Он медленно скользил сквозь вихрящийся снег, который валил все гуще, ухудшая видимость. Спустившись в деревню, Генри первым делом пошел в «Олимпию», полагая, что Эмми уже ждет его там. Однако, войдя, с удивлением увидел, что на часах над баром только без четверти двенадцать, — стало быть, спуск занял у него меньше часа. Поэтому, оставив лыжи на специальной подставке у входа в кафе, он направился к дому Веспи. Магазин не работал, все ставни были закрыты, группа замерзших репортеров слонялась вокруг под метелью, проклиная свою долю. Появление инспектора наконец предоставило этим несчастным созданиям повод хоть чем-то заняться, поэтому журналисты моментально окружили его. Тиббет с трудом протиснулся сквозь толпу, игнорируя все их мольбы сделать какое-нибудь заявление, и постучал в дверь.
Поначалу ответом ему была мертвая тишина. Генри отступил на шаг назад и, подняв голову, посмотрел наверх как раз вовремя, чтобы заметить маленькое бледное личико, выглядывавшее из-за кружевной занавески в одном из окон верхнего этажа. Вскоре после этого послышались шаркающие шаги, скрежет отодвигаемой щеколды, и дверь со скрипом приоткрылась, явив обладательницу личика — Марию, младшую дочь Розы.
— Что вы хотите? — шепотом спросила девушка.
— Мне очень неловко вас беспокоить, — ответил Генри, — но, боюсь, мне необходимо повидать вашу матушку.
— Входите, — сказала Мария и приоткрыла дверь еще на дюйм — ровно настолько, чтобы инспектор смог проскользнуть внутрь, — после чего захлопнула ее снова перед репортерами испытывавшими танталовы муки.
В магазине было темно, как в могиле. Пока Мария задвигала щеколду, Генри стоял, ожидая, когда глаза привыкнут к сумраку, потом последовал за ней по проходу между бочонками пасты и чечевицы, выстроившимися позади прилавка, в гостиную. Здесь ставни тоже были закрыты, но от двух оплывших свечей на каминной полке исходил дрожащий свет, отчего лицо Джулио на фотографии то исчезало, то появлялось вновь, словно в захудалом кинотеатре крутили пленку. Это придавало изображению тревожный эффект подобия жизни, и у Генри вдруг возникло ощущение, что юноша пристально за ним наблюдает. Но красивое лицо было по-прежнему загадочным, своих секретов оно не выдавало.
— Я скажу маме, что вы пришли. — И Мария убежала наверх.
С тяжелым сердцем Тиббет достал из кармана узелок с убогими пожитками Марио и розу — теперь немного потрепанную, — которую дала ему Мария Пиа. Спустя минуту на лестнице послышались медленные тяжелые шаги, и появилась Роза Веспи. Генри потрясли произошедшие в ней изменения. Веселое круглое лицо стало белым и осунувшимся, а черные глаза в тусклом свете были полны боли и отчаяния.
Голосом, который после шепота Марии показался пугающе резким, Роза спросила:
— Чего вы теперь хотите? Почему не оставите нас в покое?
— Прошу простить, синьора, — ответил Генри, — и принять мои глубочайшие соболезнования. Я принес вам это. От баронессы фон Вюртбург. Она просила передать, что молится за вас.
— Очень любезно с ее стороны, — произнесла Роза без малейшего выражения, взяла цветок и положила его на каминную полку.
— А также, — продолжил инспектор, — я хотел вернуть вам вот это.
Он положил на стол узелок из носового платка и развязал, продемонстрировав вдове его жалкое содержимое.
Роза мельком взглянула на кучку предметов.
— Значит, они все же решили его не грабить, да? Мы должны быть за это благодарны.
В ее голосе звучала горечь.
— Никто не собирался грабить его, синьора, — мягко возразил Генри. — Мы лишь надеялись, что среди принадлежностей Марио найдется что-нибудь, что поможет раскрыть убийство.
— Какое это теперь имеет значение? — безнадежно вздохнула Роза и тяжело опустилась на стул. — Он мертв. Какая разница, кто его убил?
Генри ничего не ответил на это, но поднес два ключа поближе к Розе так, чтобы она могла видеть их в мерцающем свете свечей.
— Синьора Веспи, — сказал он, — вы узнаете эти ключи?
Роза безразлично взглянула на них.
— Конечно. Это — ключ от магазина, а другой — от радио.
— От радио?
— Попробуйте сами, если хотите. Марио гордился этим радио и носил ключ от него с собой.
Инспектор прошел к радиоле, вставил маленький ключ в замочек и попробовал повернуть против часовой стрелки. Ничего не вышло. Тогда он повернул ключ по часовой стрелке, тот повернулся легко, но, когда Генри попытался поднять крышку, та не сдвинулась с места.
— Радиола не была заперта, — сказал он. — Я думал, Марио держал ее под замком.
— Может, и не заперта, — равнодушно согласилась Роза. — У Пьетро тоже есть ключ.
Генри снова отпер замочек и откинул крышку. В мерцании свечей показалась металлическая ручка и звукоснимающая головка. Он снова закрыл крышку и положил ключи на стол вместе с остальными пожитками Марио, а сам сел на стул напротив Розы.
— Синьора, — сказал он, — боюсь, я должен задать вам несколько вопросов. Я понимаю, как тяжело это для вас, но, уверен, вы так же, как и мы, хотите найти преступника.
По-прежнему безучастно вдова повторила:
— Какое это теперь имеет значение?
