ся домой, в большой дом, достал с печки сушёные апельсиновые корки, поплевал на них и натёр виски. После чего отправился к себе, решил немного почитать. Вообще-то я должен был работать, как папа Карло, – рядом с нашим забором валялись чуть ли не две машины дров.
С приятным, что называется, сюрпризом.
Дрова валялись вызывающе, судя по всему, предполагалось, что я все эти дрова должен был пилить и складывать в поленницы. Я обычно занимался дровами. Но только не сегодня. Сегодня я работать не собирался. И в ближайшее время не собирался.
Пусть сами дрова колют. Пусть на них хоть грибы прорастут.
Поэтому я немного повалялся в койке, почитал «Последнюю войну» и уснул совершенно с чистым сердцем – натирание висков весьма способствует засыпанию, во всяком случае у меня так.
А проснулся от того, что услышал щеколду. Она брякала, хотя раньше вроде бы громкостью не отличалась. Я выглянул в окно.
Катька. Я глядел, как она пытается справиться с щеколдой, и не мог понять, отчего она здесь? Что случилось такое?
Как-то раз видел по телику передачу про Анну Ахматову, про то, как она встречалась с каким-то французским писателем. И для того, чтобы правильно его встретить, весь день придумывала, как это сделать. И в конце концов встретила его то ли в кимоно, то ли в тунике, лежа на кушетке и с папиросой в мундштуке. У меня не было времени, да и кимоно не было, я решил, что стоит Катьку встретить в задумчивости. Я принял задумчивую позу, но тут обнаружил, что на мне почему-то надеты дурацкие и гигантских размеров красные башмаки. Я попытался эти башмаки стащить, но, к моему ужасу, правый ботинок цапнул меня за палец!
Тут я проснулся.
В большом доме звонил телефон. Я дотянулся до телефона, прикрутился, взял трубку. Это на самом деле была Катька, сон оказался вроде как вещим.
– Слащёв, ты что, спишь? – спросила она. – Или опять всякое читаешь?
– Да так, – ответил я, – тут разное…
– Понятно. Извини, что твоё болото решила побеспокоить. Хочу сказать – пойдём сегодня в кино.
– Что? – спросил я.
– То. Ты что, уши себе отоспал? Я говорю – давай в кино сходим.
Странно, подумал я. Даже не странно, а подозрительно. С чего это вдруг Катька решила в кино сходить? Раньше мы в кино не хаживали, хотя я её приглашал неоднократно. А тут вот сама… Может, ей мать тоже позвонила? Попросила её, уговаривала, может быть, даже умоляла.
Дрянь. Нет, ну надо ж так!
– Ты что, Слащёв, оглох от счастья?
– Да нет, просто думаю…
– Ты что, ещё и думаешь? Ну ты скотина…
– Я думаю, что надеть, – быстро исправился я. – Я тут постирался…
– Так ты идёшь? – проскрежетала Катька.
– Да, да, конечно…
– Тогда в шесть возле «Дружбы».
И Родионова грохнула трубку на своём конце. Я поглядел на часы, четыре с хвостиком. Я решил поваляться ещё. Лежал, представлял, как мать и Сенька пилят дрова, а потом обкладывают ими гараж и баню, а дрова падают обратно, а они их пристраивают и пристраивают, причём некоторые поленья им ещё в лоб и по ушам, это было неплохо…
Тут я вспомнил, что Вырвиглаз обещался в пять часов заглянуть, а его мне видеть совсем не улыбалось.
Обрядился я быстро. За две минуты. На всякий случай через забор перелез рядом с черёмухой – чтобы не встретиться. И до «Дружбы» добирался переулками, чуть собаки не покусали.
Они ждали возле касс. Катька и Упырь. И подозрения мои усилились. Какого чёрта они здесь оба? И возле касс? Упырь так улыбался, будто полтинник в лотерею выиграл.
Я подумал, что не буду спрашивать. Буду вести себя как ни в чём не бывало.
– Билеты есть? – усмехнулся я.
– Лучшие места. – Катька помахала у меня перед носом зелёными квадратиками.
– Здорово. А с чего это в кино решили сходить?
– Фильм хороший, – объяснила Катька. – Я уже два раза видела, а по широкому экрану нет.
– А я вообще не видел, – сказал Упырь, хотя мне было чихать, видел он или не видел.
– Кино-то не новое. – Я указал на афишу. – И по телику крутили. Но всё равно. Шедевр.
– Вот и я говорю. Пойдём в зал?
И, не дожидаясь нас, Катька направилась ко входу.
В фойе не было никого. Упырь сверился с часами и спросил:
– Отменили сеанс?
– Тут всегда так, – успокоил я. – Наш народ не очень шедевры уважает, ему всё блокбастеры подавай.
Дверь грохнула.
– Кого-то несёт, – сказал я. – Могу поспорить – это Аня-дура…
Но это оказалась не Аня, а гораздо хуже. Мимо нас прошествовал Вырвиглаз. И не один. Рядом с ним шагала толстая девчонка с длинной и тоже толстой косой, кажется, она на Пионерской жила. Нас Вырвиглаз не заметил, проследовал сразу в зал.
Интересно, каким чудом он тут? У него же ДВД, он в кино не ходит… И вдруг здесь. Что-то я в это вдруг не очень верил…
– Илья пришёл, – обрадовался Упырь.
– И эта крыса тут, – с недовольством сказала Катька. – Почему у нас такой маленький город, а? Идём в кино и встречаем всякую сволочь… Говорят, в Сан-Франциско такого не случается.
