Вторя Магнитскому, и другой почтенный этнограф, С. К. Кузнецов, писал: «Сухую беду измыслила и практиковала мелкая администрация, извлекшая из этой „беды” хорошую прибыль»[241].
Отрицательное отношение к «сухой беде» этнографов неудивительно. Если не знать истинной подкладки этого чувашского обычая, то он и должен показаться нелепостью. Приходится предполагать, что этот обычай возник уже после появления у чувашей постоянных русских судов, т. е. в недавнее время; а между тем бесспорно, что обычай этот давно вымирает и сохранялся только лишь как пережиток глубокой древности.
С точки же зрения выясненных нами выше народных представлений об удавленниках, чувашский обычай «сухой беды» получает глубокий смысл: удавившийся на дворе своего обидчика чувашенин поселяется через то самое на данном дворе в виде страшного загробного гостя: посмертное местожительство заложного покойника связано, как мы знаем (§ 7), с местом его насильственной смерти. И теперь-то самый трусливый и смирный бедняк получает возможность сторицей отмстить своему обидчику, как бы силен и богат тот ни был[242].
Мы могли бы ограничиться этими рассуждениями; но, ввиду отрицательного отношения к данному обычаю двух почтенных этнографов, приведем несколько дополнительных сведений, подтверждающих существование этого обычая. Прежде всего заметим, что выражение «сухая беда», по-видимому, коренное русское, чуваши же только перевели его на свой язык. В романе Д. В. Григоровича «Рыбаки» (гл. 29) встретилось выражение «мокрою бедою погиб» в значении «потонул». Очевидно, сухая беда означает, в противоположность мокрой, смерть через удавление.
Свидетельства разных лиц о сухой беде у чувашей в большом числе приведены в указанных сочинениях Магнитского. Добавим к ним это сообщение гр. Н. С. Толстого о чувашах нижегородских: «Из личной вражды, между собою, чуваши даже давятся в клети у своего противника: есть много примеров тому, и самая ужасная угроза этого робкого и смирного народа заключается в том, что он посулит врагу своему удавиться в клети его, что, разумеется, поведет за собою следствие, суд, хлопоты, изъяны и проч.»[243]. Но тот же самый обычай мести через самоповешение известен и у других народов, в частности вотяков[244]. «Вотяк рассорился с вотяком. Обиженный хотел бы мстить, да бессилен. „Хорошо же, – он говорит, – я тебе сделаю „сухую беду”. Он ночью заберется на двор своего обидчика и тут удавится. „Пусть же, – рассуждал он перед этим, – мой обидчик ответит за меня суду!”»
И в Тамбовской губ. самоубийство совершается иногда с целью отомщения врагу. Один заседатель волостного управления, постоянно обижаемый головою, сказал последнему: «Ну, я тебе напряду!» – и повесился у него в риге. Некоторые парни и девушки, обманутые предметом своей любви, потеряв надежду на лучшее будущее и желая хотя в конце своей постылой жизни причинить неприятность, вешались у обманщика на воротах или около дверей избы[245]. Это сообщение относится, по-видимому, к русским[246].
Глава 3Особый способ погребения заложных покойников
21. Вопрос о месте погребения заложных. 22. Свидетельства еп. Серапиона и Максима Грека об особом способе погребения заложных на Руси. 23. Борьба между духовенством и народом по этому вопросу. 24. Убогие дома и их история. 25. Уничтожение убогих домов и последствия того. Народное поверье, связанное с погребением заложных на общем кладбище. 26. Исторические случаи того, как похороненные на кладбище тех заложных выкапывались и б. ч. переносились на новое место. 27. Общий анализ этих исторических случаев. 28. Еще о месте погребения заложных. 29. Обливанье могил заложных водою. 30. Вред от ненадлежащего погребения заложных; наше объяснение этого вреда. 31. Иные объяснения того же вреда. 32. Особые способы погребения заложных у некоторых других народов. 33. Заключение о заложных покойниках
Резкое выделение «заложных покойников» из числа всех других умерших ярче всего сказалось у русских в погребальных обрядах. В старину существовал для заложных особый способ погребения, который восходит, по-видимому, к первоначальному отсутствию всякого погребения для этого рода покойников. В наше время для заложных требуется особое место погребения.
Мы остановимся сначала на этом втором вопросе, о месте погребения заложных.
§ 21. У русских крестьян в настоящее время важным считается вопрос о том, где хоронить самоубийцу или другого заложного покойника. Вопрос этот решается вообще не одинаково. Вот главные случаи его решения.
