[209] При детских болезнях бесермяне Малой Юнды бросают куяськон (большею частью тряпочку) около моста через речку Юнду и в формуле обращаются к «безымянным младенцам». Сообщавший мне об этом бесермянин[210] Урасинов сделал весьма правдоподобное предположение, что на этом месте некогда хоронили младенцев-выкидышей.
Имена и история некоторых бесермянских кутэсей еще известны (их, правда, и называют всегда по именам, а не кутэсями). В Юнде при опухах бросают яйца или крупу на мельничную плотину, говоря: «Вот, Орина, это тебе бросаем; ешь-пей, вперед не хватай». На этом месте упала некогда с рябины мельничиха Орина и зашиблась до смерти. При некоторых болезнях бросают куяськон «Пуко́нам» и «Липанам»; по смутному преданью, это были семьи неизвестной народности, жившие тут до прихода бесермян и потом прогнанные (вероятно, убитые) новыми насельниками[211].
§ 15. Черемисское воззрение на заложных покойников выяснено С. К. Кузнецовым. «Существует известное соотношение между характером черемисина при жизни и его требовательностью по смерти: кроткий черемисин довольствуется по смерти обычными поминками, а неуживчивый, коштан, тем более колдун, требует учащенных приношений. Подобный колдун или какой-нибудь конокрад, отправившийся на тот свет под смертельными ударами мстительных единоплеменников, или, наконец, просто – беглый, подвергшийся такой же участи, по смерти могут долго мучить черемисов и даже со временем попасть в разряд мелких злых духов-кереметей, всячески вредящих черемисину. Число подобных духов постоянно увеличивается, потому что к ним часто присоединяются умершие вообще насильственной смертью[212]. Тоскующие по земле души умерших получают короткий отпуск – „от вечерних до утренних сумерек” и свободно расхаживают в это время по земле, навещая родных, а иногда давая понять последним, что не мешало бы им угостить своих умерших родственников да поставить им свечку. Души безродные, поколение которых угасло, также пользуются „отпуском”, но им уже некого посещать на земле, и они бесцельно странствуют по белу свету, ища случайного поминального угощения… На время от Страстной недели до Троицы (точнее: до Семика) все души пользуются особой льготой прогуливаться на земле под покровом темноты… Но особенную свободу разгуливать по земле в течение этого времени почему-то получают вообще вредные при жизни люди – колдуны и разные плуты, которые всячески обижают живых: топчут посеянный хлеб, производят семейные ссоры, воруют скот и пр. Потому-то черемисы в это время особенно усердно поминают при всякой еде не только своих родных, но и чужих, безродных покойников, откладывая для них по куску блина и отливая по нескольку капель пива»[213].
Изложенные здесь черемисские воззрения на заложных вполне аналогичны с русскими поверьями. Мы не предрешаем вопроса о взаимоотношениях финского и турецкого культа заложных покойников к соответствующему русскому культу; вопроса этого мы и не ставим в своей настоящей статье. Но, конечно, никто и никогда не станет сомневаться в том, что черемисское название седьмого четверга по Пасхе «Сёмык» взято от русских. Праздник этот – поминальный как у черемисов, так и русских. Если же говорить хотя бы о частичном заимствовании данного праздника от русских, тогда не будет смелым сделать следующий вывод: в полную параллель русалкам заложные покойники-мужчины получают особенную возможность вредить людям около Семика. В русской мифологии это обстоятельство уже забылось, но черемисы его помнят.
«В числе духов, производящих болезни, видное место занимают лихорадки. Они (по воззрениям черемисов) постоянно пополняются умершими старыми девками. Умершие насильственной смертью и убийцы составляют следующий разряд духов – арыптышей. Г. Земляницкий, говоря об арыптышах, приводит рассказ о происхождении одного из них, „жившего” около моста через реку Исеть. „Очень давно на этом мосту, говорил ему черемисин, – один разбойник зарезал человека, и с тех пор, хотя разбойник этот уже умер, он продолжает вредить людям на этом месте”»[214].
§ 16. Мордовское поверье о том, что самоубийца доживает за гробом «век своей жизни» и в свое время вновь умрет «своей, естественной смертью», мы уже привели выше (§ 4). Еще у мордвы отмечено такое поверье о проклятых людях, которые у русских также считаются заложными: «Если проклянут человека, одежду человека, обувь человека, корову или лошадь, это (проклятое) пропадет, а совсем не погибнет. Наступает полночь, проклятый человек или другое что появится над землей – в виде человека, утки, свиньи, лошади, вязанки травы, связки лыка или иным образом. Ходит по земле и пугает людей»[215].
Черемисы. Книжная иллюстрация XIX в.
