Бабушка у меня ого-го! Берёт шестнадцатикилограммовую гирю и забрасывает её на гараж! Бодрая старушка, с активной жизненной позицией. Коммунистка. Когда из библиотеки выбрасывали сочинения Карла Маркса, она перетащила их к себе домой, я ей помогал. И сочинения Ленина, и сочинения Сталина, и другие, милые её сердцу сочинения. А поскольку бабушка живёт в маленьком однокомнатном домике, то получилось так, что живёт она в буквальном смысле среди книг. И со стен на неё смотрят суровые классики диалектического материализма.
Бабушка сама суровая. Она же коммунистка, я уже писал. Но в отличие от многих других бабушек она не считает, что в советское время было хорошо. Она считает, что было плохо всегда. А хорошо может быть только потом, в светлом будущем, когда наступит настоящий, стопудовый коммунизм, в который бабушка верит.
И презирает всех неверующих. В смысле в коммунизм не верующих – в Бога бабушка сама не верит.
У неё вообще сложный характер. Она не любит слабаков. И всем говорит в лицо правду. Даже мэру. В прошлом году в больнице отравились девяносто человек, приехали столичные журналисты, и бабушка дала им интервью, хотя никакого отношения к больнице не имела. В интервью она сказала, что наш мэр «толстомордый засранец и коррупционер»… Ну и много ещё чего сказала, за что в наши дни по головке не гладят. Но бабушке ничего не сделали. Потому что в своё время бабушка Приняла Участие. Я это специально большими буквами пишу. Потому что, видимо, на самом деле было большое Участие.
Доподлинно известно, что бабушка в своё время училась в Москве, занималась английским языком и ещё чем-то, а после окончания института куда-то исчезла на двенадцать лет, а потом вернулась в наш городишко и больше никогда из него не выезжала.
Это самые тёмные годы в биографии моей бабушки, где она была и чем занималась, совершенно неизвестно. Сама бабушка говорит, что работала на Севере, зарабатывала денег на дом, да так ничего не заработала. И даже фотографии показывала, где она на Севере. На фотографиях, правда, ничего такого особо северного не видно, молодая бабушка стоит у стены, а вокруг снег и какие-то сосульки. Вообще так можно стоять где угодно.
А один раз произошёл забавный случай.
Я пришёл к бабушке в гости. Я к ней редко в гости хожу, бабушка этого не любит. В гости она приглашает лишь в том случае, если надо ей что-то дома поправить. Но если уж приглашает, то кормит хорошо и чаем угощает роскошным, причём вкусные не только печенье и варенье, но и сам чай. Я люблю к бабушке в гости ходить.
В тот раз у бабушки сломался забор.
Если у бабушки ломается какая мелочь, она сама её чинит. Топор, плита или розетка, это всё было бабушке доступно. А забор – это не по бабушке – слишком много досок, занудная слишком штука. А мне терпимо. Я его быстренько починил и отправился в дом. Громко работал телевизор, в прихожей кипел самовар – бабушка совсем как в кино, уважала только самовары, – на столе теснилось варенье, ломаная шоколадка в сухарнице и дорогие орехи в гранёном стакане. Я не стал терять времени, серьёзно приступил к чаепитию, серьёзное чаепитие не терпит суеты.
Бабушка сидела в комнате и глядела передачу про какие-то наши былые победы. По экрану гоняли старые танки, развевался звёздно-полосатый флаг, ещё молодой бородатый мужик грозил кулаком мировому империализму – одним словом, какая-то скукотень, я стал пить чай, налегая главным образом на орехи.
Ещё в передаче участвовали старые дядьки в форме и без, рассуждали о холодной войне и тайных операциях. Я смотрел вполглаза, орехи и шоколадка были гораздо интереснее отставных джеймсов бондов. И вдруг бабушка увидела одного человека, который участвовал в этой самой передаче, и рассмеялась. Она смеялась и хлопала себя по коленкам, точно не серьёзная передача, а анекдоты рассказывали.
Я забыл про чай, подошёл к бабушке, спросил, чего тут смешного, но она вдруг принялась на меня кричать, а потом и вовсе выгнала.
Я об этом никому не сказал, но кое-какие выводы сделал. Но писать их тут не буду, так, на всякий случай.
Так что бабушка у меня, по всей видимости, непростая.
Я ей завидую немного. В шестьдесят лет обладать такой мощной энергией… У меня такой нет. Иногда мне кажется, что бабушка моложе меня. Ну, если не внешне, то внутренне, по настрою души. Она вообще старость презирает. Над старушками издевается. Встретит на улице и спрашивает: накопили ли денег на похороны?
Старушки пугаются.
Или начинает рассказывать про то, что правительство готовит специальный указ, по которому всех, кому стукнуло семьдесят, будут за ненадобностью вывозить на Землю Франца-Иосифа, а там они будут сами устраиваться, кто как может.
Старушки падают в обморок.
Я думаю, моя бабушка – выдающаяся личность. Более выдающаяся, чем Сенька. Не удивлюсь, что она умеет метать сапёрную лопатку и сворачивать шеи.
Наверное, поэтому она с нами и не живёт. Мы самые обыкновенные. Скучные».
– Твой отец – дурак, – сказала бабушка вместо приветствия.
– Здорово, ба, – ответил я.
– Здорово. – Бабушка прошла через комнату, уселась рядом со мной на койке.
Пощупала мне лоб.
– У тебя горячий лоб, ты не болен?
– Нет.
– А это что?