Но, по крайней мере, она не отказывалась отвечать, поэтому Генри продолжил:
— Прежде всего, вы не знаете, были ли у Марио враги?
— Враги? — Роза медленно подняла голову и посмотрела на инспектора. — Марио все любили. Все — вся деревня. Вы же это знаете, синьор.
— Да, — ответил Генри, — знаю. Но полиция считает, что ваш муж был застрелен, так как знал имя убийцы герра Хозера, и он собирался вчера вечером прийти ко мне и назвать это имя. Скажите, он хоть как-то намекал вам, кто это мог быть?
Роза начала тихо плакать.
— В последние дни муж был странным, — сказала она, — но ничего мне не говорил. Он изводился от тревоги, особенно когда арестовали синьора ди Санти. А вчера сказал мне: «Роза, теперь я знаю, что мне делать…»
Тиббет даже вздрогнул, узнав фразу из дневника Труди Книпфер: «Теперь я знаю, что мне делать…»
— Но имени он не называл?
— Нет, синьор, ни разу.
Роза стала разговорчивее, словно находила облегчение в том, чтобы облекать свою боль в слова.
— Но вчера… вчера после обеда он долго разговаривал с Пьетро, здесь. Я была на кухне и слышала их голоса. Потом муж пришел ко мне и именно тогда сказал это: «Теперь я знаю, что мне делать, Роза. Мне нужно сегодня вечером увидеться с синьором Тиббетом. Не жди меня к ужину». А потом поцеловал меня и ушел, и больше я его не видела, пока…
Ее голос сорвался на рыдания.
Генри мягко, но настойчиво продолжил:
— Значит, что-то, сказанное Пьетро, заставило его принять решение? Вы спрашивали сына, о чем они говорили?
Роза кивнула.
— Конечно… Я пришла сюда прямо из кухни. Пьетро стоял возле радио, смотрел в окно, и я видела, что сын расстроен. Он сказал, что Марио много говорил о герре Хозере, спрашивал о том, что происходило в день убийства. И еще он сказал: «Это из-за того что ты рассказала папе, что синьор Тиббет приходил сюда сегодня утром, ему пришла в голову эта безумная идея»… Видите ли, я за обедом рассказала Марио, что вы приходили ко мне. «Если папа что-то знает, — сказал Пьетро, — ему опасно идти в полицию». А я сказала: «Пьетро, ты должен его остановить. Если он знает что-то плохое, он должен забыть об этом и никому ничего не рассказывать, иначе с ним может случиться беда». И Пьетро попытался его уговорить, синьор, но было слишком поздно.
— Да, — согласился Генри, — слишком поздно.
— Пьетро, — повторяла Роза со слезами в голосе. — Сумасшедший Пьетро… сумасшедший Марио… сумасшедший Джулио… скоро я останусь совсем одна…
— Ну-ну, синьора, — попытался успокоить ее инспектор. — Вы пережили ужасные трагедии, но Пьетро еще…
— Он сумасшедший, синьор, сумасшедший — как и остальные. — Роза посмотрела на него. — Вы слышали, что он сделал?
— Нет, — ответил Генри.
— Сегодня утром… когда отец еще не похоронен… я услышала, как он очень рано спустился по лестнице, гораздо раньше, чем обычно. Я пошла за ним, просила его не делать этого, но он ответил, что должен. Это пари, сказал он. Я умоляла, но он сказал, что отец хотел бы, чтобы он поступил именно так, и дед тоже. Я не смогла его остановить, так что он это сделал.
— Сделал — что? — спросил Тиббет.
— Галли, синьор. — Теперь Роза говорила едва слышно. — Карло и остальные инструкторы… они заключили с Пьетро пари, что он не спустится с Галли сегодня утром, до начала занятий. А вчера вечером они пришли сюда и сказали, что пари отменяется. Но Пьетро не согласился, сказал: «Пари есть пари». Вот и отец Марио сказал то же самое, перед тем как умереть.
— Но Пьетро не умер.
— С ним будет то же самое, что и со всеми Веспи, — устало проговорила Роза. — Они не умирают в своей постели.
Генри был рад покинуть гнетущую трагическую атмосферу гостиной Розы Веспи и выйти на ярко-белую от снега улицу. Метель ослабла, видимость улучшилась. Генри направился на другой конец деревни в «Олимпию». С Эмми они встретились прямо на пороге.
— Вот это чувство времени, — бодро заметила она. — Я голодна как волк. Давай поедим.
— Я смотрю, ты прямо лопаешься от удовольствия. Раскопала что-то интересное?
— Все расскажу, когда закажем еду, — сохраняя интригу, ответила Эмми.
Они уселись за столик в углу и заказали зеленые тальятелле[33] — здешнее фирменное блюдо — и бутылку соаве[34]. Когда официант удалился на кухню, Генри сказал:
— Ну, давай рассказывай!
— Учитывая, что у меня было всего два часа, — начала Эмми не без самодовольства, — полагаю, я неплохо справилась.
— Но что…
— Не торопи меня. Я хочу все рассказать по порядку.
— Ладно, только приступай уже.
— Так вот, начала я с того, что на станции расспросила про местные рестораны; оказалось, что из приличных там всего один. Туда я и направилась. Мне очень повезло: местная официантка запомнила их — отчасти потому, что они пришли довольно поздно для ленча, отчасти потому что Роджер спросил ее, где здесь лыжные магазины. Она думает, что ресторан они покинули около трех.