10
Джордж наблюдал за движением бледно-желтого клубящегося тумана, крупные, плотные клочья которого проносились мимо плота, несомые неощутимым ветром. Может, туман был живым, даже разумным, и он передвигался, потому что хотел? В реальном мире эта мысль показалась бы нелепой, но в этом богомерзком месте она была как нельзя кстати. Они очутились в другом мире, не на Земле, которую Джордж знал. Возможно, на Альтаире-4, Ригеле-3 или где-то в похожем фантастическом месте. На Земле не бывает такого тумана, многоглазых крабопауков, бегающих по воде, огромных существ со светящимися зелеными глазами размером с автопокрышки, странных, стрекочущих, словно гигантские насекомые, тварей и моря, похожего на розовый желатин, смешанный с пучками гниющих водорослей. И уж точно не бывает такого тумана, просвечиваемого призрачным грязным сиянием и поглощающего все вокруг.
Джордж знал, что в тумане таились существа, одним своим видом способные свести с ума, но желтоватая завеса скрывала и людей, укутывала в сумеречный восковой саван, прятала в тайные расщелины, тенистые паучьи норы, из которых нет возврата.
— Кажется, стало светлее? — спросил Джордж. — Не как днем, но определенно светлее?
Гослинг кивнул:
— Может быть, туман еще рассеется.
— Но он все еще густой, — заметил Джордж.
Посветлело постепенно и незаметно для всех. Это были уже не сумерки, а, скорее, пасмурное утро, и стало гораздо лучше: туман уже не казался таким мрачным, ядовитым, как испарения токсичных отходов. Даже море просматривалось — болотистый поток дымящейся гнили.
Его поверхность, казалось, подрагивала.
Джордж коснулся ее веслом и обнаружил, что на ней появилась липкая, пенистая пленка, как на скисшем молоке. Он понял, как «бегунок» — так Джордж окрестил многоглазое существо — держался на воде: никакого волшебства, просто эволюционная адаптация.
Джордж решил, что если день или ночь — какое бы время суток это ни было — становился немного светлее, то это хороший знак, не то чтобы их ситуация от этого сильно улучшилась.
Они оставались иголкой в стоге сена, в этом не было никаких сомнений, только стог сена в их случае словно простирался в бесконечность, а где он находился — вообще другой вопрос.
Гослинг был занят радиоприемником и словно позабыл обо всем остальном.
— Думаешь, мы выберемся отсюда? — спросил Джордж.
— Не знаю.
— А что тебе подсказывает моряцкая интуиция?
— Что мы в заднице.
Гослингу, с его проклятым прагматизмом, не было дела до поднятия морального духа. Он реалистично смотрел на вещи, а реальность их нынешней ситуации была такова: они либо выживут, либо умрут. Гослинг не склонялся к какому-либо из вариантов и считал, что произойдет то, что должно произойти.
— Знаешь, что мне в тебе нравится, Гослинг? Твой оптимизм. Очень поднимает настроение.
— Я не психотерапевт и не обязан поднимать тебе настроение.
— Да, но я был на борту твоего корабля. Твои парни завели нас в это проклятое царство мертвых. Мне кажется, сохранность моей задницы — твоя непосредственная обязанность.
— Хорошо, когда вернемся, можешь подать жалобу береговой охране, а до тех пор прекрати ныть.
Он вернулся к радио и стал тихо хмыкать себе под нос, как дантист, размышляющий, какой зуб вырвать. Его поведение невероятно раздражало Джорджа.
— Что-то нашел?
Гослинг медленно покачал головой:
— И да и нет. Мне показалось, что я поймал обрывок сигнала бедствия, но его заглушило статическим шумом, так что я не уверен. Думаю, туман излучает электрическое поле, поэтому наш сигнал не проходит.
— И что это значит?
— Туман искажает радиоволны, — ответил Гослинг, вынимая из уха наушник. — Возможно, это чужие сигналы, возможно, вернувшиеся наши, сложно сказать. Статический шум все поглощает и исторгает обратно.
Джорджу нравились технические тонкости, но они ни о чем ему не говорили. Он знал, что такое радиоприемник, включал его, чтобы послушать прогноз погоды, и выключал, когда запевал Нил Седака или «Фор Сизонс». Больше он ни черта не знал об этой штуковине.
Джордж подошел к Гослингу и тоже принялся вслушиваться в статический шум, пустой, мертвый звук, то усиливающийся, то ослабевающий. Время от времени прорывался какой-то далекий гудок или звон, сразу тяжело было точно определить. Джордж слушал, ощущая себя астрономом с радиотелескопом, внимающим музыке сфер, шуму глубокого космоса: именно таким был этот звук. Звук мертвых, далеких пустот и эха межзвездной черноты.
Он действовал на нервы.
Такой звук издает телевизор, когда пропадает сигнал и на экране появляется поле роящихся снежинок. Если в него всматриваться слишком долго, начинаешь видеть движущиеся фигуры, миллионы точек превращаются в узоры, затягивающие внутрь, в мир спиралей и марширующих алмазов. Но ничего этого на самом деле нет. Просто человеческий разум, сбитый с толку запутанными, бессмысленными образами, пытается заполнить пустоты. То же самое бывает в пустынях или при снежных бурях, когда появляются миражи — образы, которые наш разум хочет увидеть.