Бабушка схватила мою руку, принялась разглядывать. Затем показала мне свою ладонь.
– У тебя вся рука в мозолях, – сказала она. – Как у меня.
– И что? – спросил я в ответ.
– Твой отец – идиот и неудачник, – констатировала бабушка. – Я поражаюсь, как у меня получился такой…
Бабушка достала из сумки походную аптечку. Сейчас будет меня лечить. Но она не стала лечить, поглядела-поглядела и спрятала аптечку обратно.
– И так выздоровеешь, – сказала она. – В твоём возрасте люди как собаки – глупые и всё на них заживает. И ты заживёшь.
– Ага, – согласно кивнул я, – заживу.
Бабушка принялась разглядывать потолок. Ничего в потолке интересного не было, потолок как потолок, но я знал, что такое вот разглядывание всегда предваряет Большую Беседу. Это когда бабушка учит, как всё надо. Вообще бабушка заходит только по самым важным случаям. И если уж она зашла, то, значит, имеет намерение поговорить о чём-нибудь важном.
– Тебе надо отсюда уезжать, – сказала она.
Я угадал. В этот раз намечалась Беседа о Моём Будущем.
– Заканчивай школу и уезжай, – сказала бабушка. – Надо рвать корни, если будешь цепляться за корни, всю жизнь простоишь на одном месте. Посмотри на своего отца.
Бабушка указала пальцем в сторону большого дома.
– Кто твой отец? Никто. Инженер. А у него был талант…
Бабушка замолчала. Потом сказала:
– Он мог уехать, мог стать человеком… Но он никуда не уехал. Испугался. Хотя я его и отсылала. Знаешь, это такой город… Чуть зазеваешься и никогда отсюда не выберешься. Твой отец не выбрался, пошёл работать монтажником.
– Но сейчас он инженер… – возразил я. – Это нормально…
– Нормально… – с презрением сказала бабушка. – Нормально, это когда человек занимается своим делом, а он не занимается своим делом. Он трус.
Непедагогично. Так ругать родителей в присутствии детей. Но бабушке на педагогику чхать, у неё своя педагогика.
– Ну да бес с ним, он человек конченый, – поставила бабушка приговор. – Давай о тебе. Ты надумал что-нибудь? Куда поедешь?
Я не думал пока, куда поехать и кем стать. Поэтому я и не ответил.
– Ты не знаешь, – констатировала бабушка. – Это плохо. Но у тебя ещё есть время, есть время подумать. Подумай. И помни, что тот, кто сиднем сидит в своей норе – тот ничего в жизни не добивается. Ты хочешь быть похожим на своего отца?
Я не хотел. Я вспомнил отца на крыльце больницы, я не хотел быть на него похожим.
– С какой это радости ты вдруг рубишь ёлки? – спросила бабушка.
– Я кусты рублю, ёлки там не растут.
– Разницы не вижу, ёлки тоже кусты. Почему ты рубишь кусты?
– Работаю, – ответил я. – Чего такого…
– Дети не должны работать, дети должны учиться, купаться и скакать по лесам, – изрекла бабушка. – Я начала работать с десяти лет и ничего хорошего в этом не вижу. Почему ты работаешь?
Я растерялся немного. Почему работаю… Потому что руки есть.
– Заставили, – кивнула бабуля. – Сказали, что кредиты надо отдавать?
– Да нет, ничего не сказали…
– А кое о чём и говорить не надо. Кредиты…
Мне показалось, что сейчас бабушка даже плюнет от презрения, но она удержалась.
– Взрослые у нас лодыри, дети работают. – Бабушка начинала злиться. – Привыкли при старой власти бездельничать и сейчас работать не хотят. Кредиты берут, машины покупают, вечные должники…
Бабушка поднялась из койки.
– С твоим отцом я поговорю, – ровным голосом сказала она. – Прямо сейчас.
– Не надо, ба…
– И как у него только сыновья родились, не пойму… У таких должны девки родиться. Хотя… Наверное, это не у него сыновья родились, наверное, это у твоей матери родились, она как мужик…
Бабушка засмеялась и смеялась долго и со злым удовольствием.
– Ладно, пора, кажется, завтракать. – Бабушка поглядела на часы. – Я пойду, а ты давай, просыпайся. Кажется, твоя мать пельменей налепила. Дурь какая…
– Почему дурь?
– Кто же пельмени ест с утра? – Бабушка хмыкнула. – Едва сирена отвыла, а она пельмени вертит. Пельмени надо варить вечером и есть в сумерках, так правильно. А мать твоя вообще ничего не понимает.
Мою мать бабушка не любит. Все свекрови не любят невесток, это обычное дело. Но бабушка не любит мою мать по другим причинам. Мать белоруска, а бабушка их не уважает, считает, что белорусы могут только картошку трескать да на пиле играть. И ещё она считает мать слишком умной для моего отца. А слишком умная жена всегда себе на уме.
– А знаешь, почему вечером? Потому что после пельменей спать хочется. Утром наешься, и целый день сам ходишь, как пельмень. Утром надо кашу есть. Пять минут тебе.
Бабушка удалилась. За пять минут я оделся, поболтал головой в колодце. Судя по всему, целью бабушки была отнюдь не беседа со мной. Со мной она разминалась, так, набирала желчи для грядущего скандала. Бабушка любит поскандалить, трамбует всех, как асфальтоукладчик. Мне кажется, она это делает сугубо в физкультурных целях, чтобы в сосудах не скапливалось слишком много бляшек.