Такими словами описывает старинный способ погребения заложных покойников в убогих домах наш известный историк церкви, Е. Голубинский. При этом способе, таким образом, заложных и не отпевали, но и не закапывали в свое время в землю, а оставляли на поверхности земли (вплоть до Семика, т. е. иногда почти в продолжение целого года; как того и требовал народный обычай)[279].
Когда появились «убогие дома» в России, мы не знаем, но первое упоминание о них находим в Новгородской летописи уже в 1215 году (во время мора «поставиша скудельницу, и наметаша похну»). В 1230 году архиепископ Спиридон поставил второй раз скудельницу у Св. Апостолов в яме на Прусской улице[280].
Судя по словам летописи, это были первые убогие дома в Новгороде, а может быть, и в России вообще; но эти скудельницы строились во время мора, а не в обычное время, т. е. не были собственно тем, чем они стали впоследствии. Об убогих домах на юге России, в Киеве[281] и около, мы никаких сведений не имеем; что же касается Москвы, то в ней убогие дома, безусловно, были[282], но уже в позднее сравнительно время. И еще Максим Грек говорит не о постоянных и общих, а о временных и случайных убогих домах: «на поло извлекше их (тела залежных), отыняем колием», и, что особенно важно, он не только не одобряет погребения в убогих домах, но даже явно называет его беззаконным и нехристианским обычаем, за который придется давать ответ Богу в день судный; все это было бы несколько странно, если бы московское правительство того времени признало и узаконило убогие дома, как это случилось впоследствии. Сказать и то, что если бы в то время существовали постоянные и общие убогие дома, то трупы выкопанных из могилы заложных проще всего было бы бросать именно в эти дома; между тем, по словам Максима Грека, их тогда бросали просто «негде дале».
Такие временные и случайные сооружения, для каждого отдельного заложного покойника, существовали, конечно, прежде убогих домов. В селах же и деревнях, где большого скопления заложных покойников никогда не бывало, только и могли быть такие временные сооружения. От них-то, как нужно думать, и ведет свое начало самый термин «заложные покойники», существующий теперь, кажется, только на Вятке (§ 2).
Мы понимаем термин «заложные» в смысле «заложенные, кладенные досками или кольями» («отыняем колием» Максима Грека) в отличие от зарытых в землю, собственно похороненных. И, по такому толкованию, термин этот отразил в себе тот способ погребения, о котором говорит Максим Грек и который привел потом к устройству особых убогих домов или скудельниц.
Чтобы покончить с убогими домами, заметим еще, что все названия их носят книжный характер, и это обстоятельство лишний раз доказывает, что они были созданы и выдуманы книжными людьми. Официальным названием было «убогий дом», которое обыкновенно и встречается в актах. Например, когда 9 июня 1705 г. около города Шуи «на посацкой земле объявилось незнаемо какого человека мертвое тело», то местный сотник просил по этому поводу государя: «вели, Государь, в Шуе из приказной избы послать кого пригоже, и то мертвое тело досмотря записать и с позьму (?), буде явятся родственники, или в убогой дом свезть»[283]. Название это должно было означать: «дом для убогих, для тех бедных людей, у кого по смерти не оказывалось родных или других близких лиц, которые могли бы погрести мертвого». Название это составлено в ненародном духе. В просторечии оно звучало обычно «божедом», «божедомка». Иностранец Флетчер ошибочно записал вместо того «Божий дом». Книжные же, конечно, люди перенесли на эти дома название скудельница, взятое от евангельского «села (поля) скудельнича», что близ Иерусалима, купленного иудейскими первосвященниками за 30 сребреников и предназначенного для погребения чужестранцев (Ев. Матф. XXVII, 7). Изредка встречаются еще названия «гноище, буйвище, жальник». Это последнее название – народное местное; оно древнее убогих домов и означало в старину, в Новгородской земле, древние языческие кладбища; потом так стали называть и кладбища для неотпетых (заложных) христиан. Отсюда уже естественный переход к значению «убогий дом». Значение это для слов «жальник» и «жаль» отмечено в Новгороде[284].
По всей вероятности, идея создания постоянных убогих домов принадлежит высшему духовенству, которое не могло, конечно, видеть равнодушно того, как христианские трупы выбрасывались «негде» и валялись на земле непокрытыми. Евангельское «поле скудельное» придавало как бы библейскую окраску этим сооружениям. Но, повторяем, нечто вроде временных убогих домов – простые загородки около трупа заложного покойника, чтобы труп этот не был растерзан хищными зверями, – могли и даже, пожалуй, должны были существовать и ранее, уже по народному почину. Характерно, однако же, что после и патриарх и царь присутствовали на погребении покойников в Московском убогом доме в Семик[285].
