Чтобы избавиться от русалок, надо очертить круг около себя и закрестить, или же взять кочергу и на ней подъехать к ним. В первом случае они не переступят запрещенной черты и не схватят стоящего в кругу; во втором – они разбегутся от того человека, который подъезжает к ним на кочерге, так как они подумают, что к ним едет ведьма, которой они боятся. Вальком (рубелем), отмахиваясь наотмашь, можно избавиться от русалок, или сказать, сколько клевцов (зубьев) в бороне, – и они тоже отступятся. Опасны бывают русалки в Русальную неделю. Они водятся не только в лесу и ржи, но и в воде»[523].
№ 5. В гор. Симбирске молодая вдова-красавица Марина сильно влюбилась в красавца Ивана Курчавого и в день свадьбы его с другой невестой в Волгу бросилась. «Искали и неводом, и снастями – не могли найти. После пошли слухи, что Марина оборотилась русалкой, да по вечерам и выходит на берег. Сядет на огрудок [груду мелких камней] или на конец плота и все моет голову да расчесывает свои косы, а сама смотрит на избу, где живет Иван Курчавый с молодой женой; потом вдруг застонет, заохает жалобно-прежалобно и бросится в воду со всего маху. Многие ее видели, даже слышали, как она горько плачет и поет заунывно, тихо – индо за сердце берет: „Ах ты, Ванюшка, ты мой батюшка! Ты меня разлюбил, ты меня погубил! Ненаглядный ты мой! Дорогой ты мой!”
И Иван Курчавый слышал, что Марина от любви к нему утопилась в Волге, стала русалкой и живет в страшном омуте, где и в бурю и в тихую погоду вода как в котле кипит, белый вал ходит. Ну, будто бы Марина-русалка с каким-то седым стариком в этом валу и появляются и лодки опрокидывают. Рыбаки поговаривали, что видели иногда Марину-русалку на песках, против Симбирска. Плывет, кажется, лебедь, тихо; выйдет на песок, взмахнет да ударит крыльями и превратится в красавицу бабу и развалится на песке, как мертвая. Вечерком многих пугала. Иван Курчавый начал все тосковать и повадился в ночь, один-одинешенек на бударке ездить к омуту с гуслями да играть разные песенки. Сам то заплачет, то засвищет, то как леший захохочет, то затянет заунывную песню. Ну, слышь, Мария-русалка вынырнет из воды, бросится в лодку к Ивану Курчавому и давай с ним миловаться да обниматься и хохотать, да так страшно! Ездил, ездил Иван Курчавый в полночь на омут, и так и след его простыл: ни его, ни бандуры не нашли, только весла да лодка у берега… Раз ночью приходил [к своей жене] и сказал: „Не тужи обо мне, женушка! Мне с Мариной жить на дне Волги-матушки весело: меня полюбил Водяной Волнок… Заиграю – он распляшется, со всеми женами-русалками… Обещался наградить меня на этом свете: отпустить вместе с Мариною, моей полюбовницей”»[524].
№ 6. Во Владимирской губ. «русалки, или шутовки, рисуются в образе женщин или девушек: „совсем как женщина, только в лице краски (румянца) нет, да руки тощие и холодные; космы (волосы) больно длинные, титины (груди) большущие”. Видят их часто в прудах, озерах и проточных водах, как они барахтаются, стоя по пояс в воде или настолько, что „только что греха не видать”. Здесь они обыкновенно чешутся, т. е. гребенкой волосы чешут, чаще спереди назад; от волос сыплются иногда блестки, падающие назад; в воде же они „водой намываются”, т. е. моют лицо руками. Один из крестьян рассказывал, что видел русалку, как она в воде перед зеркалом прихорашивалась, другой – как она рыбу да рака ела. Нагие они выходят из воды и на берег – здесь они прогуливаются, разговаривают между собою, смеются, шутят.
Постоянное пребывание русалок в воде, и особенно в холодное время, очевидно, надоедает им, или, вернее, они зябнут там, так как очевидцы рассказывают, что видят их в банях, как они там моются: ржут (смеются), шутят и парятся; видят их также в овинах, когда там хлеб сушат; один старик рассказывает: „Гляжу, а она пришла вся во льду да и легла на теплину”. Видят их также и одетыми в обыкновенные одежды, и тогда они занимаются обыкновенно мойкой белья, напр. вальком белье колотят. Не нравится также русалкам и пребывание в наготе или, как их видят иногда, в одних рваных сарафанах; желание одеться заставляет их ходить ночью в бани, где бабы иногда оставляют на гребнях мочки, чтобы напрясть себе ниток для одежды; но, очевидно, не все из них еще обучены этому искусству: другая только обсосулит мочку на гребне да обслюнит.
Народ верит, что если на русалку надеть крест, то она человеком сделается (деревни Брюховая, Вязниковского уезда). В дер. Мальцевой Вязниковского уезда мне рассказывали даже о двух случаях, когда на русалках женились деревенские парни, причем священник будто бы через крещение сделал их предварительно людьми»[525].
