***
Констебль Хоппер сходил с ума от беспокойства…
Смена у его тумбы закончилась, как и всегда, за пятнадцать минут до положенного срока. Настроения идти в полицейский паб «Колокол и Шар» сегодня что-то не наблюдалось, и он потопал домой.
Предаваясь мечтательным размышлениям о некоей бойкой и злющей, как сотня гремлинов, девице с канала, Хоппер и не заметил, как добрался до своего дома в переулке Гнутых Спиц.
Над крыльцом свет не горел, но он сперва не придал этому значения. Пару раз выронив ключи и пару раз выругавшись, констебль открыл дверь и вошел в прихожую.
– Лиззи, я дома! – пробасил он и, высвободив ремешок, снял шлем.
Свет не горел и в прихожей… Странно…
– Лиззи!
Может, она не слышит его из-за бурлящих казанков с ужином?
Но ни ужина, ни сестры в кухне не оказалось.
Хоппер задумчиво почесал квадратный подбородок. Обычно Лиззи к этому времени уже была дома – ее нанимательница, миссис Дин, отпускает ее, пока не стемнело. Лиззи всегда здесь, ждет его, ворчит, уговаривает съесть не только жаркое, но и печеную грушу. «Груши полезные», – говорит она, улыбаясь от того, как он морщится. Но сейчас его не ждала даже мерзкая ежедневная груша.
В сердце Хоппера поселилось недоброе предчувствие…
Дом был темен и холоден, котел не зажигался, по ощущениям, с самого утра. Комната сестры пустовала. Как и чердак, чулан и даже – констебль проверил все варианты – угольный ящик у задней двери.
– Может, она просто задержалась у миссис Дин?
Хоппер очень уважал эту важную, величественную даму, несмотря на то, что ее муж являлся крючкотворским адвокатом. У полиции с адвокатской коллегией старая вражда, но лично Хмырр Хоппер был рад, что Лиззи работает у Динов – они ее не обижают, а сама сестра души не чает в хозяйке. И все же…
Нехорошее предчувствие переросло в мрачную убежденность под названием: «Что-то стряслось», когда он открыл приемник пневмопочты и обнаружил там капсулу с посланием.
Констебль с тревогой развернул записку. Писала миссис Дин:
«Дорогая мисс Хоппер!
Вынуждена сообщить, что я была весьма удивлена, когда вы не явились в обычное время, так как прежде вы никогда не опаздывали и не пропускали наши встречи. Вам известно, как я ценю пунктуальность. Но вы не пришли ни через час, ни даже через два, и мне хотелось бы узнать причину вашего отсутствия.
Если вы себя дурно чувствуете, стоило об этом написать. Я глубоко убеждена, что благовоспитанная мисс должна предупреждать свою хозяйку о дурном самочувствии, даже будучи при смерти. Недомогание и даже смерть не повод изменять хорошему тону и манерам.
В ожидании получить от вас объяснения, миссис Корнелия Дин»
Хоппер не знал, что и думать. Лиззи не пришла к миссис Дин? Прежде она никогда не пропускала работу. Да она скорее умерла бы, чем совершила подобное!
Констебль испугался. По-настоящему. Так он не боялся различных вертлявых и шушерников, которые всегда не прочь проверить полицейскую шкуру на прочность. Так он не боялся собаку соседа мистера Крайли, которую на самом деле очень боялся.
Вооружившись ручкой, чернильницей и листком бумаги, Хоппер взялся за записку для миссис Дин, в которой сообщал, что Лиззи нет дома, а также высказывал свои опасения за нее. Он просил супругу адвоката подтвердить, что Лиззи у нее так и не появилась…
Ему всегда тяжело давалось письмо, но он старался выводить буковки ровнее, не оставлять клякс и совершать как можно меньше ошибок – все-таки миссис Дин была очень строгой дамой.
Отправив письмо, констебль попытался зажечь фонарь над крыльцом, но, так и не определившись, какой именно вентиль на какой именно трубе отвечает за этот фонарь, вернулся к приемнику пневмопочты.
Ответ пришел очень быстро. Миссис Дин была взволнована. Она подтвердила: Лиззи к ней сегодня не приходила.
И тут Хоппер вспомнил. Утром Лиззи сказала, что перед тем, как пойти к миссис Дин, сперва заглянет к маме… Кладбище! Чемоданное кладбище возле Мосто́вой балки! Там же обитает всякий сброд: самые бедные из рабочих, приезжие, различные типы с дурными намерениями…
Запретив себе даже думать о всевозможных ужасах, что могли приключиться с сестрой, Хоппер вызвал Бэнкса. Несмотря на то, что толстяк уже был на свидании с третьей по счету кружкой эля, явился он незамедлительно – подобной настойчивости за своим напарником Бэнкс прежде не замечал.
– Что стряслось? – спросил он, раздосадованный тем, что его оторвали от «Синего Зайца», а трактирщик запретил ему брать кружку с собой.
– Лиззи пропала.
– То есть, пропала?
– То и есть. У тебя что, глухота приключилась к вечеру?
– Эй, потише… Отыщем мы мисс Лиззи, не кипятись. Что тебе известно?
– Она ходила на Чемоданное кладбище.
Бэнкс поморщился.
После короткого спора было решено отправиться прямиком туда, и Хоппер даже взял старый отцовский револьвер из сундука на чердаке. В барабане было всего три патрона, но подобные мелочи констебля сейчас не заботили.