Вопрос о том, где именно, в каком местоположении (на равнинах? горах? около рек?) устраивались убогие дома, представляет для нас большой интерес, так как из того, что мы знаем ниже, вполне естественным представляется вывод, что надлежащим местоположением для таких домов должны были служить места сырые, низменные, «мочажинные». Но наши сведения по этому вопросу весьма ограниченны. Кроме того, убогие дома устраивались большей частью церковной и светской администрацией, которая вряд ли всегда считалась с народными на этот предмет взглядами[286].
В гор. Арзамасе Нижегородской губернии убогий дом стоял прежде «по скату берега реки Теши», близ села Ивановского, верстах в трех от старого города. В 1748 году здесь было построено новое здание убогого дома, уже в другом месте, на юго-восток от города, «на полугоре»; это было каменное здание с крышею на два ската, на коньке которой был восьмиконечный деревянный крест. Впоследствии, после закрытия убогих домов, это каменное здание убогого дома (едва ли не единственное в России: в других местах везде это были легкие деревянные сооружения) служило, кажется, войсковой конюшней; по крайней мере известно, что в 1809 году в этом здании пол был настлан уфимским полком.
В гор. Вятке часовня, расположенная на месте – или по крайней мере около – прежнего убогого дома, стоит над так наз. самым Раздерихинским спуском, т. е. над оврагом, неподалеку от реки Вятки. В гор. Уржуме Вятской губернии заложные в былые годы погребались «на окраине левого берега речки Шинерки в конце нынешней Полстоваловской улицы[287]; место это находилось прежде за городом, а теперь лежит уже в черте города.
Во всех этих случаях, как видим, убогие дома расположены были неподалеку около рек; но общим правилом это обстоятельство, кажется, не было.
Нам известно еще о существовании прежде убогих домов в городах (кроме упомянутых выше): Вологде, Дедюхине, Кае Вятской губ., Костроме, Кузьмодемьянске, слободе Кукарке Вятской губ., Нерехте, Ростове Ярославской губ., Сарапуле, Смоленске (в 1230 г., по летописи), Соликамске, Суздале[288], Торжке (1372 г., по летописи), Устюге Великом, Ярославле и некоторых других.
Примечание. Чтобы дать читателю возможно полное представление об убогих домах, скажем еще о том новом значении, которое они получили впоследствии. По-видимому, в убогие дома накидывались младенцы, как мертвые, так и живые. Последних, к чувству сострадания, стали брать к себе на воспитание сторожа убогих домов – люди, которые поступали на эту должность б. ч. из благочестивого христианского усердия. Значение воспитательных домов быстро привилось к убогим домам, и всех подкидышей из городов после направляли б. ч. «к божедому», т. е. к сторожу убогого дома. В Костроме перед Семиком божедом со своими воспитанниками, возя малолетних в тележке, сбирал милостыню; подъезжая к обывательским домам, он припевал: «Курвин сын батька, курвина дочь матка, узнай свое дитятко, подай ему милостыню!»[289]
§ 25. В XVIII веке правительство принимает меры к уничтожению убогих домов. Первый указ на этот счет, изданный императрицей Анной Иоанновной, не имел, как кажется, никаких последствий. Но указом Екатерины Великой 25 марта 1771 года погребение в убогих домах было прекращено раз навсегда. Передают, что эта императрица сама полюбопытствовала заглянуть в убогий дом, и это обстоятельство решило судьбу этих своеобразных сооружений. Не без влияния осталась, вероятно, и московская чума 1771 года; хоронить покойников при церквах было запрещено, устроены общие кладбища, на которых повелено хоронить своевременно и заложных покойников, и убогие дома оказались излишними. Если мы изредка встречаемся с случаями погребений в убогих домах и после 1771 г., то это было только в захолустьях, где «до царя далеко». Так, в гор. Дедюхине Пермской губернии еще в 1798 году были похоронены в убогом ломе 26 человек, утонувших весною этого года при переправе в гнилой лодке через городской канал[290]. Но местный убогий дом устроен был, как кажется, на кладбище: по крайней мере теперь он находится в черте городского кладбища; убогим домом называют теперь здесь древнюю часовню, близ которой находятся «две могилы в виде огромных чаш, углубленных в землю»[291].
Но если правительству нетрудно было уничтожить убогие дома, учреждение чисто городское и притом полуискусственного происхождения, то этим вопрос о погребении заложных покойников далеко еще не был исчерпан. Старинное народное убеждение в необходимости особого способа погребения заложных покойников сохранилось во всей силе и до наших дней. А так как теперь никто не считается с этим убеждением и никаких компромиссных учреждений – каковыми были убогие дома – более не существует, то жертвою этого убеждения за последнее столетие сделалась не одна сотня деревенских мужичков, которые в засушливые годы вырывали заложных покойников из могил и за это шли в тюрьмы.