказал, что тогда провалы утратят всю привлекательность. И провалы оставались дикими. Но всё равно в них кто-то да проваливался.
Считается, что они и людей притягивают. Тянут, как говорит моя бабушка. Хочется к ним подойти и прыгнуть вниз. Не знаю, меня лично не тянет.
А многих других тянет.
Вырвиглаз брехал:
– …отец дал ей в приданое серебряного оленя весом в три пуда, прадед его продал и купил целое стадо коров. В начале прошлого века мы были самыми крупными скотопромышленниками во всём Поволжье!
Вырвиглаз надулся от гордости, будто он был не давним отпрыском скотопромышленников (в чём я сильно сомневался), а прямым потомком по крайней мере князей Голицыных.
– А мой дед умел руду искать с помощью зуба мудрости. И он нашёл однажды чудотворное кадило…
И пошло, и покатилось. Помимо чудотворного кадила были ещё и другие чудесные артефакты из материальной культуры чуди. Все эти вещи передавались в семье из поколения в поколение и неоднократно выручали предков Вырвиглаза в самых напряжённых жизненных ситуациях, но потом были утрачены в исторических бурях.
Такого беззастенчивого вранья я уже давно не слышал. Вырвиглаз с отцом недавно к нам приехали, так что никакого отношения ни к провалам, ни к чуди он не имел и иметь не мог.
– Так ты что, типа чудь? – поинтересовался я, чтобы хоть как-то унять этот вральский оползень.
– Я биармиец! – с гордостью произнес Вырвиглаз. – Потомок викингов! Потомок… Да что мне с тобой спорить? Ты вот сколько раз на провалах был? А я четыре.
– Сколько? – не удивился я.
– Четыре раза, – с самым невозмутимым видом подтвердил Вырвиглаз. – Забавное место, такое, знаете…
– Ты там был четыре раза?
– Четыре или пять, я уже не помню. Два раза мы с отцом ходили, ондатру бить…
– Ондатру?
– Ну да. Там ондатры на провалах как жаб, её можно на шапки сдавать. И красиво там. Такая природа… заповедная. Женьшень растёт.
Я даже язык чуть не прикусил – брехня была неправдоподобной до невероятности. Видимо, это и сам Вырвиглаз осознал. Однако идея женьшеня его увлекла, и он принялся врать дальше.
– Женьшень, – повторил он, – не такой большой, как в Китае, но зато более целительный. Женьшень, золотой корень, омег, другие полезные растения. Мы с отцом два рюкзака набили…
– А ондатр куда положили? – перебил я.
– Куда-куда, на кукан, – не растерялся Вырвиглаз.
– За жабры?
– Что за жабры? За какие ещё жабры, у ондатр жабр не бывает. И вообще, ондатр мы потом набили, а сначала женьшеня набрали.
– И его можно свободно собирать? – спросил Упырь. – Ну, женьшень?
– Сколько угодно, – заверил Вырвиглаз. – Только места надо знать. Ну, и жертву правильную принести.
– Жертву?
– Угу, – мрачно кивнул Вырвиглаз. – Тамошнему духу. Там живёт дух-хранитель, и ему принято давать разные подношения. А если не дашь, то обязательно заблудишься, ногу сломаешь или… Мы вот с отцом петуха чёрного закололи.
Упырь глядел на Вырвиглаза с восхищением, вдохновлённый Вырвиглаз продолжал:
– Но это не помогло, нас там два дня водило.
– Водило?
– Ага. Ну знаешь, как леший водит? Только круче. Еле выбрались оттуда, но зато потом женьшень продали и купили две дублёнки.
– А ондатры? – спросил я.
– Ондатры ондатрами, мы их потом сдали в Костроме… При чём здесь ондатры, я про лешего говорю! Про провального духа то есть. Короче, если пойдёте на провалы, обязательно берите с собой чёрного петуха…
– Зачем нам на провалы? – Я плюнул. – Нам и тут хорошо…
– Только меня не зовите, я с вами не пойду, я уже насмотрелся. Лес дуровой, а между сосен какие-то глаза…
– Глаза? – настороженно спросил Упырь.
– Глаза. Я же говорю, там дух…
– Да-да, – сочувственно покивал я. – Дух-с… Дух, это так… Я знаю, ты, старина, на желудок слаб, но этого не надо стесняться, вот взять Америку…
– Ты что, жаба, давно в пятачило не получал? – злобно осведомился Вырвиглаз.
– Спокойно, Вырвиглаз, без нервов, – остановил его я. – Тебе нельзя волноваться, желудок может и предать…
– Странно, – негромко сказал Упырь, – эти ребята… баторцы, они ещё появились. Новые пришли…
Мы вернулись к карьеру.