Они быстро добрались до кладбища, и каков же был ужас Хмырра Хоппера, когда возле могилы мамы они нашли корзинку Лиззи.
Бэнкс меж тем обнаружил следы, ведущие к аллее, на которой явно совсем недавно стоял экипаж.
Вывод напрашивался очевидный: кто-то похитил Лиззи.
Бэнкс и Хоппер отыскали кладбищенского смотрителя, но тот был настолько пьян, что не имело ни малейшего смысла ни избивать его, ни что-либо у него выпытывать.
Тогда напарники отправились на Полицейскую площадь, где Хоппер проявил максимум непочтения и грубости в отношении своего прямого начальника, старшего сержанта Гоббина. Тот поначалу отнесся к словам Хоппера снисходительно и безразлично, отчего констебль в ярости обозвал его ленивым злыднем, бессердечным хмырем и «со всем моим уважением, сэр, но, если вы не ударите в колокол, я сам ударю в чей-то колокол, если вы понимаете, о чем я!».
Никто и никогда не смел так разговаривать со старшим сержантом, который наводил ужас на Дом-синей-крышей и весь Тремпл-Толл в придачу, но тем не менее тот не смог проигнорировать настойчивость своего констебля.
Заверив его, что они найдут мисс Лиззи, Гоббин велел ему отправляться домой и ожидать ее на случай, если она появится. Хоппер начал было спорить, но сержант ничего не стал слушать, и констебль под запущенное вытье полицейской тревоги был препровожден до дома. Ему не оставалось ничего иного, как ждать…
Бэнкс сообщал ему новости, отправляя их через уличные пункты пневматической почты.
«Пайпс сообщает, что его отряд проверил Семафорную площадь и окрестности. В Мостовой балке трупа мисс Лиззи не обнаружено. Начинают обыскивать меблированные комнаты. Кажется, Гоббин ухватился за возможность – он давно искал повод навести там шороху…»
«Гун сообщает, что в окрестностях улицы Вишневой и “Эрринхауз” трупа мисс Лиззи нет…»
«Мы углубляемся в кварталы у канала, на заброшенных фабриках трупа мисс Лиззи пока не обнаружено…»
Ночь прошла в невероятном напряжении. И все эти сообщения про труп Лиззи…
Кажется, констебли и, в частности, Бэнкс были убеждены, что живой они сестру Хоппера не найдут. Похищения в Габене редко завершались благоприятно для жертв. Чаще всего тех вообще не находили, но изредка жуткие изуродованные тела все-таки обнаруживались на берегу канала, под мостами, забитыми в старые дымоходы, замурованными в стены или закопанными заживо…
Хоппер метался по дому. Сновал из своей комнаты в комнату Лиззи, из одного конца коридора в другой, зачем-то постоянно забирался на чердак. То и дело констебль перемещался вниз, на стул в прихожей, который поставил напротив входной двери.
«Я съем целый фунт груш, только вернись, только вернись… Я буду носить все твои колючие шарфы, только будь жива…»
Так ползли часы… Хоппер пытался строить страшные планы мести, но не мог сосредоточиться. Беспокойство за Лиззи захлестнуло его.
Сообщения от Бэнкса приходили все реже и реже, и Хоппер мог бы прочесть между строк, что Лиззи уже не найти, если бы это не было вложено в сами строки:
«Мисс Лиззи не найти. Мы обыскали лачуги на берегу – и ничего. Местные шушерники, из тех, кто “пьет чай” с Гоббином, не слышали о твоей сестре. Я подключил Шнорринга, но и он обломал нос… Видать, вывезли ее из Саквояжни или как следует постарались и схоронили. Вернее, захоронили…»
Над крышами расстилался грязно-серый тремпл-толльский рассвет. Ближе к утру закончился дождь.
Хоппер уже почти час без движения сидел на стуле в прихожей – он не заметил, как догорела керосинка, не обратил внимания на то, что темнота в доме чуть рассеялась и все кругом залило темно-синим утренним светом.
Последняя записка от Бэнкса пришла уже довольно давно, и в ней стояло только: «Увы».
Душу Хоппера терзали зловещие догадки. Это Он ее похитил. Выждал момент, подкрался и уволок. Кто же еще? Все эти годы Он только и ждал, когда они с Лиззи утратят бдительность, расслабятся или и вовсе забудут о Нем.
Кулаки констебля сжимались сами собой. Все его тело била крупная дрожь. Он жалел, что не прикончил эту мразь еще много лет назад, когда забирал Лиззи из того дома. Нужно было избавиться от Него – отплатить за каждую слезинку, что выплакала сестра, отомстить за сжитую со света маму. Но тогда Он казался ничтожным слизняком, о которого жалко даже пачкать подошву: ползал, истекал желчью, грязный старик, – убивать такого все равно что избавляться от слизи голыми руками. Да и мама была бы против – она всегда жалела всякую нечисть.
И вот сейчас этот ублюдок дождался своего, отыскал малышку Лиззи, подкараулил ее и…
– Ну все! – Хоппер вскочил со стула и ринулся к двери.
Ждать больше было нельзя. Пока он здесь впустую тратит время, этот монстр мучает бедную Лиззи! Нет уж, он отыщет мерзавца и разберется с ним раз и навсегда. Он не может сидеть сложа руки, пока Лиззи в опасности.
Хоппер распахнул дверь и, вылетев за порог, захлопнул ее за собой так, что даже стекла в окнах задребезжали. Кругом было сыро, дул промозглый ветер.