Заложного хоронят на месте его смерти. И. А. Гончаров увековечил в своем романе «Обрыв» (ч. I, гл. 10) симбирский обрыв, о коем «осталось печальное предание в Малиновке и во всем околотке: там, на дне его, среди кустов, убил за неверность жену и соперника и тут же сам зарезался один ревнивый муж, портной из города. Самоубийцу тут и зарыли, на месте преступления»[247].
«Як вишалнык, то, зиявши з дерева, треба его на тому мисци и поховаты, бо вин не даром выбрав сам соби мисце для смерти. И на могилу ему треба зелену гилляку кинуты, сказавши: „На, и я ще тоби дам”. Бо вин з тею гиллякою виде на суд Божий… А як знов хто втопытся, то треба его на граныци, або при болоти поховаты, бо ему сподобалася вода… Оттого-то, як втопленнык случается, завше дощ иде»[248].
Малорусы Новомосковского у. Екатеринославской губ. «самоубийцу не переносят [для погребения] на новое место с места смерти, так как он будет ходить на старое место 7 лет. Если же необходимо перенести, то переносят через «перехрестну дорогу»: в таком случае самоубийца, дойдя до перекрестка, сбивается с дороги и нейдет дальше»[249].
В Поневеже ксендз отказался отпевать и хоронить на кладбище самоубийцу (повесившегося); тогда крестьяне отрубили у трупа голову и, положив ее между ног покойника, зарыли его на месте смерти[250].
Но, конечно, далеко не всегда можно бывает хоронить заложных покойников на месте их несчастной смерти. И это тем более, что наши законоположения требуют обычного погребения их на общих кладбищах. Народные обычаи по вопросу о месте погребения заложных различны, но в одном они сходятся: народ повсюду избегает хоронить заложных на общем кладбище.
В Казанской губ. «при самоубийствах – у русских первостепенной важности вопрос: следует ли самоубийц хоронить по-христиански? Чуваши и черемисы ко всему этому совершенно равнодушны. Удавившиеся и опившиеся русскими погребаются за пределами общественного кладбища, где-нибудь в стороне»[251].
В Архангельской губ. «утопленников, самоубийц и вообще погибших от своих рук, т. е. умерших неестественной смертию, неотпетых, не хоронят на общих кладбищах»[252]. В Орловской губ. «самоубийц хоронят без всяких обрядов, вне кладбищ, где-нибудь за селом»[253]. Бессарабские малорусы «хоронят самоубийц обыкновенно вне кладбища»[254]. Витебские белорусы самоубийц и опившихся хоронили за кладбищенскою чертою или просто в пустырях[255].
Особыми местами погребения заложных, особенно самоубийц, бывают границы полей и перекрестки дорог, затем болота, леса, горы и др. В Проскуровском у. «повесившихся не погребают на общем кладбище, а закапывают на границе полей». В Дубенском у. Волынской губ. повесившегося хоронят во всей одежде, как был, на границе между двумя полями[256].
В Галиции упырей хоронили не на освященном кладбище, а «на границе», вместе с самоубийцами[257].
В других местах «самоубийц погребают на перекрестных дорогах» (Переяславский у. Полтавск. губ.)[258]. В Овручском у. Волынской губ. могилы удавленников и утопленников делают при перекрестках дорог[259]. В Саратовской губ. «самоубийцу погребают не на кладбищах, а вдали от них, б. ч. на перекрестных дорогах»[260].
В народной сказке об упыре погребение внезапно умершей девицы на перекрестке – там, где две дороги пересекаются, – спасает ее: выросший на могиле ее цветок был выкопан баричем и после обратился в девицу[261].
Похороны заложных покойников на перекрестках дорог и на границах полей в народе объясняются теперь так: когда заложный выйдет из могилы и пойдет на место своей смерти или домой, то на границе полей, равно как и на перекрестке дороги, он собьется с дороги. Но это объяснение, по-видимому, новое, по крайней мере для перекрестков. Перекрестки путей или раздорожья повсюду считаются в народе местопребыванием нечистой силы. По-видимому, воззрение это ведет свое начало от того, что у нас некогда, в языческую пору, кости покойников «поставяху на столпе путех» (Повесть врем. лет, введ.). Но заложных покойников естественнее всего хоронить именно там, где пребывает нечистая сила, так как и сами заложные относятся к низшим представителям нечистой силы или, по кр.м., находятся в ее власти (§ 6 и 8).