До сих пор барон вел себя, не выходя за рамки формальностей, но под конец вдруг сделал совершенно неожиданное замечание:
– Предполагаю, – сказал он, ничуть не смягчив сурового выражения лица, – что теперь вы сочтете правильным отпустить ди Санти.
Капитан уклончиво пробормотал что-то насчет результата сравнения пуль. Барон улыбнулся без малейшего намека на юмор.
– Я смею считать себя справедливым человеком, – заявил он. – Понимаю, что юноша был арестован в значительной мере под моим давлением, но теперь вижу, что я был не прав. Вы меня очень обяжете, если освободите его как можно скорее.
На этом беседа была окончена. Генри и Спецци с облегчением перешли к более приятному делу – беседе с полковником Бакфастом.
Слова, сказанные Роджером в холле, явно произвели на полковника глубокое впечатление. Он чувствовал себя как на раскаленных углях и начал с того, что потребовал присутствия своего адвоката и британского консула.
– Дорогой полковник, – успокоил его Тиббет, – вас никто ни в чем не обвиняет. Мы просто стараемся восстановить четкую картину того, что произошло.
– Мое положение… щекотливое… весьма щекотливое… – ответил Бакфаст, багровея. – Чрезвычайно. Я знаю свои гражданские права.
Генри вздохнул.
– Я тоже, но было бы гораздо проще, если бы вы просто подтвердили несколько фактов, которые сообщил нам Стейнз.
– А что он говорит? – отрывисто спросил полковник.
Инспектор зачитал ему ту часть протокола опроса Роджера, где тот излагал последовательность их передвижений во время катания на лыжах, и полковник нехотя признал, что все изложено точно. Когда Генри коснулся вопроса о лыжных очках, Бакфаст стал более разговорчив.
– Стейнз был крайне недоволен задержкой, – сказал он, – но рисковать глазами чрезвычайно неразумно. Снежная слепота. Она случается гораздо чаще, чем кажется многим. От нас в команде всегда требовали надевать очки.
– А что, солнце стало ярче светить, да? – спросил Тиббет.
Полковник посмотрел на него снисходительно.
– Это нормально для полуденного времени, – сказал он с неуклюжим сарказмом. – У меня очки со сменными линзами, знаете, есть такие. Когда я катался в них последний раз, шел снег, поэтому в них стояли желтые линзы. А зеленые я просто забыл в комнате. Чтобы сходить за ними, нужно было не более пяти минут. Но Стейнз поднял такой шум, – можно было подумать, будто я совершаю преступление. – Не сразу осознав неуместность подобного сравнения, Бакфаст покраснел. – То есть…
– Я понимаю, что вы имели в виду, – с улыбкой сказал Генри. – Молодежь склонна проявлять нетерпение.
Полковник не смог уточнить время, когда их компания поднималась вверх, но настаивал на своем прежнем утверждении, что узнал Марио в ехавшем вниз человеке, когда сам уже приближался к верхней станции, и что вид старика показался ему болезненным.
– Почему вы так решили?
Но Бакфаст не находил слов, чтобы описать свое впечатление.
– Марио уже несколько дней выглядел нездоровым. Все это заметили.
– Вы знали, что он собирался встретиться со мной? – спросил Генри.
– Так сказал Стейнз. Я не обратил на это особого внимания, полагал, что арест ди Санти – последнее, что мы услышим об этом убийстве.
Определенно заявив, что он не видел, чтобы что-то падало с подъемника, но признав при этом, что большую часть пути проехал с закрытыми глазами, полковник удалился, всем своим видом являя аллегорию оскорбленной невинности.
– А теперь повидаемся с фройляйн, – сказал капитан.
Никогда Генри не забудет допроса, который последовал за этим. Герда и Спецци смотрели друг на друга в накаленной атмосфере едва сдерживаемого волнения. Капитан, решительно настроенный исполнить свой долг, невзирая на личные чувства, был суровее, чем когда-либо на памяти Генри. Герда выглядела спокойной и уравновешенной, но на лице ее читалось выражение смертной муки, от которого у инспектора сжималось сердце. «Ах, если бы они встретились при иных обстоятельствах…» – думал он. Теперь же напряжение, в котором происходила встреча, казалось ему мрачным и трагическим аналогом труднейшего финала на центральном корте Уимблдона.
Спецци испробовал все известные ему тактики, от учтиво задаваемых неожиданных вопросов и тихой угрозы до открытого запугивания и крика. Герда парировала каждую его атаку, как теннисист, который изматывает более подвижного противника размеренно твердыми ударами от задней линии. Снова и снова капитан оказывался сбитым с позиции, когда пытался, метафорически выражаясь, атаковать у сетки. Окончательный итог – сет и матч в пользу молодой немки. Спецци, однако, не осознавал своего поражения и продолжал швырять на стол тузы.
– Вам, должно быть, интересно будет узнать, – рявкал он, – что мы нашли пистолет!
– Я очень рада, – отвечала Герда.
– Вы умыкнули его из чемодана Хозера в «Олимпии»! – гремел капитан. – Признайтесь!
Девушка дернулась, словно от удара, но ответила спокойно:
– Мне очень жаль, капитан, но я этого не делала. Я вообще не знала о существовании пистолета.
– В тот день вы ходили в раздевалку! Не пытайтесь это отрицать!