Стенька Разин «не помер, он живет в лесу. Он живет в таком месте, куда и близко никто не может подойти, а сам он жив. Его проклял Бог, земля его не принимает, а Бог не принимает его души. Он и лежит на боку на каменистой земле. Когда сядет солнце, соберутся к нему из леса и змеи, и лягушки, и ящерицы, и всякие гады и начнут его высасывать; с восходом солнца оставят только душу и кости, а с сердца один змей и не сходит, сосет день и ночь. Вот ночью так высосут, а днем опять вырастет на нем тело; как настанет вечер, опять то же и говорят, что он будет так жить до скончания света»[216].
«Я была еще девочкой, мы ходили жать в Капалейку (урочище). А в Капалейке много озер, а в те озера бросали опойцев. Пришла ночь, мы легли спать. Только лишь начнем мы засыпать, опойцы бегут, схватят из-под нас войлок и убегут. Мы остаемся на голой земле; встаем, посылаем мужиков искать войлок. Идут мужики, найдут войлок где-нибудь на берегу озера, принесут его. Только лишь мы опять ляжем, опять опойцы вытащат из-под нас войлок. Ох, уж много мучений причинили нам опойцы!»
«Контингент вирь-ав, или лесовых баб (к числу их относятся также и 30 сестер-лихорадок), постоянно пополняется проклятыми детьми-«самоубийцами»[217], т. е. заложные становятся также и в ряды представителей нечистой силы.
§ 17. Переходим к народам турецкого племени. Казанские татары называют заложных покойников словом урякь (от глагола урмякь «дуть»). «Так называется баснословное существо, являющееся татарину где-нибудь в лесу или на дороге над умершим насильственной смертью. Его видит прохожий татарин, по поверью, в образе человека или копны, переваливающейся и идущей вперед. Также рассказывают татары, что уряк может преобразиться в облако. Если бы прохожий татарин и не увидал сразу на пути мертвое тело, то раздирающий клик уряка непременно обратил бы его внимание на это тело. Если при этом человек захотел бы на видимого издали и кричащего уряка посмотреть вблизи, то уряк сделался бы невидимым. Из страха увидать непонятное и таинственное существо и слышать его раздирающий душу голос татарин всячески остерегается наткнуться ночью на пути на мертвое тело и не пойдет вечером на то место, где лежит мертвое тело. Когда татарин слишком чего-нибудь испугается, он говорит: «Урягым купты», т. е. «мой уряк поднялся»[218].
По словам Коблова, уряк является только в виде человека; живет он на местах, обагренных человеческою кровью. Уряк отнимает иногда у человека сознание, сбивает с пути, любит иногда подсесть в сани или телегу и покататься, причем лошади от этого бывает очень тяжело, но крупного вреда человеку уряк причинить не может[219].
У якутов заложные покойники известны под именем ерь. Обыкновенная продолжительность жизни человека считается у якутов в 70 лет, а все умершие ранее этого срока считаются умершими случайно; «души (кут) этих последних ранее надлежащего срока похищаются каким-нибудь злым духом, который воплощается в них и после смерти их блуждает по земле, называясь его – умершего – именем. Это называется ерь (воплощение злого духа), и они оказывают покровительство какой-нибудь местности, любимой умершим». Ери шумят и поют, как люди. Ерь причиняет людям такие же болезни, от которых умерло данное лицо, воплощение еря. Ерей не любят и не уважают, но некоторых из них сильно страшатся; их изгоняют из юрты шаманы. В душу младенцев ерь не воплощается[220].
Несколько иначе излагает якутское воззрение на заложных покойников В. Ф. Трощанский. У него читаем: «Души некоторых покойников, не желая удаляться от своих прежних жилищ, блуждают около их. Общее название таких душ – „уöр”. Уöрями становятся только взрослые и молодые: не могут ими быть ни дети, ни старики. В недавнее время получил известность в качестве уöря зарезавшийся несколько лет тому назад голова Ботурусского улуса, Егор Николаев. Вообще же появление уöрей – довольно заурядное явление, так как каждый, умерший более или менее молодым и в расцвете сил, может стать им при известных (?) условиях. Уöр наносит вред своим родственникам и друзьям, а от врагов убегает, если встретится с ними. При всем том уöр всегда вселяет страх, и на далеком расстоянии от своего жилища зовется абасы (злой дух). Но уöри не все одинаково страшны: немые, глухие, слепые и низшие работники, т. е. те, которые и при жизни были безобидными, и в качестве уöрей наименее способны вредить. Таким образом, – подводит В. Трощанский итоги своим рассуждениям, из коих мы приводим лишь немногое, – нужно думать, что в уöрей, вообще говоря, обращались все умершие до предельного возраста, некоторые из них, по прошествии известного времени, переставали насылать болезни и смерть»