Упырь замер.
– Как его зовут?!
– Денис.
– Ден! – начал громко шипеть Вырвиглаз. – Ден, назад! Назад давай!
Упырь услышал. Он приподнял голову и тут же залёг, и, чуть выждав, принялся пятиться назад. Не оборачиваясь.
– Давай! Давай! – шептал Вырвиглаз.
Взрослые баторцы скатились на пляж и располагались теперь на песочке. Я им даже слегка позавидовал – будут теперь до вечера лежать, расслабляться, счастливые. И ни работы им, ни Вырвиглаза – нельзя, тубер не терпит физических и нервных перегрузок.
Подполз Упырь.
– Там эти… – объяснил он. – Пришли…
– Припёрлись, жабы. – Вырвиглаз плюнул в сторону карьера. – Обломилось. Ну ладно, в другой раз.
Он перевернулся на спину, стал грызть губы. Казалось, он был немного разочарован.
– Что дальше будем делать? – спросил Упырь.
– Ходить отсюда, – сказал я хмуро, – что ещё тут делать…
Я уже представлял. Вот вернёмся домой, я снова лягу на койку, а Упырь будет торчать рядом. Торчать, глядеть белёсым глазом, дрожать худым кадыком, рассказывать про «ЦРУ против СССР», время будет тянуться, бесконечность – это восьмёрка на боку, так сказал один мальчик.
– Да, надо уходить, – согласился Вырвиглаз. – Жабы победили.
Вырвиглаз сел.
– Пойдём, – он свернул верёвку, – пока пойдём. А вернёмся в воскресенье или в субботу лучше. Или в пятницу. Я на ту досковитую запал слегонца… И тебе, Леденец, подберём кочерёжку. И тебе, Дениска. Ты каких девок любишь?
– В смысле? – не понял Упырь.
– Ну как «в смысле». Вот мне волосатые нравятся, тощие и белобрысые, Леденец… не знаю, какие ему нравятся, он тип мутный. Мутант, короче. А тебе? Как тебе баторки?
– Я не знаю…
– А мне баторки самое то. Это ничего, что у них туберкулёз, надо просто жареную собачатину есть, тогда тубер не прилипнет…
Упырь глупо улыбался.
– Шучу, шучу, собачатину можно не есть, – успокоил Вырвиглаз. – Да и вообще, пошли эти баторцы!
Вырвиглаз отпустил неприличный жест в сторону карьера и поковылял в лес. Мы за ним. В этот раз Вырвиглаз не хитрял, и мы быстро вышли на тропинку и направились к дому.
Я шагал последним и думал, что мне делать сегодня. От Упыря отвязаться не получилось, вряд ли он отвяжется добровольно, вторая половина дня будет испорчена. А я мог бы к Катьке сходить. Или поспать, не знаю, чего-нибудь сделать хорошее. Но вместо этого всего будет только Упырь. А вчера мать допытывалась, почему я не сходил к отцу, я ничего не ответил. Сегодня тоже наверняка поинтересуется. Вот так – я должен и с этим дружить, и в больницу ходить, и, что самое позорное, при всём при этом я ещё должен делать нормальное лицо, будто у меня всё в порядке, будто ничего не происходит…
– Так какие тебе нравятся? – продолжал допытываться Вырвиглаз. – Некоторым такие пухленькие нравятся, но в баторе пухленьких нету, одни такие чурчхеллы…
– Мне та девочка понравилась, – сказал Упырь, – ну, которая в музее работает.
Вырвиглаз счастливо хлопнул в ладоши.
– Какая-какая девочка? – переспросил он.
– Ну, из музея. Кажется, её Катя зовут.
– Катя! – провыл Вырвиглаз. – Катя!
Идиот. Этот Упырь идиот. Просто все идиотические рекорды побивает, никогда таких не видел. Точно, в прошлой жизни я был редким гадом. Распространял поддельные пилюли для похудения. Оттого мне и воздаяние.
– А знаешь ли ты, Денис, что эта самая Катя – это не просто Катя? – вкрадчиво прошептал Вырвиглаз. – Эта самая Катя – она ведь…
Я вот что подумал. Что, если сейчас Вырвиглаз перегнёт, то я ему добавлю. Рожа у него разбита, но зубы ещё некоторые целы. А зачем такой сволочи зубы? Пусть кашей питается.
Но мне всё-таки повезло – нам навстречу из-за поворота тропки выскочил синего цвета парень лет десяти. В шлёпанцах, в плавках, на голове заклеенная во многих местах камера. Он увидел нас и всё понял, у них понятливость повышенная, у баторцев. Но отступать было нельзя, нельзя, он не отступил.
– Идём ровно, чтоб не спугнуть! – прошипел Вырвиглаз. – Не дёргаемся!
И уже громко сказал:
– Белые, они в Оленьем бору растут. Я туда завтра пойду. А вы пойдёте?
– Пойдём, – ответил я. – А потом засушим.
Баторец шагал нам навстречу и осторожно оглядывался одними глазами. Мы поравнялись, и Вырвиглаз сдвинулся баторцу наперерез.
– Какая встреча! – рявкнул Вырвиглаз. – Какие люди в нашем стойле!
И драматическим жестом снял очки.
Баторец испугался. Он увидел Вырвиглаза без очков и, наверное, всё понял.
Что по-хорошему не уйти.
– Провиденье лишило врагов моих разума и послало их в руки мои! – Вырвиглаз облизнулся. – Ну, привет, жаба!
Баторец бросил камеру и попытался удрать. Но Вырвиглаз с неожиданной ловкостью его догнал, повалил, заломил руку за спину. Сильно так заломил, но баторец не закричал, крепкий был.
– Вяжите его! – Вырвиглаз повернулся к нам. – Дайте верёвку!