Баторцев на самом деле прибыло. И прибывало. Они выходили из леса и тащили на себе надутые камеры от грузовиков, камеры пружинили и глухо звенели. У воды баторцы сбросили их на песок и принялись подкачивать крякающим насосом.
– Зачем они это надувают? – спросил Упырь.
– Ну ты и баран, – хихикнул Вырвиглаз. – Самая глубина в центре, а возле берега один ил и головастики. Поэтому они с камер и купаются. На это весь наш расчёт.
– То есть?
Вырвиглаз указал пальцем на воткнутые в песок рогатки. На рогатках была развешена одежда. Я подивился продуманности Вырвиглазова плана – и про рогатки знает, и про камеры, наверняка не первый раз тут зависает.
Баторцы тем временем накачали камеры до звона, связали их в подобие плота и спустили на воду. Вырвиглаз приложил к глазу полбинокля.
– Ну и коряги, – сказал он через минуту. – Девчонки коряги, парни доходяги, все ребристые, как караси…
– Да они ещё маленькие, – возразил я.
– Всё равно коряги. Правду говорят, что баторские девки сплошь коряжистые…
– Ты что, сюда баб пришёл рассматривать?
– Да я не на баб смотрю, я на пацанов смотрю, ищу…
– Узнаёшь кого-нибудь? – спросил я. – Кто тебя по морде бил?
– Не-а… Да какая разница кто. Надо это… выскакивать и… Короче, я не могу…
Вырвиглаз повернулся в мою сторону.
– И что ты на меня смотришь? – спросил я. – Я не пойду. У тебя же не нога повреждена, а рожа. Ты же не рожей ходишь?
– Они меня издали заметят, – довольно невразумительно сказал Вырвиглаз.
Я, в свою очередь, поглядел на Упыря.
– Что? – не понял тот.
На это я и рассчитывал.
– Точно! – обрадовался Вырвиглаз. – Знаешь, в нашей компании такая традиция – каждый новоприбывший должен… показать себя. Ну, проявить себя, понимаешь?
Опять враньё. Никакой такой традиции у нас нет. И самой компании у нас тоже нет.
– Понимаю, – вздохнул Упырь.
– Теперь ты должен пойти туда. – Вырвиглаз указал на карьер. – И осторожно стянуть их одежку и обувь. Чтобы эти жабы не заметили только. Ясно?
– Ясно.
– Ну, давай, иди. А мы тебя поддержим.
Вырвиглаз подтолкнул этого дурня. Упырь скрючился и в полусогнутом состоянии стал подкрадываться к пляжу. Осторожно, как африканский охотник в прериях, копья не хватало. Он двигался, расставив треугольные локти, ненормально изогнув спину, лица его не было видно, но я мог поспорить, что сейчас он здорово походит на хорька. Это было видно и по шее, и по локтям, и по затылку – хорёк, пробирающийся в курятник.
Опасная личность, особенно если со спины, дайте томогавк.
Вырвиглаз на Упыря не смотрел – зажмурившись и приложив к другому глазу обломок бинокля, он наблюдал за баторцами на плоту, ничего больше не замечал. А я видел. Как с другой стороны, со стороны кладбища, появилась компания взрослых баторцев, лет по пятнадцать которым было, опасных уже ребят. Упырь их не замечал, сосредоточившись на проветривающихся тряпках. Но и они его не замечали, болтали о чём-то, смеялись, кидались шишками.
Вырвиглаз глядел на тех, кто на плоту.
Упырь и баторцы уверенно и неотвратимо, как пароходы в тумане, шли на пересечение.
Я молчал.
– А вон та ничего, – вдруг сказал Вырвиглаз, не отрываясь от бинокля. – Вон та, постарше которая. Правда, швабра, доска кривая, но волосы длинные, я люблю, когда волосы длинные. Ты любишь, когда волосы длинные?
– Что? – не понял я.
– А я уважаю, – не обратил на меня внимания Вырвиглаз. – Чтобы космы и чтобы такая была… жилистая. Крепкая. Вон та коряга как раз подходит… А это что?
Вырвиглаз перевёл подзорную трубу на Упыря.
– Блин! – Вырвиглаз аж подпрыгнул. – Ты что, не видишь?
– Что не вижу?
– Баторцы! Старшаки!
Вырвиглаз заёрзал, затем позвал:
– Эй! Эй, ты!
Упырь не слышал. Продвигался. Ещё шагов двадцать, и баторцы его заметят.
– Стой, жаба! – засипел Вырвиглаз громче.