ескую, но тот, кто освоил классическую гитару, тот после хоть на балалайке сыграет. Я много песен знаю…
Упырь подстроил гитару и принялся бренчать.
Это был всему миру известный рокерский репертуар, и про дурочка, и про всё идёт по плану, и про пачку сигарет, и про милая моя, солнышко лесное, всё что надо. С костром всё что угодно покатит. Впрочем, и пел, и играл Упырь хорошо, к нам даже подсели девчонки от соседних костров, штуки три. Слушали, смотрели на Упыря с восхищением. Девчонки всегда любят тех, кто на гитарах умеет.
Пел Упырь хорошо, но это уже ничего не решало.
– Давай спать, Денис, – сказал я.
И в подтверждение зевнул громко, так чтобы всему лесу стало понятно, что спать я хочу смертельно.
Девчонки стали ныть и уговаривать, я сказал, что они могут делать всё, что им заблагорассудится, а я лично пошёл спать. Я спать хочу.
А они ещё долго сидели. Упырь пел, девчонки хихикали. Долго. Я, кажется, уснул по-настоящему.
А потом случилось то, что должно было случиться. Вообще-то я не верил. Не очень верил. Не до конца верил. Что всё получится так легко. А оно получилось. Упырь просунулся в палатку, долго сидел у входа.
Потом спросил:
– Никит, ты спишь?
Я не ответил. Упырь повторил:
– Никит, ты спишь?
– Ну что?
– А ты знаешь дорогу?
– Куда? – Я сделал вид, что не понял. – Куда ещё?
– Туда, на провалы?
– Ну как… У нас все её знают. Только тяжело, конечно… Тяжёлый маршрут.
Захотелось пить. Сильно. И жарко было. Ночь, а жарко. Хотя и не ночь уже, светает. Часа четыре, наверное.
Пора.
Глава 24Лосиный лев
Мы шагали на север. У меня был компас, мы шли по синей стрелке, за остриём.
К провалам.
Можно идти и без компаса – уже час, как начался голубой с красноватыми пятнами мох, это было верным признаком – скоро должны начаться провалы. Из провалов расползалась какая-то минеральная дрянь, и из-за неё мох приобретал такой цвет. Те, кто поднимался над нашими лесами на вертолёте, говорили, что провалы сверху похожи на озеро, на аккуратную сиреневую кляксу.
На самом деле я никогда не был возле самих провалов. У нас вообще мало кто к ним ходил, в основном только врут разное, вот как Вырвиглаз к примеру. А бывать тут мало кто бывал, и далеко, и место гиблое.
Мы шагали на север, мох трещал и стрелялся, а Упырь болтал и никак не мог заткнуться:
– …Но туда мы так и не попали в тот год. Мы давно собирались съездить туда, и папа и мама. Доминиканская Республика – это почти рай, я книгу про это читал. Там можно ничего не делать, только лежать под пальмой и лежать, и пляжи там такие дикие. Можно кататься на гигантских черепахах, есть черепахи, которым по триста лет, и в глубине их панцирей живут маленькие крабы. Там они делают кокосовое масло, а кокосовое молоко в умывальники наливают. Самое главное, взять побольше средств от комаров, там здоровенные комары и кусаются…
Иногда я оглядывался, так, на всякий случай. Озеров уже наверняка отправился за нами. Он понял, что мы удрали к провалам, просчитал всё и спешил за нами. Озеров быстро по лесу ходит, я думаю, он может даже бежать. Но у меня всё равно есть время. Часа четыре или три.
Упырь болтал:
– …Я стал изучать испанский язык. Ты слышал про даун-шифтинг? Это такие люди, они разбогатели, а потом плюнули на всё и уехали в Доминикану. Они живут в таких хижинах, ловят рыбу и ничего не делают…
Сначала я долго не мог понять, что это с ним. Нет, он не отличался молчаливостью и раньше, но теперь, будто прорвало его. Наверное, он чувствовал. Люди чувствуют такие вещи, и не только люди, и животные. И всё время на меня поглядывал.
– …Но у папы тогда не получилось ничего, его как раз повысили, и мы никуда не поехали. А мама поехала на курорт. А я уж и не поехал, мне надо было в школу идти. Слушай, а если вдруг папа узнает, что мы сбежали, так он разозлится! Надо будет ему сказать, что мы случайно заблудились. Давай скажем, что ночью мы услышали, как в нашу палатку кто-то лезет, а мы испугались и убежали, а потом в лесу заблудились…
Я молчал. Я не мог почему-то с ним разговаривать. Мне было противно. И жарко, пот всё время набегал на глаза. И с языком происходило что-то ненормальное, он стал разбухать у основания, а может, это мне уже казалось.
– …И потом у нас ничего не получилось. У нас почему-то всегда ничего не получалось. В другой раз мы собирались в Египет, на пирамиды смотреть, я целый год готовился, надо было научиться с трубкой дышать, и я дышал в ванной, хорошо научился, но потом мама уехала вдруг в Прагу…
Он болтал, мне даже казалось, что он забыл, что мы идём к провалам искать Секацкого, вёл себя так, словно мы на самом деле в поход пошли. Знакомиться с достопримечательностями, собирать чагу разную, лопух сушить.
– …В Праге такие замки, там привидения везде живут…
Вдруг он остановился и спросил:
– Слушай, Никит, а почему именно сейчас они решили к провалам пойти? Ведь и раньше можно было спокойно всё сделать, ведь правильно?
