Замелькали блестящие, как мокрая кожа, плавники и острые как бритва зубы: такие бывают только у акул. Кук видел, как они атаковали тело, словно торпеды. Размером твари были от пятнадцати дюймов до трех футов. Их длинные, гибкие тела с тяжелыми, покрытыми пластинами, как у броненосцев, головами извивались, напоминая угрей.
Чудовища обглодали тело до костей в считаные минуты, а потом разорвали на части скелет.
Это было что-то намного страшнее акул.
23
Пока Кушинг и Сольц спали, Джордж следил за туманом, ожидая, что сквозь завесу прорвется что-нибудь еще. Перед ним постоянно сновали тени и фигуры, но он не был уверен, видит ли их на самом деле или грезит наяву. Где-то в глубине души он все же чувствовал, что там что-то есть, огромное, всеобъемлющее и злобное. Именно это слово приходило на ум. Невыразимо злобное, словно опухоль, ждущая, чтобы выесть человеческий разум.
Джордж решил, что не позволит себе слишком много об этом думать, чтобы не сойти с ума. Это будет нелегко, учитывая обстоятельства. Образы возникали сами собой: ухмыляющееся, мерзкое божество морских пустынь, мрачный властелин черных глубин и кораблей-призраков, проклятых морей и утонувших моряков, безумная, ползучая злоба, бесконечная и пустая, как межзвездные пространства, нечто, способное питаться человеческими тревогами, безумием, страхом и отчаянием, само олицетворение — или воплощение, если слово «плоть» было уместно, — ужаса, который всегда вызывало у людей море.
«Хватит, — пытался успокоиться Джордж. — Нужно прекратить это дерьмо. Если выберешься из жуткой мертвой зоны, то сможешь с комфортом провести остаток жизни на суше, рассказывая байки про призраков и подобную чушь. Будешь просыпаться в поту в четыре утра от кошмаров об этом месте, но тогда это будут всего лишь дурные сны, а не реальность. А пока не теряй головы, потому что от этого кошмара тебе не проснуться и всякий раз, когда ты закрываешь глаза, тебе грозит опасность».
Ну что ж, пища для размышлений.
Он почесал бороду, пробежал пальцами по телу и почувствовал выступающие ребра, но торчали они вовсе не из-за того, что он голодал, — Джордж всегда был худым и жилистым. С его термоядерным метаболизмом набрать вес было практически невозможно, а разные диетические штучки и телевизионная реклама вызывали у него смех. Всю сознательную жизнь он пытался поправиться, но тщетно.
Каждый на плоту время от времени задавался вопросом о том, что он сделает в первую очередь, когда вернется домой. Ответы были разные. Гослинг хотел нанести визит подружке в Новом Орлеане и попьянствовать с ней неделю, не вылезая из постели. Кушинг собирался бросить работу и послать своего шурина к черту, насчет причин он не стал распространяться. Сольцу хотелось отдохнуть и подлечиться, особенно после того, как Гослинг запретил ему трогать аптечку и лежащие в ней таблетки и мази.
Джордж же хотел проводить каждый день с женой и сыном, чтобы они знали, как много для него значат, и целыми днями рассказывать Джейкобу о своих морских приключениях. Он представлял, что парень впитывает их как губка и готов слушать истории снова и снова, а Джордж утоляет его любопытство, как и многие отцы до него. Втроем они устраивают пикники и «ленивые» воскресенья, когда можно ничего не делать. А ночи, после того как Джейкоб засыпает, Джордж проводит в горячих объятиях Лизы.
Боже, как это было бы здорово.
До кораблекрушения он даже не осознавал, насколько хороша его жизнь. Чертовски жаль, что лишь катастрофа смогла открыть ему глаза.
Но так ведь всегда и бывает, разве нет? По крайней мере, воспоминания о жене и сыне придавали ему сил, и Джордж решил, что вернется к прежней жизни любой ценой: горе любому, кто попытается ему помешать, пусть это будет даже древний Туманный Дьявол.
24
Каждый справлялся по-своему. Так всегда в подобных ситуациях: что одним выворачивает кишки наизнанку, у других вызывает улыбку, что одних заставляет смеяться, других принуждает кричать. Так было и в спасательной шлюпке, затерянной посреди густого, как гусиный пух, тумана и окруженной хищными рыбами.
Словно голодные собаки, мечущиеся вокруг ведра с мясными обрезками, твари чуяли, что в лодке есть мясо и кровь, только не знали, как до них добраться, поэтому продолжали кружить, проплывали под лодкой, толкали ее, били хвостами. Пока они еще не нападали всерьез и всего лишь заигрывали с жертвой — настоящая волчья стая из бездонного, первобытного моря, — но скоро, уже очень скоро они начнут атаковать. Их становилось все больше, они выплывали из неведомых глубин, петляя между дрейфующими скоплениями водорослей, мешали друг другу, бились телами и скрипели плавниками. Было ясно, что, стоит крови попасть в воду, тут же начнется пищевая лихорадка, а значит, недолго оставалось ждать до того момента, когда они перевернут лодку и наконец полакомятся всласть.
По крайней мере, так себе все представлял Сакс.
