Они открыли и вышли в лес.
Вожак пытался остановить их, некоторое время, но ему ткнули ножом в затылок. И на следующее утро нашли. Висели вверх ногами на соснах, с выеденными глазами и внутренностями, с кожей, срезанной со спины. Тот, кто остался жив… У него не было воска, у него была смола. Он разогрел ее в кружке, залил в уши и все-таки закрыл дверь.
К утру он оглох и поседел. Но остался жив.
Сирены держатся места. Дом, подвал, чердак, поэтому Гомер предпочитал закапываться. В земле водятся черви, сирены не водятся.
Воск в уши.
Свечи, здесь полно свечей…
Я вытянул руки и потрогал дверь.
Дверь. Железо… Оно изменилось. То, до чего я дотронулся пальцем, больше не было сталью.
Я схватил Курка за руку, поволок в комнату, усадил на стул.
– Откройте…
Вот почему эти цепи. Эта тварь здесь давно, очень давно. Сирена… Проголодалась, видел я, что после остается. Дрянь, со временем она только силы набирается.
Я стал зажигать свечи. Свечи – это хорошо. Чем больше света, тем лучше, сирены свет не терпят… И колокол. Гомер говорил, что надо в колокол звонить… Только я раньше с сиреной не встречался. Алиса – совсем другое.
Свечи. Зажигал, расставлял, где только пристраивались, на полки, на стол…
Курок смотрел в сторону двери.
Попали…
Сколько лет она тут… Много…
Курок поднялся со стула.
– Послушай! – крикнул я. – Нельзя вставать! Надо терпеть!
– Терпеть, – Курок опустился на стул. – Мне кажется, там кто-то…
Он тут же пошевелился, попробовал приподняться, я ударил его в челюсть.
Курок свалился на пол. Сознание не потерял.
Воск.
– Нам нужен воск…
Я схватил свечу, собрал слезы, слепил в теплый комок.
– Надо засунуть в уши воск. Надо, Курок!
– Я не хочу воск в уши… – Курок тер глаза. – Там ведь мама…
Он поднялся.
– Ну, впустите…
Голос умолял. Алиса просила впустить. Алиса…
Я слышал Алису, Курок, видимо, другое… Маму. Которая подавилась булавкой. Повезло.
Мама просила ее впустить.
– Тут страшно, впусти… Пожалуйста, я боюсь…
– Надо ее впустить, – обалдело повторил Курок. – Я сейчас…
Пришлось бить еще.
Гомер долго учил – бить так, чтобы выключать сознание, но не калечить. Неделю, помню, тренировались, по морде друг друга стучали, ничего, научились. Курок свалился. Я размял воск, воткнул ему в уши. Затем себе. Воск был горячий, я разделил шарик на две части. Больно, хорошо, что Курок не очнулся.
Но очнется. И скоро.
Оглядел комнату.
Балкон. Здесь должен быть балкон, Предпоследний писал про него. Балкон. С балкона можно вниз. И где-то тут должна быть веревка…
Кладовка. Спасибо, Предпоследний, запасливый человек Впусти, впусти…
Впусти, мне страшно…
В голове перекатывалось – впусти, впустить, впустите, пожалуйста…
Я кинулся в кладовку. Канистра. Керосин.
Впусти…
Плеснул из канистры на дверь, черканул карбидкой. Металл загорелся синим, за дверью зашипело.
Голос замолчал.
Сирена боится огня. Боится звона, Гомер говорил, что сирены редко встречаются, он всего двух видел, и от обеих едва смог спастись…
Бежать. Точно, Гомер говорил, что от сирены можно только убежать, она далеко от своего места не отходит.
Вернулся в кладовку. Где же веревка…
Веревки висели на стене, на крючках. Качественные, редко такие встретишь. Наверное, на самом деле альпинистские, по горам на них лазили, толщиной в мизинец.
Ящик со взрезанным боком, видимо, коньяк.
Инструменты… инструменты были, только… Все электрические, с моторами. Электролопата, электролом, электросверло. Все работают от электричества, никакого тебе ручного привода. Кувалда. Не знаю зачем, но в кладовке хранилась кувалда – здоровенный молоток весь железный. Я схватил этот молоток, с трудом поднял и еще штырь из электролома выдернул.
Окно в стене было старательно заложено квадратными серыми кирпичами, я размахнулся, ударил, кирпичи треснули, я вставил в щель штырь-лопатку и приложил кувалдой.
Штырь втиснулся в кладку, от потолка до пола пробежала трещина, я размахнулся и следующий удар направил уже наискосок. Квадратный кирпич вывернулся. В комнату ворвался резкий ночной воздух, свечи погасли, карбидка и та погасла. Пришлось зажигать.
А я ее слышал. Откуда-то издали, может, через зубы, но все равно, слышал, воск не помогал. Значит, сирена до меня достучится. Еще чуть-чуть и…
Смола у меня тоже есть, я ношу ее по старой привычке. Если расплавить в ложке…
Курок сел. Потрогал подбородок. Крепкая башка.
– Ты что, меня ударил? – спросил он.
– Сирена, – объяснил я.
– Сирена? Что… Какая сирена… Плохо слышу!
– За дверью! Она зовет, а люди идут! Потом…
– А, сирена! – выдохнул Курок. – Знаю! Можно снотворное, чтобы до утра отключиться!
– Нет снотворного!
Курок зажал уши. Смешно.
– Надо уходить, – сказал я. – Спуститься на пару этажей, я нашел веревку. Кирпич вышиб, разбирай пока. Не сильно, чтобы пролезть только.
