— Я надеялся, что вы так скажете, — с улыбкой произнес Джордж, но женщина не ответила.
«С этой девочкой твое мальчишеское очарование ни черта не поможет, — сказал он себе. — Так что остынь. К тому же хватит мечтать: дома тебя ждут жена и ребенок».
Конечно, это было так. Но его влекло к Элизабет. Было в ней что-то дикое и необузданное, даже экзотическое. Эти глаза, подчеркнуто чувственный рот, грация высокого, мускулистого тела… Но тут Джордж приказал себе остановиться: он был женат и, даже не будь это так, Элизабет смотрела на него без капли симпатии. Выйдешь с такой за рамки приличий — выцарапает глаза. Она показывала это всем своим видом, напоминая деву-воительницу, женщину, превосходящую вас физически, а возможно, и интеллектуально.
«К тому же, — подумал Джордж, — заметь, как она смотрит на Кушинга. Не так, как сестра смотрит на брата, уж поверь».
Конечно, она бы выбрала Кушинга, неприхотливого и открытого парня. Глядя в его голубые глаза, понимаешь, что он умный и сострадательный, верный и надежный. А еще он высокий и белокурый, красивый, как скандинав. Женщины, наверное, всегда за ним бегали.
Элизабет сказала, что не очень хорошо помнит свою жизнь до того, как ее корабль — «Кэтрин Беллинг» — затянуло в туман по пути из Саванны в Бермуды. Джордж догадался, что она помнит, но не хочет рассказывать. Она добавила, что самым главным и важным для нее стало выживание. Оно превратилось в своего рода мантру. Все время и силы уходили на него, так что некогда было раздумывать над своей судьбой. В эту чушь Джордж тоже не поверил.
— У нас достаточно еды, — сказала Элизабет. — Консервированной и сушеной. Соленая свинина и бекон. Часто, когда прибывает новый корабль, я нахожу свежее мясо и фрукты. На другом корабле выращиваю овощи в ящиках. Здесь все очень быстро растет.
— Водоросли, например, — сказал Джордж. — И грибок.
— Да. — Она выглядела крайне серьезной. — Всегда нужно быть осторожным с тем, что ешь или пьешь. Воду необходимо кипятить. Она соленая, но не такая, как морская вода у нас дома. И в ней есть микробы. Можно очень сильно заболеть. В основном я беру воду из цистерн на кораблях. И еще. Вы здесь желанные гости, но поймите, что есть правила. Самое главное — не покидать корабль без меня. Потом, когда изучите это место, можно… но не сейчас.
— Сколько длится ночь? — спросил Джордж. — День? Два дня?
Подобие улыбки промелькнуло на губах Элизабет, но лицо сохранило серьезное выражение.
— Я так привыкла к этому… Иногда сложно вспомнить, какими были день и ночь раньше, там, откуда мы прибыли.
Она сидела на кушетке, положив руки на колени.
— Здешний день — то, что можно назвать днем, — длится примерно три наших дня, иногда четыре. Ночь — примерно два.
Она добавила, что туман всегда скрывает солнце, очертания которого можно заметить только в определенное время года. В отличие от лун, что появляются каждое полнолуние. Джордж тут же подумал, что если есть солнце и луны, то они не в каком-то космическом тупике. Это полноценный мир, планета, вращающаяся по орбите вокруг звезды, о которой он никогда не слышал. О которой не слышал ни один земной астроном.
Кушинг спросил Элизабет, как велико это море, но она не смогла ответить точно и знала лишь, что оно огромно, возможно сотни, даже тысячи миль в диаметре.
— Знаю, что можно плыть два дня по прямой и не найти ничего, кроме водорослей и воды. Я никогда не видела здесь суши и никогда не слышала, чтобы кто-либо ее видел.
— Здесь, должно быть, тысячи кораблей и самолетов, — сказал Джордж.
— И они продолжают прибывать, — добавила Элизабет. — Иногда несколько месяцев ничего, а потом вдруг три или четыре, а то и пять или шесть. Партиями, они всегда прибывают партиями. Здесь повсюду можно найти обломки. Некоторые из них очень, очень старые.
Чесбро сидел, склонив голову, и тихо молился. Элизабет Касл пристально на него посмотрела.
— Он священник? — спросила она.
Кушинг покачал головой.
— Нет, просто глубоко укоренен в вере, — со всей искренностью ответил он.
«Хорошо выкрутился», — подумал Джордж.
Кто-то другой мог назвать Чесбро чокнутым религиозным фанатиком, но только не Кушинг. Он бы ни при каких обстоятельствах не опустился до подобного. Такой он был человек.
— Вы не очень-то многословны, мистер Поллард, — отметила Элизабет.
Матрос кивнул:
— Мне… мне просто нечего сказать.
— С ним все в порядке, — добавил Кушинг. — Просто он через многое прошел.
Элизабет и Кушинг сидели и разговаривали об этом странном новом мире, о живущих в нем существах, о людях, погибавших здесь на протяжении столетий, если не эпох. Очень жизнерадостная тема. Элизабет считала это место врагом, с которым необходимо сражаться каждую минуту, но победить которого невозможно. По всему выходило, что она очень решительная и здравомыслящая женщина, потому и смогла здесь выжить. Ей помогали смекалка и жесткая настойчивость. Возможно, смерти, свидетелем которых она была, только укрепляли в ней желание жить.
Джордж обратил внимание на то, что Элизабет выглядит довольно здоровой. Ее глаза были яркими, волосы блестящими, а зубы белыми и крепкими, но сама она была бледной, отчего казалось, будто ее лицо сделано из фарфора. Возможно, причиной тому было отсутствие солнечного света. Если бы люди жили здесь поколениями и размножались, рано или поздно они бы утратили кожный пигмент.