Джордж продолжал слушать. Он был уверен, что что-то слышит, только не знал, что именно.
В этом буране белого шума человек мог заблудиться, утонуть в черноте и безумии. Звук высосал бы его мозг без остатка, оставив лишь пустой, отполированный череп. Джордж решил, что статический шум звучит как пыльная буря, шипящий газ, ветер, гуляющий по впадинам и низинам. Это был жуткий, почти дьявольский звук, говорящий не о пустоте, а о присутствии, словно в нем скрывалось что-то разумное, необязательно живое или мертвое, но ждущее, слушающее и пытающееся дотянуться до человеческого сознания. Звук напомнил ему записи, сделанные охотниками за привидениями в гробницах и заброшенных домах, — статический шум, насыщенный далекими отголосками, намеками на потустороннее присутствие, тенями, призраками и привидениями.
— Слышишь что-нибудь? — спросил Гослинг.
— Не уверен.
Было ли это игрой воображения или что-то хотело, чтобы он так думал?
— Странный шум, никогда не слышал такого. И еще это жужжание. Если долго слушать, возникает чувство…
— Что тебя тоже слушают?
Даже если Гослинг думал так же, он ничего не ответил, и его молчание казалось невыносимым.
Джордж поймал себя на мысли, что Гослинг тоже чувствует, что там что-то есть. Что-то слушает их, холодное, хищное, и, возможно, потешается над ними.
Джордж понял, что нужно игнорировать подобные мысли. Они были прямой дорогой к сумасшествию, ступив на которую невозможно повернуть назад.
Гослинг выключил радио.
— Ничего там нет, — сказал он. — Вообще ничего.
Джордж решил: если они оба будут повторять это, то со временем поверят, что так оно и есть.
Он посмотрел на туман, как будто ждал, что тот покажет зубы.
— Скажи, нам не на что особо надеяться, да?
Гослинг пожал плечами:
— Я не придаю большого значения таким словам, как надежда, вера или удача. Раньше я на что-то надеялся, о чем-то мечтал. Опыт научил меня другому: ты сам кузнец своего счастья. Я не говорю, что счастья не существует. Уверен, что оно есть. Но не для меня и, возможно, не для тебя. У некоторых оно есть, но у большинства его нет и не будет.
Джордж издал короткий смешок:
— Совершенно верно.
Они сидели молча и мечтали о сигаретах и выпивке, подошло бы что угодно. Люди не могут без привычек и зависимостей, особенно когда оказываются в чрезвычайных ситуациях.
— Слушай, — сказал Гослинг.
— Я не слышу… — начал было Джордж, а потом услышал тихий, но отчетливый звук, словно что-то постукивало снизу по дну плота, не так сильно, как в первый раз, когда их ударом подбросило вверх. Как будто что-то любопытное исследовало плот и проверяло его на прочность. Джордж вслушивался в звук, с дрожью думая, что он напоминает скрип, с которым пальцы царапают резину. Постукивание и поскрипывание усиливалось.
— Господи…
— Молчи, — предупредил Гослинг.
Нечто перемещалось с одного конца плота на другой, царапая и стуча, а потом стало касаться его все реже и реже, пока не исчезло окончательно.
Спустя минут пять Джордж спросил:
— Как думаешь, что это было?
Гослинг покачал головой:
— Не знаю. Надеюсь, оно не вернется.
11
Сакс смотрел на мальчишеские игры и понимал, что ему некого винить, кроме себя. Это он нанял команду маменькиных сынков, членососов и клинических идиотов.
Туман посветлел, и мальчики обрадовались, что восходящее солнце разгонит туман и они окажутся в Стране Вечного Детства. Их невозможно было вразумить. Все вокруг наполнилось светом, но Сакс не верил, что это солнечный свет, скорее серебристый лунный, окрашенный туманом в желтый.
Он знал, что все здесь неправильно.
После того как они добрались до спасательной шлюпки, перекусили, напились воды и наговорились, они стали один за другим проваливаться в сон. Мужчины и не догадывались, как сильно устали. Сакс тоже отключился и проспал часов пять.
Теперь он чувствовал себя лучше. Мозг работал на полную катушку, потому что, пока идиоты возились с рыболовными снастями из аварийных контейнеров, он думал не о том, как они собираются выживать, а о том, как он собирается выживать, как будет управлять этой кучкой марионеток и заставлять их работать себе на пользу.
В этом был весь Сакс.
Менхаус прилаживал блесну к шестидесятифутовой измерительной леске. Так как наживки у них не было, Менхаус решил воспользоваться своими часами: они все равно вышли из строя.
— Стоит попробовать, — сказал он. — Я видел такое в кино.
Фабрини хмыкнул:
— Дурацкая затея.
— Ну и не мешай. Обойдусь без твоей помощи.
Менхаус имел в виду фильм «Спасательная шлюпка». Выжившие после кораблекрушения пытались ловить рыбу с помощью ремня и блестящего браслета. «Но у них не было настоящих снастей», — отметил про себя Менхаус.