Вещества, которые кидаются на могилы, довольно разнообразны, хотя наши источники в этом случае не всегда исчерпывают вопрос[182]. Камни кидаются только в четырех случаях (Олон. губ., Белоруссия, Гродн. губ., зыряне) из 13 описанных, а из этих четырех один случай зырянский (Яг-Морт). Чаще всего кидаются ветки (сучья) – в 8 случаях из 13 описанных. Солома, сено и трава, если их соединить в одно, составят также 8 случаев: 3 – солома, 3 – сено и 2 – трава. Если объединить палки, поленья и щепки, то окажется 6 случаев: по 2 на каждый предмет. Землю кидают горстями в двух малорусских случаях (Переясл. у. и Харьк. губ.). Реже всего кидают старые лапти (обувь) и одежду – только на жадного Батурку в Черниговщине. Плюют только зыряне на могилу злодея Яг-Морта.
Народное понимание рассматриваемого обычая различно. На юге кое-где (Харьк. губ.) сохраняется старое понимание: кидающий на могилу тем самым как бы участвует в погребении заложного, оказывает покойнику погребальные почести (ср. гл. 3); киданье на могилы заложных земли вполне соответствует такому именно пониманию.
В Гродненской губ. думают, что если прохожий или проезжий не бросит чего-либо на могилу самоубийцы, то «умерший будет за ними долго гнаться». С этим можно сопоставить киданье на могилу жадного Батурки старой одежды. Жертвенное значение киданья в том и другом случае довольно прозрачно.
Кое-где кидаемые на могилу ветви с течением времени сжигают, устраивая при этом поминки (Аника; ср. Псковскую могилу).
В Саратовской губ. бросаемые на могилу самоубийцы ветви и солому считают оберегом от нечистой силы, которая присутствует на такой могиле.
Поскольку рассматриваемый обычай кидать на могилы заложных разные вещи весьма древний, распространенный у весьма многих и различных народов, постольку первоначальное значение его не может быть выяснено из обрядов и верований одного только русского народа. Из различных толкований этого обычая, сохраняющихся у русского народа, древнейшим нужно признать участие в погребении заложного покойника. Такое толкование согласуется с особым способом погребения заложных покойников на Руси (гл. 3), способом безусловно весьма древним (свидетельство о нем еп. Серапиона относится к XIII веку).
Финским народностям, напротив, вопрос об особом способе погребения заложных покойников вообще чужд. У них «бросание» (вотяцкое куяськон) вещей на могилы заложных имеет б. м. ярко выраженное жертвенное значение. Но соответствующие обряды финских народов относятся всецело к области врачевания болезней (см. § 13–14). Зырянская же могила Яг-Морта для них мало типична; в обрядах на ней, по-видимому, перевешивает ненависть и презрение народа к этому выдающемуся злодею.
Данные об этом обычае у западноевропейских и у внеевропейских народов собраны в большом количестве Либрехтом, который пришел к такому выводу: кидаемые на могилу самоубийцы предметы служили умилостивительною жертвою, цель коей – задобрить мертвеца и избежать возможного со стороны его зла (ср. саратовское понимание, а также бросание на могилу Батурки одежды); кроме того, обилие кидаемых на могилу вещей, образующих целый холм, служило преградою, препятствующей выходу мертвеца из могилы[183].
У русских эта преграда считается не вещественной, а магической: кидаемые на могилу вещи, особенно солома, старые лапти, считаются оберегом от нечистой силы (по-видимому, призывом своих предков). О таком значении кидания на могилы древесных ветвей и соломы прямо говорит наш саратовский источник. Что же касается вещественной преграды, препятствующей выходу заложного из могилы, то это воззрение русскому народу, по-видимому, совершенно чуждо: кидаемые вещи с течением времени сжигаются, камни же кидаются крайне редко.
Вообще же, повторяем, на русской почве древнейшим пониманием рассматриваемого обряда нужно признать участие в погребении заложного покойника, коих на Руси прежде лишали всякого погребения (гл. 3).
§ 12. Особое место среди заложных покойников занимают дети, родившиеся неживыми или умершие неокрещенными. Для таких детей у малорусов существует особое название: потерна, почерчатко, потерчук – дитя, умершее без крещения[184].
Из потерчат с течением времени вырастают с одной стороны кикиморы (см. § 8, 1), с другой – мавки и русалки (гл. 5). Обряд крещения кукушек (гл. 6) имеет, по-видимому, в виду прежде всего потерчат. Вообще же поверья о потерчатах носят теперь почти исключительно христианский характер: некрещеные дети жаждут креста и имени. Только поверье о превращении души потерчат в птицу филина – не христианское.
