– Он дурак, – ответила Родионова. – Врежь ему.
– На самом деле дебил… – сказал этот мурод и приблизился. – И дерьмо.
– Как ты сказал тебя зовут по-настоящему? – спросил я. – Дерьмо? Не скажу, что очень приятно…
– Это ты дерьмо, – уточнил Вован. – Такое же дерьмо, как твой дед.
Тогда я его толкнул. Старался попасть так, чтобы этот кузен потерял равновесие, но Вован устоял и толкнул меня в ответ. И я устоял.
– Руки, что ли, чешутся? – спросил он.
Катька молчала, смотрела за всем этим.
Я вернулся к столу, налил себе колы, отпил немного, затем плюнул в стакан, затем плеснул в Вована.
Тут уж он не стал терять никакого времени, кинулся на меня. Кажется, он был каратистом. Или кунгфуистом, ну, короче стиль цапли или стиль пьяной девочки, я в них не разбираюсь, он замяукал и стал руками совершать глупые движения прямо у меня перед носом. Я мяукать не стал, сразу треснул ему по фанере. Он чуть-чуть сбил мою руку, но я всё равно попал. Тогда Вован рассвирепел и кинулся на меня с воодушевлением. Он шипел, рычал и слюной брызгался, движения его были бестолковы, но всё-таки кое-что он умел, особенно ногами. Если от рук я ещё как-то отбивался и даже наносил ответные удары, то копыта его наносили вред несомненный. Этот гад исхитрялся и всё время бил своим тупым ботинком в голень, прямо в кость, зараза. Очень больно.
Когда он влупил мне в голень раз восемь, я сам рассвирепел и решил по-быстрому перевести дело в партер, схватил этого дурня поперёк тушки и уронил. Боднул затылком в подбородок и принялся лупить, стараясь попасть по ушам и по носу. Иногда проходило.
Ну, потом, когда мы начали кататься по клумбе, ломать цветы, горшок какой-то разбили и перемазались торфом, потом появился брат Катьки. Не Пятак, боксёр который. Он постоял над нами, позевал, потом наклонился и быстро ткнул кулаком сначала в этого Вовку, затем в меня.
Не знаю, как Вовке, а мне досталось в печень. Короткий, несильный, хлёсткий удар, очень болезненный, по-боксёрски профессиональный. Я ойкнул, отцепился от Вована и с трудом поднялся на ноги. Вовка тоже поднялся.
– Кто ж так дерётся? – насмешливо сказал брат. – Надо так.
Он сделал какое-то почти невидимое движение, и муродский Вовка снова оказался на поломанной клумбе. Повернулся, лениво выбросил в сторону моего живота левую руку, я закрылся и тут же получил в лоб тыльной стороной ладони. И тоже сбрыкнулся.
– Ладно, лопухи, – миролюбиво сказал Катькин брат. – Если хотите, приходите завтра в РСУ, позанимаемся. – И, повернувшись в Катьке, добавил: – Растёшь, сестрёнка. Мужики из-за тебя бьются. Поздравляю.
Легко взбежал по крыльцу, исчез дома. Катька поглядела на нас, а потом на меня персонально.
– Точно дурак, – сказала она в мою сторону.
Я с удовольствием отметил, что оранжевая куртка Вована почернела, и так хорошо почернела, что вряд ли её теперь получится отстирать, разве что в химчистке.
– Вали отсюда, придурок, – сказал Вован.
Я пожал плечами.
– Кать, да брось ты, – сказал я. – Ничего страшного. Я тебя простил. Давай завтра сходим в пончиковую.
– Пошёл ты, – устало сказала Катька. – Сам. В пончиковую…
Ну да, и нет у нас никакой пончиковой.
– Да брось…
– А, – Катька махнула рукой и направилась к дому.
Кузен Вован за ней. Внутренний Вырвиглаз хотел что-то крикнуть им вслед, но я заткнул его. Я не знал, что думать. Примирения не получилось. Напряжённость не была снята… Я вообще не знаю, что такое получилось, дрянь какая-то… Наговорил гадостей…
Мне стало так противно, что я решил об этом всём не думать. Достал из кармана шоколадки. Они были смяты в некрасивые комки, фольга и бумага прилипли, я взял их и стал жевать вместе с фольгой. Во рту образовался сладко-железный ком, он не разжёвывался, хрустел и лязгал, переминаясь. Редкостная дрянь.
Потом я остановился у колонки и постирал куртку и немного протёр штаны. Чище не стало. Ну и ладно. В голове было жарко, это, наверное, от злости. Я подобрал с земли толстую щепку, загнал её над трубой – чтобы вода текла непрерывно. Сунул голову под воду и держал, держал, пока не почувствовал, как холод проходит до самых пяток, а из них дальше, в землю.
Там же, возле колонки, я понял вдруг ещё кое-что. Что на Кирпичном рядом со мной был совсем не внутренний Вырвиглаз. Нет, не он.
Это был я. Я сам. Вот так.
Вернулась мать. Со мной разговаривать не стала, взяла пилу и стала вызывающе пилить дрова. А я стал вызывающе лежать в койке, лежал, думал, кое-что записывал в тетрадку.
Вечером припёрся Вырвиглаз, но уже не внутренний. И стал рассказывать, что он знает, где находятся ракетные базы. И что на самом деле это не зенитные ракеты, а баллистические, причём вооружённые управляемыми боеголовками. Что нацелены эти боеголовки в основном на США, а их, американские, ракеты уж обязательно нацелены на нас, так что в случае чего наш город испарится одним из первых.
– А ты знаешь, какое у них управление?
