– Петушки… Зачем…
– Какая разница? Чёрный петух, петушок? Это тоже в конце концов петух…
И я стал раскидывать леденцы в разные стороны. Это было глупо. Если бы я посмотрел на себя со стороны неделю назад, я бы, наверное, засмеялся. И подумал бы, что я дурачок. Дурак.
Надо было собраться. Собраться. Я собрался. Надо было посмотреть в домашней аптечке что-нибудь вчера… От чего только? Грипп, наверное, простыл, нечего голову под колонку совать, теперь в ней какие-то черви… Лимон бы сожрать…
Заболели ноги. Вдруг. Неожиданно как-то. И сердце пошло, пошло, но я скрипнул зубами и загнал его вглубь, за рёбра.
И мы пошли дальше. Упырь молчал. Он замолчал и теперь вместо его боботанья был только хруст мха, и я стал думать, что лучше бы он болтал.
Я на самом деле не бывал у провалов, хотя, если быть честным, добраться до них пробовал, как и большинство местных мальчишек. Ходил, да не дошёл. И не с Вырвиглазом это было, так, с одним типом, мы с ним дружили два лета. Сам он жил в Мурманске, а на каникулы приезжал к бабушке, она тогда ещё жила в доме, в котором живут Соловьёвы. Его звали Дима, он был наполовину слепой, с толстыми очками, возможно, из-за этого в нём жил неистребимый исследовательский дух. Дима, правда, считал, что в провалах обитают фашисты, засевшие тут ещё с войны, и в доказательство показывал вырезку из газеты «Краевые Ведомости». В ней рассказывалась история про то, как во время войны над нашим городом по ошибке выбросился немецкий десант.
Из военных объектов у нас тогда были тушёнковый завод и железнодорожный мост, за неимением лучшего немецкие десантники решили напасть на них. Но из области были вызваны смершевцы, они быстро справились с фашистами, загнали их в лес и перебили по одному.
Это, кстати, правда, я потом узнал. Немецкие каски и оружие в краеведческом музее – остатки как раз той экспедиции. Но только мой приятель Дима считал, что их загнали к провалам и совсем не перестреляли, а наоборот – десантники разобрались со смершевцами и спустились в провалы, в тамошние подземные пещеры. Все эти фашисты давно померли, но оружие их так и осталось внизу, и его легко достать.
Дима хотел себе каску и пулемёт, а я хотел взять себе автомат. Зачем-то. Хотя мог прожить и без автомата. Мы шли к провалам, но не дошли, поскольку на полпути Димка встретил в одной из поперечных канав мотоциклетный двигатель без одного цилиндра, Димка загорелся этим двигателем, и мы до вечера тащили его домой, а когда этот двигатель увидела бабушка Димки, то разозлилась и велела нам тащить его обратно.
Больше мы к провалам не ходили. К тому же Димка решил строить полосу препятствий, для тренировок по спецназовскому манеру.
Что-то я развспоминался, вспомнил этого Димку, зачем? Хорошо, что мы туда тогда не попали, провалы – опасная штука, это Озеров правильно сказал…
Мы шагали к провалам. Я начинал чувствовать усталость, продвигаться стало тяжелее – под мхом объявились округлые плоские камни, эти камни были скользкие, как масляные, и я часто оскальзывался. Упырь оскальзывался реже. Ещё бы – у него ведь суперподошва, на каких-то, наверное, осьминожках или ещё чём. Подошва пружинит, облегчает хождение.
Но и Упырю было тоже нелегко – на носу болталась прозрачная капля, пот, Упырю тоже было жарко, Упырь устал.
А я и вообще… Руки болели и колени стали болеть, точно кто-то насыпал в них песка, и было ещё верное доказательство того, что я был болен – когда я поворачивал голову, то чувствовал, как мозг на чуть-чуть, но отстает от черепа, словно голова наполнилась жидкостью и мозг болтался в ней независимо от остального. Поганое ощущение, самое поганое во всех болезнях. Значит, грипп. У меня всегда такой грипп, причём он возникает сам по себе, стоит хорошенько простыть или промокнуть, видимо, бациллы гриппа живут во мне, и стоит немного дать им волю, как они вырываются. А потом всё происходит стремительно – болезнь накидывается и жрёт, день или два дня я валяюсь, и вдруг резко, с испариной, отпускает.
И, судя по уже начавшему отслаиваться мозгу, я был близок к пиковой форме. Это от нервов. Нервы расшатались, подтолкнули болезнь…
– Хочешь шоколадку? – спросил вдруг Упырь.
– Нет, – ответил я. – Не хочу, спасибо, что-то нет аппетита… Башка трещит. Надо придумать… придумать, что врать будем?
– То есть?
– То есть Озеров не дурак. Он наверняка понял, куда мы двинули. Так что скоро будет здесь. Надо ему сказать…
– Скажем, что заблудились.
– Не пойдёт. – Я отрицательно помотал головой, это было больно.
Упырь стоял, разинув рот, нижняя, похожая на U губа оттянулась ещё дальше. Гадость, меня сопровождает гадость, ползёт за мной, цепляет липким щупальцем, почему вокруг муроды…
– Не пойдёт. Озеров не поверит, что мы заблудились, надо сказать ему… Ладно, потом подумаем, что сказать… А это что?
Только сейчас я увидел – недалеко от нас, шагах в… не знаю, недалеко, виднелась широкая, метров в двадцать, конусообразная воронка. Такие бывают у муравьиных львов, но они в песке свои воронки раскапывают, а эта была во мху, тут, наверное, жил лосиный лев…
– Там лев, – указал пальцем я.