– Сам вяжи, – ответил я.
– Ладно, жабы, без вас справлюсь…
Вырвиглаз попытался снять с плеча верёвку, но не получилось, и он выдернул из штанов ремень, уткнул баторца рожей в мох, связал ему руки. Баторец молчал. Немой, что ли, попался?
– Сейчас мы тебя, жабу, судить будем, – довольно промурлыкал Вырвиглаз. – По всей строгости.
– За что?! – значит, не немой.
– За это! – Вырвиглаз ткнул пальцем себе в лицо.
– Это ведь не я! Это старшаки, наверное…
– Старшаки… – Вырвиглаз злобно сощурился. – Ты вот тоже через пару лет станешь…
Вырвиглаз задумался, а потом визгливо крикнул:
– А потом, значит, мне в морду?! Да?!
Баторец съёжился.
– Я тебя на сто лет отучу меня по морде бить! – заорал Вырвиглаз. – На тысячу лет!
Скрипнул громко зубами.
– Кто такие эти баторцы? – прошептал Упырь.
– Санаторно-лесная школа. Для детей-сирот. Батор.
– Лесная?
– Лесная.
– А почему «батор»?
– А кто его знает…
– А где баторцы учатся?
Какой любознательный попался Упырь.
– В школе?
– Какая им школа, – усмехнулся я. – Они же туберкулёзники. Заразные многие – открытая форма. У них свои учителя, они в противогазах им преподают.
– В противогазах?
– В противогазах.
Что-то меня перекосило, я взял и прямо в лесу на тропинке рассказал Упырю сразу несколько наиболее популярных среди населения баек. Рассказал про мертвецкую в баторском подвале, про бродячий баторский тополь, про ихнюю столовую, про кролика, само собой, про случай с бухгалтером Серембаевым. Упырь слушал.
А пока я рассказывал, Вырвиглаз придумывал экзекуцию, это по его роже читалось. Можно было просто отлупить этого попавшегося дурачка, но Вырвиглаз алкал (красивое слово!) большего, душа его беспокоилась. И баторец поглядывал на него со страхом. И на нас со страхом.
Я рассказывал.
– Не так! – вдруг остановил меня Вырвиглаз. – Что ты гонишь, жаба! Они Серембаеву не ногти вырвали! Они его постригли, а на голову углей насыпали!
И безо всякого перехода:
– Его надо посадить на муравейник!
И указал на баторца.
– Пойдём домой лучше, – предложил я.
Ну спереть одежду – куда ни шло, но в муравейник сажать… Не люблю перегибов.
– Вы что, мне не друзья? – Вырвиглаз принялся раздуваться. – Я на вас понадеялся, а вы меня кидаете…
– И что? Нам теперь по всему лесу муравейник разыскивать?
Упырь с интересом смотрел на баторца.
– Ну давайте хоть немного поищем! – стал упрашивать Вырвиглаз. – Ну немного!
Мы согласились.
Не знаю, что уж такое, но с муравейниками в лесу оказалась засада. Болтались туда, болтались сюда, ничего. Один раз, правда, Упырь крикнул, что он видит муравейник, но это был не муравейник, это была чага.
Вырвиглаз злился и ругал матушку-природу, которая не позаботилась о том, чтобы разместить на нашем пути надлежащее количество муравейников и, напротив, раскидала под ногами несметное количество коряг и трухлявин. К тому же ему передвигаться в штанах без ремня было не очень удобно, приходилось поддерживать.
Упырь глядел на всё это с наивным блеском в глазах, в подобных забавах он явно раньше не участвовал. Жил себе где-нибудь в Лондоне, а теперь вот у нас. В лесу, в поисках муравейника, в который мы собираемся посадить несчастного туберкулёзника.
Контраст, однако. А что он хотел?! Это тебе не Пикадилли, это Нечерноземье, край суровых мужчин и верных женщин.
Баторец безропотно таскался за нами. То ли с участью своей смирился, то ли привык в муравейники садиться. А скорее всего просто здорово испугался. Лицо у него покраснело, вот-вот захнычет, даже жалко его стало.
Муравейник нашли почти у дороги. Большой, небоскрёбный, наверное, год строили, с мухомором на верхушке.
– Красота! – обрадовался Вырвиглаз. – Жаба, вот он – твой трон!
И захихикал.
– Не надо, – пронюнил баторец.
Так жалобно пронюнил, что даже самое суровое сердце, сердце Вырвиглаза, дрогнуло.
– Да не ной ты, – сказал он, – чего как жаба в самом деле? Ну, посидишь пять минут, ну покусают. Больно, но зато потом пороть будут – совсем не больно. Вас ведь в баторе по пятницам порют?
– Не-ет… – Баторец расклеился.
– Ну всё равно полезно. Давай, чего тянуть, садись.
Вырвиглаз подобрал корявую палку, плюнул на неё и воткнул в самую макушку хвойной горы. Муравьи взбесились, всё как полагается. Забегали, засуетились.
– Готово, – удовлетворённо сказал Вырвиглаз. – Давай, жаба, садись.
– Не-е… – помотал головой баторец.
– Как это «нет»? – Вырвиглаз забыл про штаны, они упали.
– Я сам боюсь…
– Тебя что, сажать прикажешь? – разнервничался Вырвиглаз.
Баторец дрожал. Наверное, от холода. Хотя было жарко.
– Может, его отпустим? – робко предложил Упырь.
– Что значит «отпустим»?! – заорал Вырвиглаз. – Они меня искалечили! Его надо в муравейник!
Со стороны военного городка пэвэошников послышался вой. Полуденная сирена.
– Уже двенадцать! – возмутился Вырвиглаз. – А мы тут! Давай, быстро!