— Вы только посмотрите на них, парни. Видели когда-нибудь таких чудовищ? Гляньте, какие пасти у этих тварей. Господи, да такими зубами можно отрывать руки-ноги, рвать глотки и крошить кости.
Если это была попытка пошутить в свойственной ему едкой манере, то выходила она неудачной. Никто не смеялся, и даже у Крайчека был испуганный вид.
— Такое ощущение, будто я в ведре, а ведро — в бассейне с крокодилами, — сказал Фабрини. — И я жду, когда один из этих злобных ублюдков догадается, как до меня добраться.
Саксу, похоже, такое сравнение понравилось, поэтому от себя он добавил:
— Скорее, как крыса в змеиной норе. Тебе это больше подойдет.
— Чертовы акулы, — выругался Менхаус.
— Это не акулы, — возразил Сакс. — Я видел акул. Это точно не они.
Сакс был в этом уверен. Эти рыбки обглодали бы «Челюсти» до костей минут за пять. Бригадиру они показались знакомыми, возможно он видел их раньше. Не живыми, конечно, а в музее, например, или в одном из документальных фильмов про ископаемых существ, потому что чем дольше он смотрел на этих жадных, уродливых созданий, тем больше убеждался, что в них есть что-то доисторическое. Сакс жалел, что Кушинга нет рядом, потому что тот сразу бы подобрал нужное название: он хорошо разбирался в таких вещах.
На покрытых пластинами, угловатых, с острыми костяными гребнями и впадинами головах рыб было больше костей, чем мяса, поэтому Сакс окрестил тварей «костолобыми». Когда одна из них впервые подплыла близко к лодке, он едва не обделался от страха. Рыба походила на маленького монстра в маске черепа или на живой плавучий скелет. Акулы по сравнению с этими страшными, как смертный грех, тварями представлялись милыми, безобидными зверушками.
— В них есть… — начал Менхаус, склонив голову, словно намереваясь выдать нечто важное, — не знаю, что-то жуткое, дьявольское, что ли. В этих костяных мордах, черных запавших глазах, в разинутых челюстях, как будто они созданы для того, чтобы рвать и кусать.
Сакс ухмыльнулся. «Все верно, кретин», — подумал он.
«Костолобые» были злобными, ловкими тварями, которые могли резать мясо и кости, словно бензопила. Они отличались друг от друга. Одни были меньше фута в длину и по форме напоминали угрей, другие — два или три фута, с массивными, пулевидными телами, большую часть которых занимала голова, а еще были третьи — очень крупные, — восемь или десять футов в длину, с огромными костяными челюстями, способными перекусить стальной кабель.
Без сомнения, они были хищниками, и не имело значения, могли ли люди, сидящие в лодке, классифицировать их с научной точки зрения и назначить им место в природной иерархии: в ближайшее время твари никуда не собирались уплывать.
Сакс был от чудовищ в полном восторге, особенно его веселил абсолютный страх, который они нагоняли на его маленькую команду, поэтому он увлеченно за ними наблюдал.
Твари были бурого или зеленого, иногда желтого цвета, пятнистые и полосатые, некоторые из тех, что поменьше, — ярко-красные или солнечно-оранжевые, как переливчатое стекло, отчего казались искусственными.
Менхаус, опустив глаза, медленно раскачивался взад-вперед и поглаживал усы. Может, он думал о чем-то, а может, боялся думать. Фабрини проклинал рыб на чем свет стоит, Кук изучал их без эмоций: его глаза были такими же тусклыми и безжизненными, как у кружащих вокруг хищников, но внутренне он был напряжен сильнее, чем тетива лука. Крайчек просто наблюдал за тварями, его нижняя губа слегка подрагивала — никогда не знаешь, какие призраки пляшут среди темных руин сдавшегося разума.
Сакс, казалось, был единственным, кому твари доставляли удовольствие. Он считал, что и «костолобые», и его товарищи по несчастью были на одной стороне — на стороне неприятеля. Все они были для него врагами. Если он упадет за борт, «костолобые» прикончат его в два счета. Здесь, в лодке, то же самое: Фабрини и Кук, а может и Менхаус, хотят его смерти, у Крайчека силы остались лишь на то, чтобы чесать яйца и дышать. Они все предатели и головорезы, а единственное, что может остановить грязных убийц, — это пуля и нож, которые и сделали Сакса богом и господином, и, как у любого господина, у него были враги.
Сакс не хотел никого убивать, но готов был пойти на это при малейшем признаке опасности. Он убьет лишь одного из них. Сбросит его в пенящееся зубастое море. Пусть остальные посмотрят, что «костолобые» делают со свежим мясом. Если уж они разорвали на куски гнилой труп, то свежее тело сожрут в считаные секунды.
— Черт побери, Сакс, — выругался Менхаус, — почему ты просто не постреляешь в этих гребаных тварей? Они меня с ума сводят.
Сакс рассмеялся.
— Это не поможет, — мрачно заметил Кук. — Кровь в воде их только возбудит.
— Верно, — согласился Сакс. — Разве не видел по телевизору? Это называется «пищевая лихорадка». Акулы сходят с ума, начинают кусать все подряд, в том числе друг друга. Чем больше крови в воде, тем безумнее они становятся. Но мы говорим об акулах, а эти ублюдки ими не являются.