– Леопольд Пруддс, – отчеканил доктор Доу. – Мой пациент. Где он?
– Простите, мне это имя ничего не говорит, Доу. Здесь нет никаких Пруддсов.
– Он просто болен. Если вы задурили ему голову и убили его…
– Что? С каких это пор медицинское умерщвление из сострадания стало считаться в Габене убийством? И вообще синдром Котара подразумевает…
– Я не говорил вам о синдроме Котара. То есть он был здесь!
– Сэр, – неожиданно встрял в разговор доктор Степпл, обращаясь к доктору Грейхиллу. – Доктор Доу считает, что его пациентом занимается какой-то доктор Загеби. Но у нас ведь нет докторов с таким именем, верно?
В глубине мелких глазок Грейхилла зажглись огоньки ярости. Он поправил очки и скривился: судя по всему, молодой доктор не просто неудачно вмешался, но еще и сказал что-то не то.
– Степпл, вам нечем заняться?
– Есть, сэр. Я просто…
– Вот и займитесь своими пациентами. Иначе я доложу доктору Скруллингу, что вы ошиваетесь без дела. Он все еще на вас злится после того инцидента, когда вы вытащили из его мусорной корзины и съели заплесневевший сэндвич.
Доктор Степпл не смел поднять глаза на доктора Доу. Униженный и подавленный, он кивнул и предпочел поскорее скрыться. Кажется, молодой доктор сейчас сам желал, чтобы его лишили жизни в палате «39/о.у.».
– Напоминаю вам, Доу, – продолжил Грейхилл, – что эта палата предназначена для произведения сострадательной эвтаназии. Процедура была произведена. Вашего пациента больше нет в живых. Вы опоздали. Пятнадцать минут назад все было кончено.
Доктор Доу застыл. Он одновременно ощутил, как в его легких закончился воздух, и невероятное и с тем несбыточное желание повернуть время вспять… хотя бы на шестнадцать минут назад.
– Какое вы имели право?..
– Мне стоит напомнить вам, что это законно? И мне не требуется чье-либо, кроме самого пациента, дозволение?
– Он был болен. Ему нужно было лечение… а не умерщвление.
– Он говорил иное.
– И вы с радостью подыграли! Его жизнь только началась…
– Но что это была за жизнь? – Доктор Грейхилл сложил руки на животе и сцепил пальцы. – Вы, видимо, забыли, что жизнь есть благо только тогда, когда в целом удовольствия превалируют над страданиями, положительные эмоции – над отрицательными.
Доктор Доу, казалось, сейчас на него набросится.
– Я помню формулировку… – проскрипел он и двинулся на громил-санитаров. – В сторону. Пропустите меня.
– Вы здесь больше не командуете, Доу, – сказал доктор Грейхилл, наслаждаясь тем, как эта фраза прозвучала. – Вы здесь нежеланный гость. Лечите ваших крыс у канала.
– В сторону, – прорычал доктор Доу. – Или хуже будет.
Бергман и Фольмер неуверенно глянули на доктора Грейхилла – тот самодовольно кивнул, и тогда санитары разошлись в стороны.
Доктор Доу толкнул дверь. В «39/о.у.» было темно, но, благодаря лампе в коридоре и свету фонарей, проникающему через окно, он смог разобрать, что в палате никого нет – койки пустовали.
– Вы опоздали. Как я и сказал, его здесь нет.
– Где он?
– Его уже поздно лечить…
– Где он? – яростно повторил доктор Доу, обернувшись. Тени на его лице будто ожили, и оно утонуло в непроглядной чернильной темноте.
Даже доктор Грейхилл на миг испуганно замер.
– Там, куда попадают все тела из больницы, – он кивнул на крышку мертвецкого лифта.
Доктор Доу щелкнул замками на саквояже и ринулся обратно к лестнице.
– Я помню, что вы сделали, Доу! – крикнул ему вслед доктор Грейхилл. – Вы думали, все забыли, но я помню! Вам не удалось стереть мне воспоминания! Вам не уйти от расплаты, Доу! Я все помню!
Доктор Доу остановился. Обернулся. Пронзил доктора Грейхилла убийственным взглядом.
– Если вы все помните, – сказал он, – то понимаете, что вам со мной лучшей не связываться.
Доктор Грейхилл не выдержал и ретировался в палату.
До боли в руке сжав ручку саквояжа, доктор Доу продолжил путь к лестнице. Испуганно глядя на него, разбегались с дороги и вжимались в стены пациенты. Двери палат и процедурных кафедр захлопывались одна за другой. Даже лампы вдруг отчего-то замигали.
В коридоре повисла зловещая тишина, в которой будто боем часов звучал лишь стук каблуков: тук… тук… тук…
А затем и он стих.
…Дверь распахнулась, и доктор Доу ворвался в морг.
На стуле стоял граммофон, исторгающий из себя нечто невразумительное под названием: «Музыка, от которой дохнут даже мухи». Разобрать мелодию практически не представлялось возможным из-за гулкого эха, в котором тонула прозекторская. К тому же ее значительно портило мерзкое хлюпанье крови, стекающей по желобу в сток.
Доктор Горрин, местный аутопсист и коронер, обнаружился здесь же, у стола для вскрытий. В окровавленном фартуке, с моноклем в левом глазу, маниакальной улыбкой и руками по локти в человеческом теле. Женском.