– Ты что? – Упырь потрогал меня за плечо. – Какой лев ещё…
– Муравьиный лев, очень похоже…
– На какого ещё льва? – Упырь принялся вглядываться мне в глаза. – Тут ещё львы, что ли…
– Проехали, – отмахнулся я. – Это я к тому, что форма такая, будто снизу кто-то тянет…
– Это что, и есть провал? – спросил Упырь.
– Да. Но это новый, ещё не успел как следует провалиться. Это как ловушка, сверху мох и земля, а под ним пустота, если наступить, то можно провалиться. Идёт лось, или медведь, проваливается, и получается дыра. Вообще-то тут везде камень, а на нём почва наросла и мох. А так скалы. Настоящие провалы должны быть с каменистыми краями… Настоящие провалы дальше. Рядом тут. Пойдём, пока не поздно…
– Озеров не будет ругаться, – сказал вдруг Упырь.
– Почему это?
– Я знаю.
Глаза его сузились. Ну да, Озеров же не дурак, он знает, кто такой Упырь, чей он сынуля. Поэтому шибко ругаться он не будет. Это правильно.
– Надо обойти. – Я указал на воронку. – Справа.
Мы стали обходить. Жутко было. Мне всё казалось, что вот-вот под ногами разверзнется пропасть и я полечу куда-то в вечную тьму… Во тьму. Никто не найдёт. Никогда.
– Может, вернёмся? – сказал Упырь.
– Почему?
– Не знаю… Как-то не по себе…
Я ему ничего не ответил. Я уже видел провал. Настоящий. Вернее, не видел, а как-то предчувствовал, что ли. Он был впереди. Какое-то неуловимое для глаза, но вполне ощутимое понижение, сдвиг в температуре воздуха, тишина вокруг. Была тишина. Сердце у меня стучало, и горло тоже стучало, словно кто-то сжимал мою шею горячей рукой. Мне даже стало страшно – а вдруг Упырь услышит меня, не мои шаги, а моё сердце, которое просто взбесилось.
– Тут рядом, – сказал я. – Зачем возвращаться?
– Да, действительно, – согласился Упырь. – Глупо… Такой путь проделать – и всё зря…
Упырь почесал лоб, подумал и сказал:
– Ерунда. Конечно же, ерунда, нервы. Пойдём.
Он улыбнулся, поёжился и пошагал вперёд.
Провал должен был возникнуть неожиданно, говорили так. Почему многие падают в него – потому, что он прыгает, как зверь. И не успеваешь сделать шаг назад, голова кружится – и всё, полетел… Тьма.
Я сбросил рюкзак, надо подойти к провалу налегке, мало ли что, вдруг придётся побарахтаться. Скорее всего мне не придётся ничего делать, скорее всего меня слизнёт с краю, говорят, так всегда случается, провал прыгает, от него не увернуться.
Я сбросил куртку.
Упырь шагал вперёд. Катился, как мячик. А потом остановился. И я остановился, в нескольких шагах от него.
– Провал, – прошептал он. – Видишь?
Я видел.
– Настоящий, – подтвердил я. – Сделаем так…
Дыхание перехватило, я взял фляжку, отхлебнул, но проглотить воду не смог, выплюнул. Огляделся. Метрах в трёхстах справа был ещё один провал. То, что надо, как раз.
Я вытер рукавом пот, рукав почти промок.
– Сделаем так, – сказал я, – будем обследовать их постепенно, один за другим. Но их тут много, так что ты иди к этому, а я к тому. Надо подойти как можно ближе и посмотреть вниз… Ты понял?
– Понял.
– Ну, тогда пойдём. Ты налево, я направо. Не спеши.
Скользких камней стало больше, казалось, что они блестят и пускают в меня солнечные зайчики. Сейчас бы поспать хорошенько, если бы я отоспался, то стало бы гораздо лучше, я знаю.
Я повернулся и направился к правому провалу. Оглядывался, даже не оглядывался, а смотрел всё время на Упыря. Он всё ещё стоял, потом спрыгнул и пошагал в нужную сторону.
– Осторожнее! – посоветовал я. – Камни скользкие…
Упырь сделал несколько шагов, замер на секунду и двинулся тоже. Он не торопился, шагал деревянно, механически, робот. Остановился, опять остановился, ну что же такое, почему это всё никак не кончится!!!
Я рванул к нему. Собравшись, скопив в кулак всё, что ещё осталось. Бежал, запинался, упал, разодрав о камень руку. Упырь мялся, оглядывался назад, словно вляпался в смолу.
Я подбежал, близко, вплотную почти, так что он отшатнулся, будто я был чудищем каким.
– Ну что? Что опять?! Так мы тут до вечера протопчемся, Озеров уже идёт по следам…
– Страшно, – признался Упырь. – Страшно…
И уставился на меня. И мне захотелось взять, схватить его за шкирку, треснуть в лоб и тащить, тащить туда, к обрыву.
– Да чего страшного-то? Подойдёшь, посмотришь, если чего там увидишь, то мне свистанёшь… А я в свой провал провалюсь… тьфу ты, блин, совсем уже всё… Посмотрю в свой провал. Встретимся через пять минут…
Упырь не двигался.
– Ну, ладно, – сказал я. – Ты же сам сказал: чего, зря, что ли, в такую даль тащились? Ты же сам хотел на эти провалы…
– Я не знаю всё-таки…
– Давай! – рявкнул я. – Пошёл! Пошёл…
Голова стремительно наливалась болью, в глаза протекала красная муть, зубы болели, всё болело.