— Об этом я забыл, — задумчиво произнес Генри.
— Но, видите ли, — сказала Мария Пиа, — я знаю, что он этого не делал.
— Откуда?
— Потому что, — ответила баронесса, очаровательно зардевшись, — он всю ночь провел со мной. Но как я расскажу об этом мужу?
— Понимаю трудность вашего положения, — признал Генри. — Как я догадываюсь, теперь вы с Франко все отрицаете, а Россати, какими бы компрометирующими сведениями ни располагал, помалкивает о содержимом конверта?
Баронесса молча кивнула. В этот момент Генри увидел шагавшего по тропинке в отель высокого сухопарого барона фон Вюртбурга в сопровождении крохотных фигурок Ганси и Лотти.
— Что ж, из сказанного вами можно сделать вывод, что Франко не мог убить Хозера, но, учитывая обстоятельства, единственный способ избавить его от подозрений состоит в том, чтобы найти того, кто это сделал. Именно этим я и занимаюсь. Поэтому, что бы ни случилось, ни в коем случае не используйте это удобное, но запутывающее дело доказательство — по крайней мере, до того момента, пока я не разрешу. Вы поняли?
— Да, Генри, — ответила Мария Пиа.
Глава 12
Анна сообщила Генри, что il padrone[28] — у себя, в своей личной гостиной, как всегда в это время дня, и что его нельзя беспокоить без крайней необходимости. Тиббету, однако, удалось убедить ее, что у него как раз именно крайняя необходимость, и Анна, очень неохотно, провела его через обитую зеленым сукном дверь, которая отделяла личные покои владельца от остальных помещений отеля.
Гостиная Россати была просто, но удобно обставлена. Двумя самыми впечатляющими объектами в ней являлись огромный письменный стол с кожаной столешницей, увенчанный фотографией девушки поразительной красоты, лицо которой казалось смутно знакомым, и сам хозяин, растянувшийся во весь рост на диване и безмятежно дремавший, накрыв лицо ведущей римской ежедневной газетой. Он вскочил при появлении инспектора и выразил полную готовность немедленно оказать ему любую необходимую помощь.
Генри начал с обманной тривиальности: мол, ему хотелось бы составить ясную картину последнего спуска герра Хозера на подъемнике.
— Насколько я понимаю, синьор Россати, вы очень часто пользуетесь подъемником, — заметил он, — хотя не катаетесь на лыжах, если не ошибаюсь.
— Нет-нет, я не лыжник. Приехав сюда, я был уже слишком стар, чтобы учиться.
— Это было три года тому назад, не так ли?
— Именно так, синьор.
— Возвращаясь к подъемнику, — сказал Тиббет, — сколько времени нужно, чтобы дойти до него по тропе от отеля?
— Ну… минуты две… может, чуть больше, если идет сильный снег.
— А в темноте?
— Дорожка хорошо освещена, синьор, вы же знаете.
— Потом вы останавливаетесь и ждете, когда подъедет кресло?
— Конечно.
Россати выглядел озадаченным, поскольку подозревал, что ответы на все эти вопросы полицейского известны так же хорошо, как и ему самому. Но тот упорно продолжал:
— Затем кресло подъезжает к вам сзади, вы садитесь в него, укутываете ноги одеялом, опускаете страхующую перекладину и к этому времени уже проделываете значительный отрезок пути.
— Именно так, — подтвердил Россати. — Что касается меня, то я не заморачиваюсь со страхующей перекладиной — это, знаете ли, лишь для новичков.
— А Хозера вы бы назвали новичком?
— После стольких лет… — Россати рассмеялся. — Разумеется, нет.
Генри продолжил:
— А, скажем, через две минуты после того, как вы сели в кресло, вы оказываетесь довольно далеко от посадочной платформы?
— Ну да… к тому времени вы уже проезжаете первый пилон.
— Благодарю вас, синьор Россати.
— Не за что, синьор Тиббет. Если я могу вам еще чем-нибудь помочь…
— Да, можете, — ответил инспектор. — Я хотел бы побольше узнать о ваших взаимоотношениях с Хозером. Должно быть, он очень доверял вам, если решился вручить столь ценный конверт для передачи барону фон Вюртбургу.
Россати самодовольно ухмыльнулся.
— Ах, вам это уже известно? Для меня большая неприятность, что его украли. Я не знаю, разумеется, что было в конверте — откуда мне знать? — но, вероятно, что-то важное, потому что барон разозлился — чрезвычайно разозлился.
Генри проигнорировал это замечание.
— И, насколько я понимаю, вы считаете, что конверт взял синьор ди Санти? — спросил он.
Владелец отеля пожал плечами.
— Кажется, барон считает, что у синьора ди Санти была причина стремиться завладеть этим конвертом, — уклончиво ответил он. — И возможность у него имелась.
— Понятно, — сухо заметил Тиббет и продолжил: — Баронесса для вас — важный гость, не так ли?
— Конечно, синьор…
— Тогда как же случилось, что Хозеру удалось уговорить вас подписать документ, который, как вы хорошо понимали, нанесет ей огромнейший вред и в конце концов станет причиной того, что ни она, ни ее семья никогда больше не приедут в ваш отель? Документ, который — стань он достоянием публики — весьма подмочил бы репутацию «Белла Висты».