Этот крайне своеобразный джентльмен считал себя близким другом доктора Доу. Неизвестно отчего он так решил, ведь ему не дали для этого ни единого повода. Тем не менее, вооружившись своим «тлетворным оптимизмом», пару раз в неделю он неустанно оббивал порог дома № 7 в переулке Трокар в надежде напроситься на чай или ужин. Доктор Доу терпеть не мог эти явления. Длинными холодными вечерами, когда он с удобством устраивался в своем любимом кресле у камина в гостиной, и с улицы раздавались какие-то странные звуки, почти не оставалось сомнений, что это доктор Горрин скребется в дверь. И тогда длинные холодные вечера становились еще длиннее и еще холоднее.
В общем-то, доктор Горрин, несмотря на свой мрачный и отталкивающий вид, был крайне одиноким и совершенно безобидным человеком. И еще он был невероятно счастлив, увидев, кого занесло в его морг.
– Где он?! – не церемонясь и не тратя времени на приветствия, воскликнул доктор Доу.
– О, доктор, я так рад, что вы меня навестили…
– Где он, я повторяю?! Куда вы его дели, Горрин?!
– Кого? – испуганно проговорил аутопсист, по-прежнему не вынимая рук из мертвой женщины. Его недоумение было понятным: он не мог припомнить, чтобы прежде доктор Доу проявлял подобную ярость – до сего момента этот обычно очень меланхоличный человек был чуть более щедр на эмоции, чем трехдневный покойник.
– Леопольд Пруддс. Восемнадцать лет. Отправлен сюда из «39/о.у.».
– Здесь таких не было.
– Не лгите мне, Горрин.
– Я, скорее, отрезал бы себе язык и прислал бы вам его в конверте в качестве свидетельства моей несравненной честности.
Доктор Доу даже не поморщился, как он это делал обычно, стоило доктору Горрину выдать очередную черную шутку, и тогда аутопсист окончательно убедился, что дело весьма серьезное.
– Почему вы решили, будто тот, кого вы ищете, здесь? В котором часу он скончался?
Доктора Доу словно иглой кольнуло от этого «скончался». Он видел Леопольда Пруддса только вчера. Этот мальчишка сидел на стуле у него в кабинете, полнился переживаниями и раздирающими его противоречиями, и вот теперь он…
– Меньше пятнадцати минут.
– Но в морг не поступал молодой человек в указанное время. За весь вечер ко мне в гости зашла лишь мадам Тикс, подавившаяся горстью часовых стрелок, – он кивнул на свою «пациентку».
– Мне не до шуток, Горрин!
Доктор Доу шагнул к аутопсисту, и тот отшатнулся, потянув за собой и тело. Нога мадам Тикс сползла со стола – казалось, женщина решила слезть на холодный плиточный пол, но в последний момент передумала.
– Грейхилл сказал, что его отправили туда, куда попадают все тела из больницы. – Доктор Доу ткнул рукой в крышку люка на стене. – Шахта мертвецкого лифта оканчивается в вашем морге. И если в ней нет никаких развилок, мой пациент должен быть здесь.
Доктор Горрин опустил взгляд – слишком резко, и этим выдал, что что-то знает.
– Говорите, Горрин! Где он? Где мой пациент?
– Я могу потерять работу… – отчаянно залепетал аутопсист.
– Если вы сейчас же не скажете мне…
– Последняя! – воскликнул вдруг доктор Горрин и достал из мертвого тела часовую стрелку, которую все это время наощупь нашаривал.
Швырнув ее в судок, к еще дюжине окровавленных стрелок, он принялся лихорадочно вытирать руки полотенцем. На лице доктора Горрина проступила внутренняя борьба, проходившая сейчас в его голове. Вряд ли он так уж опасался увольнения – скорее, аутопсист действительно боялся того, о чем спрашивал доктор Доу.
– Хорошо, – наконец принял он решение, – только не зовите меня «Горрин»: всякий раз кажется, что вы велите мне гореть. Я ведь просил вас называть меня Грегори.
– Мы это обсудим после. Что вы скрываете? Это как-то связано с доктором Загеби? Вы знаете, кто он?
Услышав это имя, доктор Горрин вздрогнул, но испытывать терпение доктора Доу еще больше не осмелился.
– Я слышал… ходят слухи.
– Что еще за слухи?
– О докторе Загеби предпочитают не болтать, и все же по больничным коридорам и лестницам ползет шепот. Одни говорят, доктор Загеби состоит в штате больницы, другие уверяют, что у него частная практика, а третьи – что его и вовсе не существует. Сам я никогда его не видел, но порой мне попадаются на глаза отчеты, подписанные буквой «З». Однажды я пытался узнать, кто их составляет, но мне намекнули, что, если я сам не хочу отправиться на… кхм… прием к доктору Загеби, мне не стоит задавать лишних вопросов.
Доктор Горрин замолчал и бросил испуганный взгляд на дверь морга, как будто за ней кто-то стоял. После чего вышел из-за секционного стола и, подойдя к доктору Доу, зашептал:
– Мне известно только то, что доктор Загеби забирает себе часть покойников из больницы. Никто не знает, зачем они ему, но все уверены, что он проделывает с ними нечто ужасное. Единственное, в чем все сходятся по поводу этого доктора, это то, что он – лучший в своем деле. Не имею понятия, что это за дело такое… Вы сказали, доктор Доу, что, если в трубе нет развилок, то все трупы должны попадать сюда, но… – Горрин на миг смолк и снова поглядел на дверь, будто бы прислушиваясь, – дело в том, что в ней как раз таки есть развилка. Один путь ведет ко мне, но второй…