– Компьютеры, наверное, – предположил я, стоило молчать, а я брякнул, дурак.
– Компьютеры… – передразнил меня Вырвиглаз. – Сам ты компьютер, никакой фантазии… Там сидят камикадзе. Смертники, то есть. Как на японских торпедах.
– На чём?
– На японских торпедах, – повторил Вырвиглаз. – Ты что, не знаешь? Японцы придумали такие торпеды, которые наводились магнитами. А потом американцы придумали, как сбивать эти торпеды локаторами. И тогда японцы стали в торпеды сажать смертников. Эти жабы топили американские корабли только так. А все наши перед японскими технологиями преклоняются, вот и решили тоже камикадзе в ракеты сажать. Это же быку понятно.
– Мне непонятно, – сказал я. – А вдруг он испугается?
– Смертник не испугается, – заверил меня Вырвиглаз. – Тут всё надёжно.
Я с сомнением покачал головой. Не, ясно, что Вырвиглаз опять гонит, что-то непохоже, что это он сам выдумал. Хотя, кажется, был такой фильм старый, там на самом деле что-то подобное было, японцы пленных заставляли на торпеды садиться, какие-то электроды им в голову, что ли, вшивали…
– Смертник – это дёшево, надёжно, эффективно. – Вырвиглаз заговорил лозунгами. – Во-первых, фактор неожиданности. Ракеты могут быть запрограммированы на одни цели – а в последний момент смертник их перенаправляет на другие. Летит на Вашингтон, а сворачивает на Лос-Анджелес. Бах! Во-вторых, электронику можно сбить микроволнами – как те японские торпеды. Специальным коротковолновым излучением. А смертника ничем не собьёшь, он всегда отвернуть успеет. В-третьих, точность попадания очень высокая…
– А если смертники ракеты на нас направят? – перебил я. – Ну, в смысле на свою страну?
– Не направят, – с авторитетом заявил Вырвиглаз. – Они все патриоты.
На патриотизме Вырвиглаз замолчал и задумался, и я понял, что он выдумывает очередное своё враньё. И оказался прав. На всё про всё ему понадобилось всего четыре минуты, по истечении которых Вырвиглаз с видом последней степени секретности сообщил, что он знал одного парня, который два года был смертником, но потом у него стало падать зрение и его списали, взяв подписку о неразглашении. Но он разгласил Вырвиглазу, а потом куда-то исчез.
Я поинтересовался, почему это в смертники вербуют детей, хотя был уверен, что и на этот вопрос у Вырвиглаза есть ответ.
– Потому что смертником может быть или ребёнок, или карлик, – заявил он. – В боеголовке мало места, взрослый туда никак не влезет. А карлик влезет. Такое вот жабство. Меня тоже в смертники звали…
Страсть к перегибам – главный недостаток во всём Вырвиглазовом вранье. Он никогда не может удержаться от перегиба, что мгновенно делает все его рассказы абсолютно неправдоподобными. Вот вроде бы врёт-врёт, и враньё такое вздорное, что начинаешь ему понемногу верить, и когда до полного доверия остаётся всего лишь один незначительный шаг, Вырвиглаз сообщает, что ему предлагали завербоваться в смертники. Или что он сам видел Снежного человека, летающую тарелку, чудовище, обитающее в провалах, – оно летало по небу и пугало всех своим пронзительным видом.
– Конечно, смертником круто жить, – мечтательно сказал он. – Им все что хочешь дают. Хочешь мотоцикл – пожалуйста, хочешь с красавицами самыми главными пообщаться – да сколько угодно, ты – герой. А какая жрачка? Икра, омары, блины из гусиной печенки, королевские ананасы… А в промежутках можно ездить в путешествия. Одного смертника в детстве здорово дразнили, так он взял и всех своих обидчиков отправил в Антарктиду…
– А почему тебя не взяли? – остановил его я.
– Что? Куда не взяли?
– В смертники? Дефект какой?
– А, это не меня не взяли, – отмахнулся он. – Это я к ним не пошёл. Они меня на коленях умоляли. У меня показатели очень хорошие. Твёрдая рука, отличная реакция, стабильная психика. А ты говоришь – дефект. Да если бы я захотел, то давно жрал бы икру и… И вообще нормально жил бы.
– А что же ты не захотел?
– А на фиг мне это надо? – поморщился Вырвиглаз. – Обстановка международная напряжённая, так что профессия рисковая. К тому же я, как ты знаешь, широкоплеч, а ракеты очень узкие…
Я чуть не хохотнул. Габариты у Вырвиглаза были не очень богатырские, при должной сноровке его не то что в боеголовку, его в снаряд можно было упаковать.
– Это тайна. – Вырвиглаз кинул в меня карандашом. – Из-за неё, может, не одного человека убили. Возможно, они за мной уже охотятся, так что будь осторожен…
Ага. Буду. Я буду очень осторожен.
Прадедушку своего я не знал, потому что его убили на войне. Прабабушка давно умерла. А бабушка у меня замечательная. Ей шестьдесят лет, она работает на телевышке, моет полы, курит сигареты.
Дедушка мой неизвестен. Ну, во всяком случае, для меня, отец наверняка что-нибудь по этому поводу знает. Но не рассказывает. А бабушка рассказывает только то, что рассказывает. Что дедушка мой был мерзавцем, много пил, и она, глядя на это, вышвырнула его как дристливого котёнка. Ну и, разумеется, он сдох в бичёвском вагончике где-то в районе города Мирного, на алмазных приисках. А может, в Минусинске. Бабушка рассказывала об этом с большим юмором и весёлыми подробностями.