Россати покрылся испариной, но сумел выдавить улыбку.
— Ах, синьор Тиббет, все-то вы знаете, как я вижу. Бесполезно пытаться вас провести.
Поскольку Генри ничего не ответил, итальянец продолжил после небольшой паузы:
— Герр Хозер сказал мне, что это будет считаться уголовным преступлением: не подтвердить свидетельство, которым я располагаю…
Инспектор строго перебил его:
— Хозер не был полицейским и даже юристом. Он не имел права вынуждать вас подписывать что бы то ни было. И, разумеется, не имел никакого права заставлять вас шпионить за баронессой. Разве что…
Что-то вдруг щелкнуло в голове Генри, словно в подсознательной картотеке наконец нашлось требуемое имя. Он повернулся к столу, взглянул на фотографию и сказал:
— Это на редкость хорошая фотография Софии Карони.
На несколько секунд Россати онемел от шока. Потом в смятении громко захлюпал носом, а пухлое лицо превратилось в маску отчаяния. Решительно проигнорировав все это, Тиббет безжалостно продолжил:
— Я не знаю, что конкретно связывает вас с ней — через минуту, когда придете в себя, вы сами мне это скажете, — но совершенно очевидно, что у Хозера было что-то на вас. Какое-то доказательство вашей связи с делом Карони, и, скорее всего, он держал вас на крючке, угрожая уголовным преследованием. Вы поспешно покинули Рим, когда возникло это дело. Вы, никогда в жизни не стоявший на лыжах, купили отель в этом отдаленном месте и приложили все усилия, чтобы научиться говорить по-немецки и создать видимость, будто прожили здесь всю жизнь. Хозер, однако, выследил вас и с тех пор шантажировал. Едва ли вам доставляло удовольствие знать, что ваш отель используется как штаб-квартира для контрабанды наркотиков, не так ли?
Владелец отеля перестал всхлипывать и сидел, обхватив голову руками и являя собой воплощение безмолвного горя.
— Думаю, — уже более мягко сказал Генри, — пришло время рассказать все начистоту.
Россати помолчал еще некоторое время, потом, не поднимая головы, начал говорить:
— София, — произнес он дрожащим голосом, — бедняжка София — моя дочь.
Он запнулся, но продолжил:
— Имя она сменила, когда стала выступать на сцене. Ее мать умерла, когда Софии было всего десять лет. Мы почти нищенствовали… времена были тяжелые. И да, я благосклонно отнесся к тому, что граф Брандози стал проявлять к ней интерес, — вряд ли меня можно было винить за это. Поначалу я надеялся, что он женится на ней… клянусь.
— Насколько я помню, — вставил инспектор, — он уже состоял в браке, и в семье было семеро детей. Впрочем, давайте опустим этот сюжет. Итак, София стала отличным источником дохода. А потом новые друзья познакомили ее с наркотиками — кроме всего прочего. Я правильно излагаю?
Россати молча кивнул.
— Вероятно, вас использовали как посредника для доставки этой дури, — продолжил Генри, свободно импровизируя. К его несказанному удивлению, Россати снова кивнул. — И откуда вы ее получали? От Хозера?
Итальянец поднял залитое слезами лицо.
— Нет, нет! — воскликнул он. — Я ни сном ни духом не ведал, что он имеет к этому какое-то отношение. Я получал порошок у некоего химика. Каждый раз приходилось писать расписку. Потом моя бедная София умерла и…
— Была найдена мертвой, — уточнил Тиббет, — в летнем доме графа после особенно разнузданной оргии. Разразился скандал. Что произошло после?
— Хозер был ее врачом, — прошептал Россетти. — Он пришел проведать меня и был полон сочувствия. Это он предложил, чтобы я переехал сюда, подальше от всего. И даже одолжил мне денег на покупку отеля. А потом, в один прекрасный день, объявился здесь со всеми расписками, которые я давал химику. Стоило ему только отнести их в полицию — и…
— И с тех пор, — подхватил Генри, — он использовал этот отель как хотел. Вы очень испугались, когда капитан Спецци спросил вас о счете Хозера, потому что, разумеется, никакого счета не было. Наоборот, предполагаю, это он брал у вас деньги каждый раз, когда приезжал.
— Все выгребал!
Даже в своем горе Россати умудрился продемонстрировать возмущение подобной несправедливостью.
— Он забирал весь мой доход до последнего гроша. Оставлял ровно столько, сколько нужно для содержания отеля, чтобы сюда приезжали гости…
— Сколько из ваших гостей непричастны, а сколько — от Хозера? — спросил Тиббет.
— Я не знаю, синьор. Клянусь, не знаю, — всхлипнул Россати. — В первый год приехал синьор ди Санти, он сказал, что Хозер рекомендовал ему мой отель. А в прошлом году Хозер велел мне написать синьору Стейнзу и предложить ему льготные условия. Вот и все, что мне известно. Он мне ничего не рассказывал — даже о контрабанде, хотя я догадывался… — Россати жалобно посмотрел на Генри. — Что со мной теперь будет, синьор? — произнес он дрожащим голосом. — Полиция… она меня?..
— Понятия не имею, какие действия предпримет итальянская полиция, — ответил инспектор. — Дело Карони закрыто, и вполне возможно, что, если вы нам сейчас поможете…