– Куда?! На улицу?! Ночью?! Ты что, Дэв?! Совсем одурел?!
– Предпочитаешь тут остаться?
Курок замолчал. Я сунул ему кувалду, вернулся в коридор.
Дверь догорала. Она раскалилась, краска облезла, а кое-где по металлу шли круглые бордовые пятна. Я налил керосина в обрезанную бутылку, плеснул из нее на дверь.
Металл затрещал, из-под железной коробки потекла расплавленная резина, по бокам двери прорезались трещины. Широкие. Дрянь… Дверь хорошая, стены плохие, наверное, в два кирпича. От разогрева начали трескаться, а может, и раньше трещины были, от усадки. Долго не продержится.
Если дверь не жечь, эта тварь сведет нас с ума, если жечь, коробка рано или поздно вывалится.
Дым еще.
– Впустите!
Уже раздраженно и требовательно.
Надо действовать быстро.
Бум.
Курок ударил в стену.
Я вернулся в комнату. Курок выбил два кирпича, неплохо. Быстро. Но нужно как можно быстрее.
– Курок! Бей в стену!
– Бью!
Оба орали, а слышалось как через песок.
Увидел примус. Керосина много, литра два. Быстро подкачал давление, свернул регулировочный винт, чиркнул огнивом. Немного перебрал с керосином, рука загорелась, пришлось тушить курткой. Схватил примус, выбежал в прихожую.
Керосин снова прогорел, трещины стали шире. Дверь слегка наклонилась и вывернулась из короба. Щель шириной в руку. Отлично. Примус разгорелся, горел хорошо и Ровно. Установил примус на железную табуретку, пламя направил на дверь. Минут десять.
Вернулся в комнату.
Бум. Курок продолжал долбить в стену. Бум.
Коньяк.
Приволок из кладовки ящик, вскрыл. Двенадцать бутылок. Одиннадцать пустых, в двенадцатой коньяк. Тоже пригодится. Вытряхнул бутылки.
Предпоследний был аккуратным человеком, все пробки оказались на месте. Притащил канистру, свернул воронку из толстого картона и принялся наполнять бутылки керосином.
Бум. Курок старался, на шее вздувались вены. Предпоследний выложил стену в два ряда, придется Курку поднапрячься.
Я заполнял бутылки, затыкал пробками, складывал в рюкзак, одиннадцать штук, минуты три, много расплескал по полу, воняло керосином. Веревка. Длинная, наверное, метров сто. Или пятьдесят, не знаю, разрезал на четыре куска.
Надо где-то закрепить…
Вдоль стены батареи, привязал к ним, все четыре.
Дальше.
Отобрал у Курка кувалду, заорал:
– Сейчас уходим, собирай вещи!
Курок принялся собираться, я за ним уже не очень следил, ломал стену. Я был сильнее, бил точнее, кирпичи вылетали с одного удара. Через минуту я мог пролезть в дыру до плеч. Скверный кирпич, раскалывается легко. Я давно заметил – раньше только оружие хорошо делали, крепко, на века. Да и то не все, пистолеты вот все развалились, а штурмовые винтовки целы. Револьверы, только разве их встретишь. Целее всех ружья, но они вообще уже старые. Оружие вечно, а все остальное… Дома рассыпаются, книги жрет моль и крысы, электроника скисла, бутылки пластиковые невредимы.
Все. Готово, плечи проходят.
– Готово…
Я выбрался на балкон. Широкий. Луна. Набухла, еще чуть, и стечет, затопит улицы жирной желтизной. Как раз.
Вернулся в квартиру. Курок продолжал сборы, сгребал в торбу все, что под руку попадалось, не в себе.
– Курок! – крикнул я. – Уходи!
Он поглядел на меня и сквозь меня.
– Курок! Вниз! Уходим!
Свечи. Он собирал свечи, набивал ими мешок. Я шагнул к нему, хлопнул по щеке.
Курок кивнул.
Я подхватил одну из четырех веревок, привязал к кувалде, протащил на балкон. Отдышался. Теперь…
Размахнулся, швырнул кувалду вперед и вверх, в пустоту.
Молот описал широкий полукруг и врубился в стекло двадцатью метрами ниже.
Стекло разбилось. С совершенно неподходящим для ночи праздничным звуком.
Со звуком освобождения.
Мне вдруг еще одна мысль в голову завалилась, совсем не для этого места. Что вещи не портятся, они устают. Люди извлекают их из пустоты, дают жизнь, смысл и форму, вещи продолжаются, а потом исчезают люди. Смысл исчезает, и Называется, что форма никому не нужна. И вещи устают эту форму держать. И в том, что все вокруг рассыпается, виноваты, конечно, люди. Но не потому, что они все делали плохо и без души, а потому, что они исчезли.
Небьющиеся стекла, они тоже устают. Как и все остальное. Лопаются с наслаждением, превращаются в вольную пыль.
Все вещи желают быть уничтоженными.
Показался Курок.
В одурелости. С мешком.
– Сам сможешь?!
Курок кивнул.
Он пропустил веревку через плечо, под мышкой и под коленом, прыгнул вниз, стал похож на большую и горбатую черную лягушку, скачущую по вертикали, астроном.
Я остался один. Сбегал к двери. Примус догорал.
Дверь выгнулась и скосилась еще сильнее. Ясно.
Надо уходить.
Надел рюкзак. Тяжелый. Привязал карабин. Закрепил мелочь.
– Впусти меня, милый…