[344]. Отсюда весенние морозы, как следствие ненадлежащего погребения заложных.
Много труднее объяснить появление в тех же случаях бездождия. Засуха зависит не от земли, а от дождей, от воды, от облаков, от ветра. Положим, народ верит, что колдуны и ведьмы, равно как и представители нечистой силы, могут «отвести тучи», скрасть облака. Но почему все это происходит только в том случае, если заложный похоронен не на своем месте?
Связь ненадлежащего погребения заложных с весенними холодами легко объясняется на почве старого, чисто языческого, народного миросозерцания; тогда как связь такого погребения с бездождием может быть объяснена только на почве чисто христианских, т. е. уже позднейших, воззрений народа. Из этого сопоставления ясно, что древне́е.
§ 31. Выше (§ 30) мы высказали свое объяснение того, почему обычное погребение заложных покойников через закапыванье в землю влечет за собою, по старому народному мнению, вредные для произрастания хлебов весенние холода. Приписыванье тому же самому погребению иных климатических последствий – бездождия или засух – мы объяснили позднейшим перетолкованием старого народного поверья, – м. пр. и потому, что объяснить это второе воззрение на языческой почве мы не находим возможности.
Теперь посмотрим, какие объяснения были высказаны по тому же вопросу другими.
В селе Канаве Симбирской губ. был записан В. Юрловым в 1866 году заговор от засухи, в котором находим цельное и стройное изображение занимающего нас предмета. Приведем этот заговор целиком:
«Выхожу я, удал добрый молодец, из ворот в ворота, в чистое поле, заговором заговариваюся, на все четыре стороны покланяюся; вижу: лежит гроб поверх земли; земля того гроба не принимает, ветер его не обдувает, с небеси дождь не поливает; лежит в том гробу опивец зубастый, собой он головастый, как гадина в гробу распластался, язык его в темя вытягался; Божии тучи мимо проходят, на еретника за семь поприщ дождя не изводят. Беру я, раб Божий, от дупла осинова ветвь сучнистую, обтешу орясину осистую, воткну еретнику в чрево поганое, в его сердце окаянное; схороню в блате смердящиим, чтоб его ноги поганые были не ходящие, скверные его уста не говорящие, засухи не наводящие; лежал бы в земле ничем не движим, окаянные бы его на ноги не подымали, засухи на поля не напущали; окаянный бы их набольшой (Кружоло), самого Сатаны нечисто воздыхало, в преисподнюю был проклят. Аминь. Помоги, Господи, словесам моим утверждение»[345].
Объяснение основано, в сущности, на распространении известной истины: заложного «земля не принимает» (§ 5). Подобно земле, опивца в заговоре «ветер не обдувает, с небеси дождь не поливает, Божии тучи мимо проходят». Красивое и поражающее изображение замершей природы, изумленной (?) видом зубастого и головастого опивца-еретика. Почему, однако же, «Божии тучи мимо проходят, на еретника за семь поприщ дождя не изводят»? На этот вопрос заговор отвечает только разве воображению и чувству, но не рассудку. Из дальнейших слов заговора как бы следует, что засуху наводят уста (?) опивца и засуху на поля напущают окаянные, т. е. черти. В первом случае, по-видимому, нам поверье, засвидетельствованное в Самарском уезде; опойца выпивает влагу из земли (§ 30). Но тогда как же объяснить засуху в случае погребения иных заложных покойников, не опойцев? Что же касается замирания всей природы перед гробом опойцы-еретика, то оно объяснимо разве только на христианской почве: природа ужасается нечестия, греховной нечистоты?
В научной литературе мы встречаемся с двумя теориями по занимающему нас вопросу. Проф. Е. В. Петухов объясняет это народное воззрение на чисто христианской почве. Он пишет: «Народ верит, что утопленники и удавленники, как умершие неестественной смертью, самым родом своей смерти обнаружили, что они навлекли на себя гнев и наказание Божие. Таких людей хоронить не следует, и погребающие их грешат перед Богом, так как выражают этим противодействие Божественной воле. За это противодействие Бог может послать общественное бедствие, вроде неурожая и проч.; чтобы умолить Бога, отвратить гнев его от погребавших и избавиться от общественного бедствия, следует вырыть из могилы эти погребенные тела утопленников и удавленников»[346].
Здесь народу приписаны чисто христианские представления о грехе, возмездии и т. д. Но с христианской точки зрения в деле похорон больше всего имеет значения церковный обряд отпевания; между тем рассматриваемое нами народное суеверие нимало не считается с этим церковным обрядом: из могил выкапывают одинаково и погребенных с отпеванием (№ 2, 17 и др.), и без отпевания (№ 16). Центр тяжести, очевидно, не в христианском грехе. Сказать и то, что в XIII веке, меньше чем через три столетия после принятия русскими христианской веры, новые христианские суеверия могли возникать только на почве двоеверия, под влиянием старых языческих верований; и пока эти последние для нас не ясны, до тех пор мы удовлетворительного объяснения иметь не будем.