Переходим к белорусским свидетельствам о русалках:
№ 7. «Русалки цераз мяжу ня могуць пераiци, оттого и вывались; бач, цяпер земля уся перамерана. А спрежда, як земля була ня мерана, их було много. Бувало, выйци нельзя, – зашлокочаць. А у леси, дак ноччи только и чутно: гу! гу! гу! ту! Аж сумно. Давно колись, старики казали, двюх приводзили и у вашу дзяревню. Дак у их жаноцкое усе, только цыцки большия-большия, аж страшно, да волосы довгия. И ничего не говора, толы плача и плача, ракой ильлетца, покуль пусьцяць. А як пусьцяць, тогды запяе, заграя, да у лес. Много было. Ну, и нядзеля Гриная, што яны на этой нядзели катались, грали у леси: гутата-гуляля! гутата-гуляля! Тольки бувало и чутно»[526].
«Русалки на Гриной нядзели катаютця. За гэтым самым у тэту нядзелю нихто ня ходзя у лес: бач, опасуютца… На Ковпитой (речке), на курганку, роща була, дак их тут самое гульбища було… Дак возьмя на бярозу узлезя да за голючку волосьсямиi привяжатца, да униз опуститца, да й колышитца, и кричать: уу-гу! уу-гу!»[527]
№ 8. Русалки «у нядзелю после Духа збираюцца у лясу, вешаюць арели (качели) и згукаюць дзевок, парни по имени: „Ходзице колыхацца”. Тогды усе уцекаюць поперег межи: через межу ены ни пиряскочуць, бо высоко, а удоль межи догоняв. Зовуць колыхацца у поудзень и ноччу… А у ноччу як поедуць на ночлег, дык обчерцуць коло сябе круг: черыз круг не пирайдзець; яще яи голавешками пугаюць, гоняюцца за ей, а йна за ими, – вялизни грудзи пиракинець назад, бо дужа вяликие; а волосы у яе длинные, – уся у волосах, яна голая… Коли б русалки догнали, дык она вочи назад пираставила, голову пиравернула бы»[528].
№ 9. «Услышит ли полешук в лесу свое имя, он, крестясь и читая молитву, с ужасом ударится в противоположную сторону, но ни за что не откликнется, думая, что это зовет его русалка, качающаяся на древесных (особенно березовых) ветвях и заманивающая к себе простодушного, чтобы защекотать его до смерти. Демон-красавица, с зелеными волосами, нарочно перечисляет популярные мужеские имена, для того чтобы попасть на имя приведенного в лес какой-нибудь крайнею нуждой человека. Пока человек, названный по имени, не откликнется, русалка с ним ничего не поделает»[529].
№ 10. В Минской губ. «русалки, имеющие вид то красивых, то безобразных женщин, выходят на берег, заплетают светящиеся в темноте волосы, плетут и украшают головы венками. В это время опасно являться одному на берег реки или озера; особенно если видны движущиеся огоньки и слышна тоскливая песня. Заманят они смельчака игрой бесчисленных огней, увлекут неотразимой силой печальной песни, и он безвозвратно погибнет в болотной трясине или в глубине темных вод. На предсмертные крики его жестокие обитательницы водяного царства будут отвечать злым хохотом»[530].
№ 11. «Ты русалок не видала, а я видзеу. Ены дужа пригожи. Я по дзяреуни шоу з Иллей Митревым, а ена у няво на огородзе сидзиць, на заборе и так глядзиць быстрым глазом. А ен идзоць. „Во! – говориць, – дзеука моя пришла, я ей наказывау”. (А ен з дзеуками гуляць дужа любиу.) Я говорю: «Брацець ты мой, енаж проклятая и грудзей нетуци, ена ж ня баба!” А ен на мяня: „Во ты, брацець, захмелеу! Как есь баба, али дзеука моя”. Я стау заговор говориць, а ен к ней; ена на яблоню, да как закрициць: „Кума! Кума!” Ен и проць пошоу. А зимой у Белой здехау и помер, а я жиу остауся»[531].
Переходим к малорусским свидетельствам о русалках:
№ 12. «Русалки – водяные красавицы; ночью при луне они выходят на берег озер, рек, ручьев, нагие, в венках из осоки и древесных ветвей; они садятся на траве, расчесывают косы или хороводы ведут. Иногда они скрываются в кустах, в траве; всего чаще их вызывает на землю заря. На заре девушки наши идут к реке за водой; беда неосторожной, которая забыла взять с собой полынь или любисток (зорю). Русалка бросается на дивчину, спрашивает у ней: „Полынь или петрушка?” Если та ответит „полынь”, – русалка убежит; если же „петрушка”, – водяная красавица защекочет до смерти земную и увлечет ее в реку. При слове „полынь” русалка обыкновенно с досадой отвечает: „Сама ты згинь”; а к мужчине: „Сам ты згинь; ты не мий!” На слово „петрушка” русалка говорит: „Ты моя душка!” – и потом щекочет.
Нельзя знать наверно, каковы подводные жилища этих красавиц. Одни думают, что они живут там в гнездах, свитых из соломы и перьев, украденных ими в селе у поселян „на Зеленой неделе”; другие полагают, что в подводных дворцах у них, построенных из морских раковин, блещут жемчуга, яхонты, сребро и коралл.
Русалки прелестны собой; они бледны, но черты лица восхитительны, стан волшебный, косы ниже колен. На Троицын день они выходят в лес; там целую неделю они качаются на ветвях дерев, поют, играют, бегают по берегам рек и озер, катаются по росистой траве. Накануне Духова дня бегают во ржи, хлопают в ладоши, хохочут.
Многие из наших малороссиянок, купаясь под „потоками” мельниц, видали, как русалки, сидя на вертящемся мельничном колесе, чесали себе волосы, с хохотом кидались с колеса в воду, шутя вертелись с ним и ныряли под мельницу с криком „куку”»