Интересно, про кого она так? Сволочь. Про девушку или про Вырвиглаза?
– Ты про кого это? – спросил я.
– Про твоего друга. А эту девчонку жалко, нашла с кем в кино ходить. Её мать одна воспитывает, на трёх работах пашет…
– Её мать одна воспитывает, его отец один воспитывает, будет крепкая семья, – изрёк я.
– Дурак ты.
Мои подозрения стали в убеждённость перерастать. С чего бы это вдруг на фильм собрались все мои знакомые? Ну, кроме этой красавицы, её я не знал. Просто спецпросмотр какой-то, для избранных.
Дверь снова грохнула, и показалась Аня-дура.
Аня была высокая и грузная женщина лет пятидесяти. А может, и больше, никто не мог точно сказать, сколько ей, некоторые считали, что под восемьдесят, но благодаря дурости выглядит она гораздо моложе. Не знаю, когда она сошла с ума, может, так и родилась. Она была пуглива, издёргана, питалась чаем с чёрным хлебом и тянулась к культуре. Посещала все фильмы и концерты хора ветеранов. Только ничего не понимала. Если у неё спрашивали, про что было кино, она отвечала или что кино было хорошее, или что оно было про Анжелику. Маленькие дети с удовольствием кидали в неё камнями, дети постарше пугали мотоциклами, взрослым же было стыдно, что они в детстве кидались камнями и пугали мотоциклами.
Аня заприметила нас, сжалась и вдоль стенки быстро пробежала ко входу в зал. Исчезла.
– Я слышала, у неё дома восемь телевизоров, – сказала Катька.
– Восемь? – удивился Упырь.
– Или десять. Она их про запас покупает. Раньше с телевизорами было плохо, вот она их и стала покупать. Всю зарплату тратит на телевизоры и радио. А сама ест репу и хлеб, сахар и тот не покупает.
– Она одна живёт?
– Не знаю. Мужа у неё точно нет, и детей.
– С сестрой, – ответил я. – Сестра у неё нормальная, но слепая.
– У нас тут всё так, – усмехнулась Катька. – Или слепая, или дура. Или слепая дура. Весело живём. Говорят, что наш мэр как-то сказал, что в городской Думе заседают такие кретины, что если бы он ввёл в её состав своего любимого пса, то никто бы этого не заметил.
Упырь рассмеялся.
– Что тут смешного? – спросила Катька. – Это похоже на латиноамериканскую литературу. А когда жизнь становится похожа на латиноамериканскую литературу… Короче, это опасное сходство.
Катька была очень, очень начитанной девушкой, уже два раза это говорил. Наверное, поэтому она мне и нравилась.
– А чего смешного-то? – поинтересовался я. – Может, объясните?
– Тут шутка, – сказал Упырь. – Катя на Калигулу намекает.
– На кого? – Я никакую шутку не понял.
– На Калигулу, – пояснила Катька. – Гай Юлий Германик, по прозвищу Калигула, что означает Сапожок.
А мне не стыдно, я давно привык к собственной заскорузлости, она даже меня самого перестала напрягать.
– Это неправда, – сказал я. – Он не хочет собаку депутатом сделать, я точно знаю.
– Откуда ты знаешь? – сощурилась Катька.
– Знаю. Собака не может быть депутатом по состоянию здоровья – она больная совсем. И мэр, он её не в депутаты хочет, он ей мавзолей хочет воздвигнуть.
– Мавзолей? – поразился Упырь.
– Ага, – подтвердил я. – Маленький скромный такой двухэтажный мавзолей из гранита и чёрного мрамора. В память о друге. Собаку зовут Диоген.
– Я же говорю – Эквадор сплошной, – вздохнула Катька. – А ещё Европой хотим называться.
– Это тоже шутка, – сказал я.
– Я поняла. Но самое страшное в том, что сегодня шутка, а завтра не шутка. Такая специфика.
– Такое время, – и я хотел быть умным и многозначительным.
– У нас всегда время одинаковое. – Катьку было не переумничать. – Я вот вчера читала записки здешнего урядника – Чехов реально отдыхает! В тысяча девятьсот первом году здешний помещик Юткачев построил подземный ход от своего дома до реки и по этому подземному ходу ездил на карете, запряжённой собаками.
– Дохлыми? – спросил я.
– Почему дохлыми, живыми. Вообще этот Юткачев прибамбахами отличался ой какими! Сказал, что построит башню высотой в версту, чтобы было сам Санкт-Петербург видать. Расчистил место, нанял рабочих и стал строить. Ну, на башне он и кончился – все деньги вышли.
– У мэра полно денег, на мавзолей хватит, – сказал я. – К тому же, я думаю, он прав.
– Кто? – насторожилась Катя.
– Как кто, этот… Калигула. Насчёт своего коня. Конь был бы прекрасным депутатом… то есть сенатором. И Диоген тоже бы подошёл. К тому же от собаки одни плюсы – ей зарплаты платить не надо.
Упырь рассмеялся.
– Вот потому, что вы все такие нигилисты, мы так плохо и живём, – изрекла Катька.
– Кто-кто? – переспросил я. – Кто мы?
– Нигилисты. То есть пофигисты. Так что я даже не хочу с вами об этом разговаривать. Мы кино смотреть будем? Ещё немного, и у меня настроение испортится окончательно…
– Идём, – сказал я. – Время-время…
– А это что? – Упырь кивнул на игровые автоматы.
– Автоматы, – объяснил я. – Только они не работают, их на праздники включают. Включат на День города, наверное.