В Гродненской губ. «гроб с телом самоубийцы относят обыкновенно в какое-либо болотистое место или в лес, если он близко, где при дороге и зарывают». В Ямбургском у. Петроградской губ. некрещеных и самоубийц хоронили в лесу за деревней[262].
В Олонецкой губ. (в Андоме) «удавившихся зарывают на горе между двумя елями, поворачивая их лицом в землю»[263]. В Вятской губ. самоубийцы «погребались прежде на окраинах селений»[264].
Почти все приведенные нами выше свидетельства о местах погребения заложных говорят только об одних самоубийцах. Объясняется это обстоятельство, по-видимому, старыми церковными постановлениями, которые по вопросу о погребении самоубийц совпали с народными поверьями и сделали эти последние более устойчивыми. Правило патриарха Московского Адриана, преподанное поповским старостам 26 дек. 1697 г., гласит: «А который человек обесится, или зарежется, или купаясь и похваляяся и играя утонет, или вина опьется, или с качели убьется, или иную какую смерть сам над собой своими руками учинит, или на разбое и на воровстве каком убит будет: и тех умерших тел у церкви Божьей не погребать и над ними отпевать не велеть, а велеть их класть в лесу, или на поле, кроме кладбища и убогих домов».
Могила на Волге. Художник А. К. Саврасов, 1874
Ниже (§ 26 и 28) мы увидим, что и для прочих разрядов заложных покойников, помимо самоубийц, преимущественными местами погребения оказываются болота, пруды, озера, мочажины и овраги. Здесь же обратим внимание еще на одно место погребения заложных, о котором говорится б. ч. в сказках[265]. Это провалы под землю, которые считаются наилучшими могилами для колдунов: оттуда уже им возврата на землю нет.
В вятской сказке покойный колдун указывает сыну могилу для себя; выкопать в поле березу, и там будет дыра сквозь землю: туда меня и бросить[266]. В другой сказке также колдун говорит своему внучку: «Вот в этаком-то месте стоит сухая груша: коли соберутся семеро да выдернут ее с корнем – под ней провал окажется; после надо вырыть мой гроб да бросить в тот провал и посадить опять грушу: ну, внучек, тогда полно мне ходить!»[267]
Согласно пермской (Соликамского у.) сказке проклятый матерью сын провалился сквозь землю[268]. Близ Сызрани провалился в могиле хлыстовский вожак Шамбаров (см. ниже § 26, № 12).
Выскажем несколько соображений по вопросу о том, почему народ так настойчиво избегает хоронить заложных на кладбище. Прежде всего, конечно, кладбище – место чистое, «освященное», а заложные покойники не чисты (ср. § 6 и 30). Но есть, по-видимому, и другое соображение: на кладбище русский народ смотрит как на общину своих «родителей», т. е. предков. Если при копке встретят кости покойников, похороненных, в могилу в таких случаях кидают денег медных «на окуп места». В гроб с покойником иногда кладут подарки для прежде похороненных на том же кладбище. Первый по времени покойник, похороненный на новом кладбище, часто считается как бы родоначальником всей кладбищенской общины. Кладбищенская община уважаемых «родителей», конечно, будет обижена, если в ней поселится нечистый и вредный, близкий к нечистой силе заложный. Между тем гнев предков опасен для живых потомков. Во всех важных делах без содействия предков не обойтись. Но изгневанные предки не только не окажут содействия, а даже могут нанести и прямой вред[269]. Ср. обычай витебских белорусов, которые особенно избегали хоронить самоубийц и опившихся близко к родным[270].
Наконец, есть и еще третье основание: «существует поверье в простом народе, что опойцу не нужно хоронить на кладбище, потому что от этого, дескать, не бывает дождя»[271]; но об этом народном поверье у нас речь будет ниже (§ 25 и 26).
§ 22. Если в наше время русский народ тревожится более всего вопросом о месте погребения заложных, то в старину было иначе: гораздо острее поставлен был вопрос об особом способе погребения заложных, вопрос же о месте их погребения разрешался весьма легко.
Русский народ избегает захоронения заложных покойников в земле. Закапывание таких покойников в землю ведет за собою, по народному мнению, неблагоприятные для произрастания хлебов климатические явления. А так как церковь, равно как и христиански настроенные родные заложных покойников, хоронили этих последних, по общему правилу, в земле, то трупы погребенных в земле заложных покойников нередко потом выгребались из земли. Это народное суеверие вызывало протесты со стороны пастырей церкви. Два таких древних церковных протеста-поучения сохранились до нас.
