Их здесь было много, удивительных, вызывающих омерзение или жалость… Женщина с латунным лицом, старик с огненным кашлем, мужчина с отклеивающимся усом… хотя последний, вероятно, не был больным, а просто за кем-то следил. Что ж, в любом случае доктору Доу сейчас не было дела ни до кого из этих людей.
Сжимая подмышкой планшетку с записями, по лестнице спускался бледный молодой человек в халате. Увидев того, кто поднимался ему навстречу, он замер на месте и пораженно раскрыл рот, не в силах поверить своим глазам.
– Доктор Доу?
Натаниэль Доу бросил на него быстрый взгляд, но даже не остановился. Лишь раздраженно дернул щекой: это был Стивен Степпл, некогда его ученик и протеже.
Молодой человек побежал следом и прирос к нему, словно блуждающее щупальце Вигрена (крайне приставучая мерзость).
– Доктор Доу! Что вы здесь делаете?!
– Пациент, – не замедляя шага, сообщил Натаниэль Доу. – Я пришел сюда за своим пациентом. Он в палате «39/о.у.».
– Он в «39/о.у.»? Вы уверены?
– Я уверен, Степпл.
Молодой человек, видимо, хотел что-то сказать, но промолчал.
– Вы теперь врач? – Доктор Доу кивнул, указывая на халат спутника.
– Да, сэр.
– Небось, блистаете в хирургическом театре?
Доктор Доу мог смириться с тем, что его заменил именно Степпл, поскольку сам многому его научил. Степпл всегда обладал страстью к науке и недурными способностями.
– Нет, сэр, – угрюмо ответил молодой доктор. – Меня не подпускают к джентльменской хирургии. Я принимаю бедняков и латаю разве что крысиные укусы.
Что ж, этого стоило ожидать. После того, как Натаниэль Доу ушел из больницы, сэр Скруллинг, господин главный врач и больничный диктатор, вероятно, решил отыграться на ученике «величайшего разочарования за всю его карьеру, предателя Доу».
– Когда вы в последний раз спали, Степпл? Ужасно выглядите…
Стивен Степпл был не просто худ – изможден: халат на нем висел, как занавеска на флюгере. При этом, кажется, молодой доктор забыл позавтракать… еще пару лет назад, и с тех пор ни крошки не проглотил. Под глазами у него залегли черные круги, моргал он тяжело и медленно – так, что каждое последующее моргание грозило стать последним. Да и в целом двигался он словно в какой-то прострации.
– Очень много больных, сэр, – сказал молодой доктор. – Господин главный врач говорит, что…
– Господин главный врач вами помыкает, Степпл. Меж тем вы, вероятно, забыли мои слова о том, что сонный врач – это плохой врач. Советую вам запереться на ключ в своем кабинете, принять снотворное и выспаться.
– У меня нет своего кабинета…
– Ну разумеется, – проворчал доктор Доу. – Выдали вам стульчик в каком-нибудь темном закутке?
– Мне не выдали стул.
Доктор Доу поморщился.
– Вы всегда мечтали стать врачом, Степпл. Надеюсь, ваша мечта сбылась. – Это прозвучало невероятно жестоко, и даже Натаниэль Доу понял, что был слишком резок. – Вы подавали неплохие надежды, будучи моим ассистентом, – он попытался чуть смягчить сказанное, но вышло еще хуже – его слова походили на безжалостное напоминание о том, что этот человек ничего так и не достиг и попутно растерял весь свой потенциал, спотыкаясь на кочках беспросветной жизни. – Помнится, вы хотели отыскать лекарство от сумеречной инфлюэнцы… Как успехи?
Доктор Степпл что-то пробормотал: пациенты, отчеты, почистить туфли доктора Скруллинга, извечные путешествия по этой проклятой лестнице… Затем он решил сменить тему:
– Ваш пациент. Чем он болен?
– Синдром Котара.
– Котар! Редкий зверь… И какое вы предложили лечение?
Натаниэль Доу резко остановился. Он сделал это так неожиданно, что молодой доктор, последовав его примеру, едва не упал.
– Лучше скажите мне, Степпл, что это еще за Загеби? – Доктор Доу пристально поглядел на бывшего ученика.
– Простите, сэр?
– Мне сообщили, что моего пациента будет лечить некий доктор Загеби.
– Простите, сэр. Мне незнакомо это имя.
– Неужели?
Доктор Доу продолжил путь, Степпл не отставал. Они поднялись на третий этаж, вышли в коридор. По обе стороны располагались двери палат и процедурных кафедр.
Доктор Степпл кашлянул, не зная, как сказать то, что хотел, и неловко начал:
– Я уж было понадеялся…
– Что я вернулся? Нет уж, этому не бывать. Оставьте надежду, Степлл.
– Да, сэр. Я помню ваши слова: «Надежда – медленный яд».
Может, надежда и была медленным ядом, но вот мгновенно действующим ядом исходил взгляд двух злобных и колючих глаз, встретившийся со взглядом доктора Доу. Старуха-медсестра выглядывала из круглого окна в двери кафедры сердечной депривации, отчего казалось, что ее голова отделена от тела и помещена в какой-то аквариум.
Гертруда Грехенмолл. Тварь, которой доктор Доу с удовольствием лично ампутировал бы голову. Старшая медсестра больницы была самым подлым и коварным человеком из всех, кого доктор знал. Хотя по правде он вообще сомневался в том, что она – человек. Скорее уж, она была мерзостным порождением Ворбурга.
