— События повернулись неожиданным образом, — сказал он инспектору. — Где мы можем поговорить?
— Пойдемте ко мне.
Когда они вошли и закрыли за собой дверь, Спецци сообщил:
— Во время обеденного перерыва я получил известия из Рима.
— О Хозере?
— Ах, это… Да, о нем куча всего, но это только подтверждает то, о чем мы уже и сами догадались. В числе прочего они нашли в его квартире достаточное количество доказательств, связывающих Россати с делом Карони.
Генри кивнул.
— Это я знал, просто не успел еще вам рассказать.
Капитан посмотрел на британского коллегу с изумлением, но продолжил:
— Нет, главная сенсация касается Роджера Стейнза.
— Вот как? — воскликнул Тиббет. — И каков же вердикт?
— Записка поддельная, — коротко ответил Спецци.
Генри почувствовал невероятное облегчение.
— Рад слышать. Тогда что вас беспокоит?
Вместо ответа капитан протянул ему опись багажа Роджера Стейнза, которую тоже посылали в Рим.
— Вот это, — сказал он.
Тиббет заглянул в опись.
— Две пары брюк, — начал он читать вслух, — четыре свитера, четыре пары нижнего белья… — Он поднял взгляд. — Не вижу ничего особенного.
— А вы переверните, — подсказал Спецци.
На обратной стороне описи другим почерком в явной спешке было нацарапано: «Коктейли, четверг, леди Флойд, Гайд-парк-гроув, 181. Не забудь».
— И что? — непонимающе поинтересовался Генри.
— Тот, кто написал это, — сообщил капитан весьма театрально, — написал и поддельную записку.
— И кто это? Вы уже знаете? — выпалил Тиббет.
Спецци открыл книгу регистраций, положил ее на кровать, а опись багажа лицевой стороной вниз выложил рядом с одной из записей в книге. Никаких сомнений не оставалось: ошибиться в том, кому принадлежал этот размашистый почерк с крупными петлями, было невозможно. Надпись на обороте описи багажа Роджера и запись в книге — «Кэролайн Уиттакер, подданная Великобритании, Лондон» — были сделаны одним человеком.
Генри долго молча созерцал запись в книге и замусоленный листок бумаги, потом произнес:
— Боже мой! До каких же пределов может простираться человеческая глупость?
— Но что это значит? — Капитан, углубившись в размышления, мерил шагами комнату. — Какой здесь смысл? — словно бы про себя вопрошал он. — Чтобы мисс Кэролайн состряпала такую фальшивку!.. Это было бы смешно, если бы не было очевидной правдой. А мы все это время воображали, будто она в него влюблена…
— Так. В данный момент мы ничего не можем предпринять, — сказал Тиббет. — Каро катается на лыжах. Я допрошу ее сразу, как только она вернется, и Стейнза тоже. Хотелось бы надеяться, что ей хватит здравого смысла сказать правду, хотя я в этом весьма сомневаюсь. По крайней мере, это объясняет, почему она всю неделю была как кошка на раскаленной крыше. Услышала, что вы отправили опись в Рим, и испугалась: мол, наверняка найдется какой-нибудь умник, который догадается перевернуть листок обратной стороной и увидит написанное там. Есть и еще одна странность.
Он передал Спецци рассказ Герды о визите Роджера в комнату Хозера.
— Этому я бы не придавал большого значения, — сдержанно ответил капитан. — Девушка сама виновата, поэтому, естественно, пытается бросить тень подозрения на других.
— Вы все еще так думаете? — удивился Генри. — Интересно. В любом случае я надеюсь, что вся эта история прояснится окончательно и бесповоротно сегодня вечером.
— Сегодня вечером? Вы хотите сказать, после того как вы допросите мисс Кэролайн?
— Нет, — ответил Тиббет. — После того, как поговорю с Марио: он придет ко мне, когда подъемник закончит работу. Хочет мне что-то сообщить.
— Марио? — изумился Спецци. — Что он может вам сообщить?
— Имя убийцы, — ответил Генри.
Следующие два часа тянулись невыносимо долго.
В пять инспектор услышал голоса в холле и, спустившись, увидел английскую лыжную группу, возвращавшуюся с занятий. Пьетро был с ними. Пока все ходили ставить лыжи в сарай, инструктор направился в кабинет Россати. Он вышел оттуда через минуту, мрачный и сердитый.
— Ох уж эти австрийцы, — сказал он Генри. — Меня от них тошнит.
— Что случилось? — спросил тот.
— Я притащился в отель, чтобы навестить баронессу — мы знакомы с ней несколько лет, когда-то я был ее инструктором. Услышав, что произошел несчастный случай, я хотел повидать ее, принес подарок. — Пьетро извлек из кармана своего анорака маленькую коробочку перуджийского шоколада, обернутую в бело-золотую бумагу. — А Россати сказал, что ее муж уехал и оставил строгий приказ никого к ней не пускать. Она ведь не умирает, правда? Почему ей нельзя видеться с друзьями?
— Баронесса сломала ногу и… еще не отошла от шока, — миролюбиво объяснил инспектор. — Вероятно, она сама пока не хочет никого видеть. Но это очень любезно с вашей стороны. Хотите, я отнесу ей шоколад? Я, видите ли, пользуюсь преимуществом, — поскольку я полицейский, ее муж не может запретить мне посещать баронессу.
Пьетро улыбнулся.