— Все, что мы хотим, — сказал Кушинг, — это выбраться отсюда.
— Отсюда нет выхода, — жестко ответила Элизабет.
— А вы пытались его найти? — спросил Джордж.
Джордж испытал на себе силу испепеляющего взгляда Элизабет. Но ему было все равно, задел он ее или нет. Ему все больше не нравилась самодовольная уверенность в ее голосе. Может, Элизабет это место и устраивало, но он оставаться здесь не собирался.
— Пыталась ли я? Нет. С чего мне было начинать?
Она продолжала буравить его взглядом.
— Моя жизнь здесь — одно сплошное выживание. Только о нем и можно думать.
— Как давно вы здесь? — спросил Кушинг. — Вы сказали, что несколько лет, но…
— В каком году вы плыли на Бермуды? — поправил его Джордж.
— В каком году? Что ж, это я хорошо помню. Был март, вторая неделя марта тысяча девятьсот седьмого года.
Слова будто током ударили присутствующих. Они открыли рты и уставились на Элизабет, выпучив глаза.
— Господи Иисусе! — воскликнул Джордж. — Тысяча девятьсот седьмой? Боже мой…
Внезапно она растерялась, даже смутилась, будто они случайно ткнули ее в уязвимое место. Элизабет закусила губу.
— Я… Я здесь давно, правда?
10
— Не могу, — заявил Менхаус. — Не мое это. Я точно понял. Я играл в эту игру, старался изо всех сил. Но, господи, я больше не могу!
— Брось, нельзя сдаваться, — сказал Фабрини.
— Почему это?
Фабрини не знал, что ответить. Он понимал, что Кук, в отличие от него, не растерялся бы, но сам он не всегда умел находить правильные ответы на правильные вопросы.
— Потому что нельзя, вот почему.
Они сидели на палубе рыболовного судна — старого бортового траулера из Флориды, согласно документам из рулевой рубки, — и пытались понять, что к чему, что теперь будет, когда Кука нет рядом и они снова оказались под властью Сакса. Бригадир спал в капитанской каюте, а Крайчек сидел в соседней и тихо изрекал мрачные пророчества про злой рок, тьму и дьявола из тумана.
— Я не доверяю Саксу, — сказал Менхаус. — С Куком у нас хотя бы был шанс, а теперь мы в заднице. Сакса не волнует никто, кроме него самого.
Замечательное, своевременное открытие.
— Да, и так всегда было. Такой вот он говнюк. Слушай, давай поиграем и посмотрим, чем все закончится. Сакс хочет быть большим боссом? Ладно, пусть будет. Дадим ему мяч, пусть побегает с ним.
Менхаус хмуро кивнул, едва различимый во тьме.
— Хотя, по-моему, с Куком у нас был шанс. Реальный шанс.
Фабрини не нравилось думать о Куке. Он привык ему доверять и относился к бывшему лидеру с симпатией, но его смерть оказалась чудовищной, а жить с воспоминаниями о ней было еще страшнее.
— У Сакса есть план, — заметил Фабрини.
— Правда?
— Ну да. У него есть план. У парней вроде Сакса всегда есть план.
Фабрини обрисовал в общих чертах, что сказал Сакс.
— Сделаем, как он говорит. Подождем, когда наступит местный день и туман посветлеет. Вот что нужно сделать. Потом исследуем окрестности. Может, здесь есть и другие люди и мы наткнемся на приличную лодку, поищем сушу и найдем объяснение этому бардаку.
— Нет никакого объяснения.
— Нет, есть. Просто нужно немного потерпеть. Доверься мне, Менхаус, и просто подыграй ему. Я ненавижу этого парня сильнее, чем кто-либо.
Он потрогал перевязанное ухо.
— Но я знаю одно: парни вроде Сакса всегда выживают, умеют оставаться в живых. И если мы будет держаться рядом, то наверняка тоже выживем.
— Может, ты и прав.
— Конечно, прав. Поверь, если из этой крысиной норы и есть выход, то Сакс тот, кто его найдет. Так что подождем, будем следовать его плану и, может быть, чем черт не шутит, может быть, найдем других людей. Кого-то, кто знает, где выход, или хотя бы более-менее догадывается, в какой стороне его искать.
— И все же он мне не нравится, — упорствовал Менхаус.
Фабрини усмехнулся:
— Этот засранец никому не нравится. Но если мы хотим выжить…
— Тогда будем играть в его игру.
— Точно.
Менхаусу не хотелось играть в игру, правила которой устанавливают парни вроде Сакса. Это был верный путь в могилу.
— Мне не нравится то дерьмо у него на руке, — признался Менхаус. — Не знаю, что это, но с виду заразное.
— Так не танцуй с ним.
Менхаус выдавил смешок:
— Ты что-то легко к этому относишься, Фабрини. Слишком легко, черт возьми.
— Нет. Вовсе нет.
11
Насколько Кушинг мог понять, потоки времени в мертвом море были очень сильно искажены. Войдя в воронку, ты не обязательно выйдешь с другой стороны на том же самом временном отрезке. Время двигалось нелинейно, объяснял он Джорджу. Можно было попасть сюда в тысяча девятьсот пятидесятом, но выйти обратно в две тысячи десятом. Теория была дикой и квазинаучной, но смысла в ней оказалось больше, чем в других. По крайней мере, она хоть как-то объясняла случившееся с Элизабет Касл, которая попала сюда в тысяча девятьсот седьмом, но пробыла внутри не больше пяти лет.