«Если дитя умерло и погребено без крещения, то, по верованию народа, часто можно слышать, как оно жалобно плачет, а если приложиться ухом к его могиле, то этот плач слышится еще явственнее. Чтобы успокоить, нужно тогда сказать, если мужеского пола, «будь Иван или Степан», а если женского, то «будь Анна или Мария!» (Гродненский у.)[185].
«В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве»[186].
В Волынской губ. отмечена такая примета: худо, если дом построен на месте, где были зарыты потерчата (некрещеные дети); души их летают в воздухе, прося крещения, и кто услышит голос, должен скорее бросить из рук то, что в них было[187].
Некрещеные дети христиан обращаются в птиц, летающих в небе с криком: «крэсты мэнэ» в течение 7 лет[188].
В Подольской губернии потерчат обыкновенно хоронят за кладбищем или у перекрестка двух дорог. Есть поверье, что души их летают близ могилы и вечером у путников просят крещения. Поэтому и хоронят их там, где бывает много проходящих. «Хто, – гласит местное народное поверье, – почуе голос их, повынэн що-нибудь с того, що мае пры соби, пэрэхрэстыты, даты йому мня (пня), тай кынуты. Потэрча возьме и зробыцьця охрищэным». О человеке навязчивом подоляне говорят: «лизэ, як потэрча». По прошествии 7 лет потерчата превращаются в «мавок», «сэмылиток»[189].
«Не долго пожила дитына (новорожденный младенец) на белом свете. Только и жила, что от утра до вечера… „Незачем теперь и попа звать. Похороним под сосною”. Вырыл могилку и похоронил… И до сих пор, как солнце сядет и звезда-зорька над лесом станет, летает какая-то пташка, да и кричит. Ох, и жалобно кричит пташина, аж сердцу больно! Так это и есть некрещеная душа, креста себе просит»[190].
«Некрещеных потерчат грех класть на гробовище (на кладбище): их закапывают где-нибудь под деревом. Говорят, что душа потерчатки переходит в пугача: потому он больше и живет на гробовище» (Переяславский уезд)[191].
Подольские малорусы считают пугача (филина) оборотнем умершего некрещеного дитяти (потырчи). Утверждают, что через семь лет по смерти такого дитяти оно выходит из земли и, пролетая известное пространство по воздуху, просит креста. Всякий увидевший такое летящее по воздуху дитя должен непременно перекрестить его и дать ему имя. Тогда дитя это улетает на небо; в противном же случае обращается в пугача. Потому-то пугач о кричит всегда «поховав» или «кавав»[192].
Кидание на потерчат разных вещей теперь связывается с желанием окрестить их или же дать им христианское имя. Считать, однако же, обычай этот по самому своему происхождению христианским оснований нет. Какие же представления связывались с этим обычаем во времена языческие?
Можно думать, что кидание вещей на потерчат вполне соответствует, по своему первоначальному значению, киданию вещей на могилы заложных покойников (§ 11).
Место погребения потерчат небезразлично для народа, но и в этом вопросе весьма сильно христианское влияние: потерчат хоронят там, где их могут крестить люди. Хоронить потерчат на кладбище считают грехом, и в этом сходство потерчат с прочими заложными покойниками. В Белоруссии умерших без крещения детей погребают иногда на перекрестках (см. выше § 7 с. 14). На Подоле, как мы видели выше из слов Шейковского, потерчат хоронят «у перекрестка двух дорог», а в Олонецкой губ. – в болоте[193], т. е. в тех же самых местах, где хоронят и взрослых заложных покойников. Закапываем потерчат под деревом (Переясл. у., Полт. губ.) загадочно; б. м., дерево рассматривается как жилище того филина, в которого должна превратиться душа младенца?
Наконец, для потерчат есть особое место погребения, не применяемое никогда к прочим заложным покойникам, но применявшееся в старину к родителям, т. е. к покойникам чистым: потерчат хоронят в самом жилище, в подполье, недалеко от домашнего очага. Возможного вреда от потерчатки, как от заложного, не боятся: вред этот может быть только разве самым ничтожным; между тем, по-видимому, сердолюбивыми матерями предполагается, что предки рода, находясь рядом с потерчаткой, примут его рано или поздно под свою защиту или даже в свою среду – словом, не допустят его под власть нечистой силы.
В Полтавской губ. «дети мертворожденные и умершие некрещеными не пользуются правом иметь место для могилки на общем кладбище: их хоронят в самой жилой части хаты (в оселе), у порога вхожих дверей»[194]. В Гадячском у. Полтавской же губ. «мертворожденных детей закапывают в избе под порогом, веря, что когда священник будет через порог идти с крестом, то сообщит праху младенца силу святыни; иные же закапывают в сенях под верхом, где люди меньше ходят»