— Спасибо, Энрико. И передайте Марии Пиа самые добрые пожелания… добрые пожелания от всей деревни. Мы понимаем, как ей сейчас грустно.
— Непременно передам, — пообещал Тиббет, убирая коробку в карман как раз в тот момент, когда, оставив лыжи в сарае, в холл вошли Джимми и Каро.
— Уже выразили свои соболезнования пострадавшей, Пьетро? — весело спросил Джимми. — Быстро вы. Привет, Генри, старая калоша. Как идет одинокая охота?
— Мне не позволили повидать баронессу, — не вдаваясь в подробности, ответил Пьетро. — Ее муж запретил.
— Не скажу, что я его осуждаю, — улыбнулся Джимми. — Будь у меня жена, я бы тоже не допускал вас в ее комнату. Слишком рискованно. Пойдемте выпьем чаю или еще чего-нибудь.
Джимми и Пьетро ушли в бар. Каро, не двигаясь с места, смотрела на инспектора.
— Боюсь, я должен поговорить с вами, Каро, — сказал Тиббет.
— Понятно, — ответила она. — Очень хорошо.
Ни тени удивления в ее голосе не было.
— Пойдемте-ка туда.
Генри повел ее в помещение, которое называлось здесь комнатой отдыха, хотя никто никогда там не отдыхал. Это было маленькое помещаение, заставленное большими темными креслами и столами в стиле ар-нуво из светлого блестящего дерева. Инспектор включил свет — сумерки быстро сгущались — и закрыл дверь.
— Сядьте.
— Спасибо, я лучше постою, — тихо ответила Каро.
— Как угодно.
Генри сел в кресло и закурил. Он предложил сигарету и Каро, но та покачала головой.
— Видите ли, — начал он после нескольких секунд раздумья, — мне бы очень хотелось, чтобы вы мне все рассказали. Будет лучше, если вы сами сбросите с плеч этот груз, нежели подвергенесь моим расспросам. Мы ведь все равно узнаем, вы же понимаете.
Каро молчала.
— Эта записка, которую Роджер якобы написал в Танжере… — продолжил Тиббет. — Римская полиция установила, что она написана вашим почерком.
— Какая записка? Не понимаю, о чем вы говорите.
Генри достал из кармана опись багажа Роджера и протянул ее Каро оборотной стороной вверх.
— Это вы писали?
— Не помню.
— О, дорогая, вы все усложняете, — вздохнул Тиббет. — Ну, по крайней мере, то, что вы сами расписались в книге регистраций отеля, вы не будете отрицать?
— Не буду, — нехотя признала Каро.
— Тогда вы написали и это. — Он постучал пальцем по описи. — А также вы пытались — не очень успешно — скопировать почерк Роджера в записке, которую мы нашли в бумажнике Хозера.
Каро, глядя ему прямо в глаза, заявила:
— Докажите.
— Послушайте, Каро, — в отчаянии воскликнул Генри, — я не жажду вашей крови, можете мне поверить, — и крови Роджера, кстати, тоже. Но подлог — деяние очень серьезное, и если вы не представите хоть какого-то объяснения…
Он замолчал. Каро, стоявшая за спинкой одного из больших кресел, опустила свою коротко остриженную светловолосую голову и принялась нервно выщипывать плюшевую шоколадно-коричневую обивку, но по-прежнему молчала.
— Господи! — раздраженно воскликнул инспектор. — У меня есть все основания передать вас в руки Спецци и предоставить вам вариться в собственном соку.
Каро подняла голову, взгляд ее голубых глаз был трагическим.
— Пожалуйста, Генри, — умоляюще произнесла она. — Я не могу вам ничего расскать. Просто не могу.
— Одно вы можете сказать: вы все еще любите Роджера?
— Конечно.
— Не решили ли вы случайно, что предпочитаете Пьетро Веспи? Нет?
— Разумеется, нет.
— В таком случае, — продолжил Тиббет, — если вы не скажете мне правду, я вынужден буду считать, что вы либо сумасшедшая, либо преступница. Кстати, что делал Роджер в комнате Хозера вечером накануне убийства?
Видно было, что Каро страшно испугалась.
— Не знаю, — ответила она.
— Но вы знали, что он там был.
— Нет. Не знала. Вы навязываете мне свои слова!
Наступила тишина. После долгого молчания Генри сказал:
— Мне очень жаль, Каро, но я ничего не смогу для вас сделать, если вы будете продолжать в том же духе. Отныне вами займется капитан Спецци со своими ребятами, и единственное, что я могу вам посоветовать, — нанять хорошего адвоката, причем немедленно. Он вам понадобится в ближайшее время.
— Я могу сама о себе позаботиться, — ответила Каро.
— Это, дитя мое, как раз то, чего вы явно не умеете делать, — возразил Тиббет. — Даже Роджеру хватило здравого смысла говорить правду, когда его допрашивали.
— Неужели? Это он вам сказал, что был в комнате Хозера?
— Не ваше дело, — перебил ее Генри. — Идите. С меня довольно. Надоело мне все это. Если одумаетесь, дайте мне знать.
С минуту Каро колебалась, и инспектору показалось, что девушка что-то хочет сказать, но она передумала, быстро развернулась, выбежала из комнаты и помчалась вверх по лестнице.
В холле стояли Джимми и Пьетро.
— Что с Каро на этот раз? — спросил Джимми, глядя вслед удаляющейся фигуре.
— Потеря памяти, — коротко сообщил Генри. Он был утомлен и разочарован.