Внутри у доктора Доу разлилось теплое, приятное чувство, когда он отметил страх, на мгновение промелькнувший в глазах сестры Грехенмолл. Но он пришел сюда не за ней.
Дверь одной из попавшихся на пути процедурных кафедр была открыта. Хирургические машины стояли там со вскинутыми скальпелями и иглами. Повсюду была кровь, словно недавно на этой кафедре проходила не операция, а разрывание на куски. Доктор Доу узнал почерк.
– Карвера все еще подпускают к пациентам? – с досадой спросил он.
– Да, сэр. Сейчас он в любимчиках у господина главного хирурга.
– Разочарован.
Они прошли мимо больших портальных дверей в хирургический театр – когда-то доктор Доу проводил там свои операции под восхищенными и одобряющими взглядами джентльменов-врачей, приезжавших понаблюдать за его работой со всех концов города. Вероятно, Карвера с его топорной секцией и балаганными ужимками туда даже на револьверный выстрел не подпускают: невзирая на протежирование главного хирурга, его методы всегда отталкивали чопорных докторов из Старого центра, Сонн и с Набережных…
Доктор Степпл между тем во все глаза глядел на своего бывшего учителя. Он сразу же понял, что тот стал намного холоднее, намного более отчужденным. Он знал, что происшествие в больнице, из-за которого доктор Доу покинул свой пост, надломило его, и, разумеется, он был осведомлен о постигшем его вскоре личном несчастье. Натаниэль Френсис Доу и прежде был убежденным мизантропом, но сейчас перед доктором Степплом предстал человек, который будто прошел долгую кровавую войну вкупе с тюремным заключением и вдобавок узнал о собственном смертельном недуге. Гневный прищур ни на миг не меняется, поджатые губы не смягчаются, и если прислушаться, кажется, будто у него в груди тикает часовая бомба.
Натаниэль Френсис Доу чем-то действительно напоминал бомбу, которая грозила вот-вот взорваться. Как бы то ни было, путь ему преграждать не стоило: он пришел сюда за своим пациентом, и без него он не уйдет, пусть хоть провалится крыша больницы, а стены сложатся внутрь. От его решимости мороз пробирал даже доктора Степпла, который и без того постоянно чувствовал озноб и хронически не мог согреться.
Вскоре доктор Доу и едва поспевающий за ним Стивен Степпл оказались у тупиковой палаты коридора на третьем этаже. На двери висела табличка: «Палата № 39. Особый уход». «Особый уход» на деле значил «особый уход из жизни». Сюда отправляли умирающих – с бьющимся сердцем эту палату означенные пациенты уже не покидали.
В голове у доктора Доу сверлом прокручивалась мысль: «Он еще жив. Я должен успеть. Я должен…»
Перед дверью «39/о.у.» стояли Бергман и Фольмер, личные прихвостни доктора Грейхилла. Безмозглые злобные типы, способные лишь бездумно выполнять приказы своего начальника. Мастера запугивать пациентов и профессиональные господа-усмирители, с ними предпочитали не сталкиваться даже служащие больницы. Впрочем, доктор Доу был из числа тех немногих, кто их не боялся.
– С дороги! – велел он с такой яростью в голосе, что даже Бергман, который, казалось, мог проглотить его целиком, и Фольмер, при подобном исходе закусивший бы его цилиндром (с него бы сталось), вздрогнули и нерешительно переглянулись.
– Сэр, вы не должны…
У доктора Доу не было ни времени, ни желания выслушивать, что он там не должен.
– Вам лучше убраться с моего пути, или вы забыли, кто я такой?!
– Нет, сэр, доктор Доу, не забыли, но мы не можем…
Натаниэль Доу не стал дослушивать и одну за другой открыл защелки на саквояже. С каждым «клац» оба громилы судорожно и шумно сглатывали. Они побелели, губы их затряслись, но применить свое средство убеждения жуткому доктору все же не довелось.
– Доу! – раздался возмущенный голос со стороны лестницы, и Бергман с Фольмером, не сговариваясь, вздохнули с облегчением.
К дверям палаты «39/о.у.» подошел доктор Грейхилл, левая рука господина главного врача. Вдвоем с рукой правой (главным хирургом доктором Шеннибергом) они считали Больницу Странных Болезней своей собственностью.
Доктор Грейхилл всегда был гнилым человеком и пах соответственно, невзирая на все парфюмы. По мнению доктора Доу, он позорил профессию врача одним тем фактом, что испускает свое зловонное дыхание в воздух. В личной пыточной доктора Доу, которую тот выстроил у себя в воображении и в которую то и дело отправлял неугодных ему раздражающих личностей, доктор Грейхилл заслуживал отдельный, именной, стол.
– Я даже не поверил, когда сестра Мид описала ворвавшегося в больницу человека! – Толстяк одарил доктора Доу широкой улыбкой и снисходительным взглядом из-под круглых очков. – Как гром среди ясного неба! Как дождь из черных кошек! Уж не вы ли тогда говорили, Доу, что ноги вашей здесь не будет? И что же я вижу? – доктор Грейхилл демонстративно опустил взгляд. – Обе ваши ноги стоят на этом полу. Вы ведь в курсе, что все громкие заявления мгновенно обесцениваются, когда им противоречат?