– Я и не отрицаю. Я ходила туда, чтобы повесить свой анорак.
– И спрятали пистолет в карман.
– Нет.
– Вы ждали, что, когда Хозер будет проезжать мимо вас…
– Простите, капитан, но должна вам напомнить: я считала, что Хозер давным-давно покинул отель.
– Ах так! Значит, вы интересовались его передвижениями!
– Не специально. За завтраком он громко сказал, что собирается обедать в деревне и не намерен возвращаться в отель до отъезда.
– Однако, увидев его багаж в «Олимпии», вы поняли, что он еще не уехал из Санта-Кьяры.
– Конечно. Он говорил, что поедет на последнем поезде.
– Бесполезно пытаться провести меня! – закричал Спецци. – Вы убили Марио потому, что он знал, что вы – убийца Хозера, и собирался рассказать об этом инспектору!
– Откуда он мог это узнать, капитан?
– Он видел вас с пистолетом! – выкрикнул Спецци. – Он обнаружил, где вы его спрятали!
– Вот как? И где же я его спрятала?
– Откуда я теперь это узнаю, если Марио мертв?! – Капитан окончательно вышел из себя. – Но вы знали, что он знает, что вы знаете…
Спецци смолк, чтобы перевести дыхание и выпутаться из им самим запутанной фразы.
– Как странно в таком случае, – заметила Герда, – что Марио не сообщил вам об этом раньше.
Так продолжалось до бесконечности. Окончательно выдохшись, капитан нехотя отпустил девушку с коротким напутствием: пусть, мол, не надеется, что ей удастся скрыть свое преступление. Дверь за Гердой тихо закрылась, и Спецци вытер пот со лба, потом бросил подозрительный взгляд на инспектора и сказал:
– Да, она очень умна и к тому же хладнокровна. Не думайте, что я не раскусил ее.
Генри ничего не ответил.
Крайне раздраженный, капитан взорвался:
– Ладно, если это не она, то кто? Видит бог, больше всего на свете мне хотелось бы доказать ее невиновность. Помогите же мне. Вчера вы думали, что разрешили загадку, но теперь, как я заметил, об этом больше и не упоминаете. Критиковать легко! Но где же ваша разгадка?
– Я сообщу вам это довольно скоро, – ответил Тиббет. При виде страданий Спецци он испытывал неловкость за свое недавнее ребяческое раздражение.
– То, что мы с вами пользуемся разными методами, – продолжил он, – вовсе не означает, что мы не можем прийти к одинаковым окончательным выводам. Уверен, так и будет.
– Что касается меня, то я уже к ним пришел, – сказал капитан. – Сожалею лишь о том, что не арестовал девушку сразу же, как хотел. Тогда бедняга Марио был бы жив.
Он встал из-за стола.
– Думаю, сегодня вечером мы больше ничего сделать не можем.
– Вы не собираетесь составить хронологию событий в связи с последним убийством? – спросил Генри.
– Конечно, собираюсь, – подтвердил Спецци немного высокомерным тоном.
– Пожалуйста, поделитесь со мной копией, – попросил инспектор. – В прошлый раз это оказалось чрезвычайно полезным.
Капитан, не будучи уверен, следует воспринимать это как комплимент или как оскорбление, ограничился коротким обещанием:
– Разумеется.
Прежде чем капитан покинул комнату, Генри сказал:
– Кстати – это всего лишь предложение, конечно, – завтра я бы на вашем месте запретил всем покидать отель. Никакой конкретной пользы в этом нет, но это заставит всех поволноваться. С моей точки зрения, единственный для нас способ добыть доказательства в этом деле – это предоставить убийце достаточно длинную веревку… чтобы повеситься.
– Я уже и сам принял такое решение, – сдержанно ответил Спецци.
Когда капитан со своими карабинерами удалился, Эмми сказала:
– Ну и ну! Бедная Герда! Он и впрямь на ней зациклился.
– Да, – рассеянно согласился Генри, почесывая затылок. – Знаешь, Эмми, нюх подсказывает мне, что мы все равно не с того конца подходим к этому делу. Полностью признаю, что был так же глуп, как остальные, потому что позволил увести себя в сторону, вместо того чтобы придерживаться собственного хода мысли. Но когда смотришь в лицо фактам – как проницательно рекомендовал Спецци, – сразу начинаешь видеть другую перспективу… другую… понимаешь, что я имею в виду?
– Нет, – ответила Эмми, – но верю тебе на слово.
Она ощущала поднимающееся волнение. Впервые в ходе расследования этого дела Генри упомянул свой «нюх» безо всякого смущения – так спонтанно это слово вырывалось у него только тогда, когда он действительно нащупывал след. На ранних стадиях расследования Тиббет порой тоже употреблял его, но лишь в кавычках и с извиняющейся улыбкой. На сей раз все было реально.
Когда они готовились ко сну, Генри был молчалив и задумчив, блуждал по комнате, словно во сне. Эмми подошла к окну и открыла его.
– Мрачная ночь, – сказала она. – Небо затянуто облаками, луны не видно. Есть в этом что-то мистическое. Даже огни на подъемнике кажутся холодными и призрачными. А в одном месте, где фонарь перегорел, лежит огромная черная тень – как будто у подъемника сломана спина… Она вздрогнула и отвернулась от окна.