Русский проповедник XIII века, владимирский епископ Серапион († 1274 г.) в своем «Слове о маловерии» восстает против следующего народного суеверия своего времени: современники Серапиона выгребали из земли похороненных удавленников и утопленников, желая чрез это избавиться от каких-то народных бедствий. «Ныне же гнев Божий видящи, и заповедаете: хто буде удавленика или утопленика погребл, не погубите люди сих, выгребите. О, безумье злое! О, маловерье!.. Сим ли Бога умолите, что утопла или удавленика выгрести? Сим ли Божию казнь хощете утишити?»[272] В поучении не сообщается, по поводу какого народного бедствия все это происходило, но есть основания связывать данное поучение еп. Серапиона с голодом 1273 года[273]. В поучении есть указания именно на «скудость» (голод), а также на неблаговременную засуху и холод; а ниже мы увидим, что заложных покойников выгребали из земли именно во время весенних заморозков и засухи.
Среди сочинений прибывшего в Россию в 1506 году писателя Максима Грека известно, между прочим, «послание на безумную прелесть и богомерскую мудрствующих, яко погребания для [т. е. ради, вследствие] утопленного и убитого бывают плодом длительной стужи земных прозябений». Уже из этого самого заглавия видно, что погребению заложных покойников современники Максима Грека приписывали именно вымерзание весенних посевов. Содержание самого «послания» не оставляет в этом никакого сомнения. Сказав о гуманном обращении с трупами покойных в Греции, Максим Грек продолжает далее: «Мы же правоверний сий ответ сотворим в день судный, телеса утопленных или убиенных и поверженных не сподобляюще к погребанию, но на поля извлекше их, отыняем колием. И еже беззаконнейше и богомерско есть, яко аще случится в весне студеным ветром веяти и сими садимая и сеемая нами не преспевают на лучшее… аще увемы некоего утоленнаго или убитаго неиздавна погребена… раскопаем окаяннаго и зжржем его негде дале и не погребена покинем… по нашему и премногу безумию виновно стужи мняще погребение его»[274].
§ 23. И из поучения епископа Серапиона и из «послания» Максима Грека с очевидностью явствует, что в те времена, смотря на народное убеждение во вредоносности погребения «заложных покойников» через обычное закапыванье в землю, случаи такого погребения их встречались, и, что особенно важно, православная церковь защищала именно эту самую практику, отрицаемую народным обычаем. Более чем вероятно, что эти исключительные случаи, идущие вразрез со старинным народным убеждением, происходили именно под влиянием и при участии церкви: другого авторитета, который бы вступил в борьбу с общим народным убеждением, в данном случае подыскать трудно.
Замечательно, что о церковном обряде отпевания заложных покойников в данном случае нет речи. Народ восставал только против закапыванья заложных в землю; напротив, церковные иерархи требовали, чтобы все умершие, даже и не достойные церковного отпевания и поминовений, – наприм., самоубийцы, – были зарываемы в землю. Так, митрополит Фотий в своем поучении к псковскому духовенству в 1416 г. говорит: «а который от своих рук поубится, удавится или ножом избодется, или в воду себя ввержет, но по святым правилам тех не повелено у церквей хоронити, и над ними нети, ни поминати, но в пусте месте в яму тело ти и закопати»[275]. И вообще наши иерархи нередко наказывали провинившихся чад церкви лишением их церковного отпевания и поминовения, равно как и место погребения иногда обращали в орудие наказания или награждения[276]; но способ погребения они всегда и везде признавали только один – через закапыванье в землю. Напротив, народ, сколько мы знаем, ничего не имел против церковного отпевания заложных покойников[277], но способ погребения – через закапыванье в землю или без закапыванья – различал, как мы видели, очень строго.
Таким образом, в старой Руси происходила своеобразная борьба, между духовенством и Церковью, с одной стороны, и между народом – с другой, по вопросу о погребении заложных покойников. В этой борьбе победителем первоначально оказался, в сущности, народ. Тот особенный способ погребения заложных покойников, который известен под именем «погребения в убогом доме», мы можем назвать не иначе как компромиссным: Церковь в данном случае пошла на компромисс со старым народным обычаем и, в сущности, уступила этому последнему.
§ 24. «В старое… время у нас особенным образом погребали людей, умиравших несчастными и внезапными смертями, – удавленников, утопленников, замерзших, вообще самоубийц и умиравших одночасно на дорогах и на полях. Их не отпевали и не клали на кладбищах при церквах, а неотпетых отвозили на так называемые убогие дома, и паче божедомы или божедомки и скудельницы, которые находились вне городов, на вспольях. Эти убогие дома были не что иное, как большие и глубокие ямы, иногда имевшие над собою „молитвенные храмы”, попросту сараи, иногда же, кажется, нет. В эти ямы клали и бросали тела и оставляли их незасыпанными до 7 четверга по Пасхе или до Семика. В этот последний посылались священники отпеть общую панихиду, а граждане, мужи и жены, приходили „провожать скудельницы”, принося с собой к панихиде канон или кутью и свечи. После панихиды пришедшие провожать скудельницы мужи и жены Бога ради засыпали яму с телами и выкапывали новую»