– Правильно, – согласился я. – Но, видишь ли, тут многое в одну точку сошлось. Во-первых, собаку с ошейником только недавно нашли, а значит, карта появилась совсем недавно. А во-вторых, ракеты.
– Ракеты? При чём здесь ракеты?
– Ты что, не помнишь, что Вырвиглаз про кладбище рассказывал?
– Нет…
– От этих пусков трясётся земля, – сказал я. – А от этой тряски наружу вываливается всё, что в земле находится. В Филисове даже кости носорога вывалились.
– Носорога?
– Ну да, волосатого. Или шерстистого, не знаю, как точно. Там берег реки обвалился и наружу выступили кости, уже и учёных из области вызвали. С провалами то же самое. Так что там могла тоже земля обвалиться, и всё, что под глиняными наносами было, оно и открылось. Метеорит мог запросто проявиться. Поэтому Озеров туда наверняка свою банду отправил. Ну, или отправит скоро, и мы должны их опередить. Ты же не хочешь, чтобы метеорит достался Озерову?
– Он его в музей хочет поместить… – возразил Упырь.
– В музей! – усмехнулся я. – В Лондонский музей метеоритов! Продать, за сто тысяч баксов он его хочет, вот что он хочет. А может, и дороже. Знаешь, сейчас метеориты в цену входят, из них такие украшения делают… А земля в последнее время тряслась, отчего там могло все что угодно наружу вылезти. Даже метеорит. Ты думаешь, где собаку Секацкого нашли? Тут. Она вытряхнулась из земли… Короче, надо идти…
Где-то далеко-далеко завёлся дятел: тук-тук-тук, тупая дробь.
– Кукушка. – Упырь поглядел в небо. – Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить?
Не знаю, наверное, от температуры, волосы у меня на голове поднялись от этих его слов. А этот дурак ещё и повторил:
– Кукушка-кукушка, сколько мне лет жить?
Вральский дятел выстукивал дробь своим деревянным носом, стремился всей мордой к запрятанному в глубине мясистому короеду, щедро обещая Упырю десятки и сотни лет жизни.
– Классно, – сказал довольный Упырь, – кукушка мне много отсчитала!
Я не стал его разубеждать. Кукушка так кукушка. Хорошая примета.
– Надо идти, – повторил я.
– Ну да, пойдём…
Лес менялся. Он был уже как парк – редкие сосны, камни между ними, округлые, склизкие, лучше на них не наступать.
Упырь снова остановился. Что ж он всё время так? Чувствует, что ли?
– Что? – спросил я. – Что ещё?
– Волк.
– Какой волк?
– Двухголовый… – шёпотом сказал Упырь.
Я хихикнул.
– Не, я конечно, понимаю, что это всё чушь, но всё равно, как-то не так… Лес тут такой непривычный… Илья говорил, что тут какой-то дух…
– Какой ещё Илья? – не понял я.
– Ну, Илья, лысый который. Он говорил, что тут дух всё охраняет… Погоди…
Упырь принялся копаться в карманах и достал большой пряник, раскрошил его и раскидал по сторонам.
– Зачем это?
– Жертва. Ну как же, он же, Илья, говорил, что надо принести жертву…
– Не будь похож на Вырвиглаза, – остановил его я. – Нет здесь ничего, просто дырки в земле. Пойдём.
Но мне самому стало не по себе, а может, это было от жара, скорее всего от жара. Я где-то слыхал, что люди, которые сильно болеют, у которых случается горячка, так вот, эти люди в какой-то момент своей болезни начинают ощущать, что кто-то рядом есть, хотя они в комнатах одни. Потом, выздоровев, они вспоминают это своё ощущение и рассказывают, что к ним приходил ангел. Или говорят, что смерть стояла у изголовья. Наверное, что-то подобное испытал и я.
Я понимал, что это температура, что это нервы, разыгравшееся воображение, я всё это понимал, но ощущение присутствия не отпускало.
– Нет тут никого, – сказал вдруг Упырь.
– Что? – не понял я.
– Нет никого.
– Ты тоже чувствуешь?
– Ага. Но нет никого. В лесу часто кажется, что кто-то за тобой смотрит. Это синдром джунглей. Нормально.
– Нормально…
– А чего ты тогда трясёшься? – спросил Упырь.
– Трясусь… Не знаю. Трясусь. Приболел, наверное.
– Он ещё про глаза рассказывал… – напомнил Упырь.
Тут я уж не выдержал и огляделся ещё раз. Никаких глаз вокруг не было, не надо нам никаких красных глаз… Почему, собственно, красных? Почему глаза должны быть красными? Лес как лес, светлый, но какой-то при этом мрачный. Или казалось мне это? Ощущение присутствия…
– Нет никаких глаз, – твёрдо сказал я. – Пойдём. Пойдём. Или уже передумал?
– Нет, не передумал. Просто…
Кто-то настойчиво и нетерпеливо смотрел мне в затылок, я обернулся рывком – и никого. Дерево. Деревья. Между ними какие-то тоненькие и худолистные рябинки в человеческий рост. Всё тихо, замерло, будто заморозилось.
– Что? – уже испуганно спросил Упырь.
– Ничего. Всё в порядке. Показалось… Что там Вырвиглаз говорил, петуха в жертву надо принести?
– Да, чёрного…
– Отлично.
Я принялся вытряхивать из карманов петушков, отлитых из чуть подгорелого сахара. Петушков оказалось много, я купил их и сам не заметил, сколько купил, они вываливались на мох.