Другое объяснение подробнее развито в статье Л. С. Белогриц-Котляревского «Мифологическое значение некоторых преступлений, совершаемых по суеверию»[347]. Здесь читаем: «От почетного погребения, т. е. такого, которое подобает христианину, самоубийц и вообще лиц, погибших насильственной смертью, например утопших, замерзших и т. д., происходят разные народные бедствия, как то губительный град, безвременный мороз, особенно бездождие… Вредоносный характер почетного погребения самоубийц, надо думать, стоит в связи с поклонением теням усопших. Если мятежные души самоубийц, как проклятые, обрекались на лишение погребальной почести, то понятно, что нарушение этого отрицательного долга не могло оставаться безнаказанным; тени усопших, пенаты, могли за такое поведение живых, которое было бы кощунством, надругательством над ними, мстить, отвращая от живых свое благоволение и раскрывая темным силам, родственным душам самоубийц, возможность вредоносного действия. Отсюда и появление природных бедствий – бездождия, града и т. п. Для прекращения этих бедствий, очевидно, ничего более не оставалось, как вырыть самоубийцу из места общего покоя мертвых и зарыть его на распутиях, перекрестках полей, вообще похоронить его без погребальных почестей» (с. 115).
Аналогичное объяснение высказано Р. Л. Марковым, который пишет: «Высокая могила в России почиталась самою необходимою принадлежностью хороших языческих помин… В простонародье и до сего дня держится уверенность, что чем выше честь усопшего, тем выше должна быть и его могильная насыпь. Чем ниже уважение людей к усопшему, тем ниже должна быть насыпь его могильного холма. А покойники, сугубо презренные, каковы казненные по суду или по народному самосуду, удавленники, еретики и вообще люди низкой нравственности, по мнению поселян, должны даже „затаптываться в трясину”, и притом возможно глубже, т. е. ниже»[348].
Изложенное объяснение придает слишком большое значение «почетности» погребения, и притом понятой односторонне – в смысле присутствия или отсутствия на могиле насыпи. Но все это, разумеется, признаки несущественные. Степень почетности погребения всегда и всюду зависит от степени знатности покойника, и больше ни от чего.
Одна «почетность» погребения, однако же, еще нисколько не объясняет, почему обычному погребению заложных покойников приписываются весенние морозы и засухи. Потребовалось вмешательство усопших предков, которые будто бы «мстят» за «кощунство». Мы допускаем (§ 21), что души умерших предков обидятся, когда рядом с ними полагают нечистого и презренного заложного. Но чтобы умершие предки следили, с какою степенью почетности погребаются разные иные покойники не из их рода, это с сравнительно-этнографической точки зрения почти что совсем невероятно.
Гнев умерших предков, конечно, может повести к разным бедствиям живых потомков, но почему в данном случае исключительным бедствием является именно засуха, этого рассматриваемая теория совсем не объясняет.
Мы принуждены, таким образом, оставаться при своем объяснении (§ 30), пока не дано более удовлетворительного.
§ 32. Убеждение в необходимости особого способа или места погребения для умерших неестественной смертью существует и у других народов, кроме русских. Так, у литовцев Виленской губернии отмечен такой же точно случай суеверного разрытия могилы, с целым рядом каких мы встретились выше. В 1890 году в дер. Антонайцах повесилась 80-летняя старуха. Крестьяне, несмотря на просьбы родных, не позволили похоронить ее на кладбище, а погребли подальше от деревни в лесу. Но через шесть дней, по просьбе родных и по распоряжению полиции, труп несчастной старухи был похоронен на краю кладбища. Однако здесь злополучной покойнице пришлось полежать недолго: на следующий же день могила была найдена разрытой, а гроб – разбитым и пустым; труп, как оказалось, свезли в болото, за несколько верст от села, и там погрузили его в воду. Все поиски трупа в полузамерзшем болоте оказались тщетными. Совершено это было, добавляет корреспондент[349], в силу существующего у литовцев предрассудка о том, что «душа людей, лишивших себя жизни, ходит по смерти и делает много зла».
Подобный же случай отмечен у казанских татар. Дело происходило в 1813 году. Осенью этого года в татарской деревне Ощняке Спасского уезда Казанской губ. умер временно проживающий тут, по торговым делам, казанский мещанин Бикула Бикинеев. Покойный был погребен с обычными мусульманскими обрядами, на деревенском кладбище. Но через два года, в конце июля 1815 года, местные татары перенесли труп этого чужого покойника в лес, за две версты от своего селения, положили его в яму, вырытую в полурост человека, и закрыли сверху осиновыми и ольховыми кольями. На суде они, как на причину этого своего поступка, указали на следующее обстоятельство: с тех пор как Б. был погребен у них на мазарках, в селении их не было вовсе дождя, и хлеб совсем [не] родился; по переносе же трупа в лес пошли дожди и урожай хлеба был посредственный