Менхаус непонимающе на него уставился.
— Чего?
— Разворачивай, мать твою!
Менхаус подчинился, рванул рычаг и заложил крутой вираж, подняв высокую волну. Катер нырнул в туман. Джордж молился, чтобы они не сильно отклонились от курса. Перезарядив ракетницу, он прижал еще теплый ствол ко лбу и стал ждать, что случится дальше. Он старался не думать о том, что ему довелось увидеть: о паукообразных чудовищах, плетущих в тумане летающие сети, и о Кушинге, который меньше чем за минуту превратился в искупавшийся в кислоте скелет.
Они плыли все дальше и дальше.
Джордж посмотрел на компас. Стрелка двигалась.
31
Стрелка на счетчике Гейгера тоже пришла в движение. Она дрожала, падала, лениво ползла вверх. Гринберг устремил на нее взгляд и, несмотря на дикое напряжение, купался в эйфории. Наконец-то. Больше никаких игр с математическими уравнениями, спекуляций насчет капризов межпространственной физики, пряток в свинцовых убежищах. Не нужно больше отплевывать кровь и рвоту, наблюдая за тем, как волосы покидают череп из-за радиационного отравления.
Время пришло. Момент, которого он так долго ждал.
Тварь приближалась, и ни человек, ни природа, ни Бог не смогли бы остановить эту способную дышать шипящую мерзость, которая прогрызала время и пространство, словно личинка — кусок мяса.
«Не давай волю эмоциям и фантазии, — напутствовал себя Гринберг. — Не забывай, что ты наблюдатель и ученый. Не дрожи, когда будешь смотреть на эту тварь. Не показывай ей свой страх».
Хотя с последним наставлением он запоздал. Туманный Дьявол уже давно чувствовал страх Гринберга. Он неделями облизывал его мозг, вгрызался в мысли и высасывал соль его подсознания с нарастающей жадностью, тщательно обрабатывал и смаковал, снимал с его психики один сахарный слой за другим и теперь добрался до вкусной кремовой начинки — страха. Бессмысленного, безумного человеческого страха, деликатеса по мнению Туманного Дьявола. Тварь пометила Гринберга своим губительным дыханием, подсластила, позволила созреть, словно виноградной грозди, и пришла собрать урожай, съесть его разум.
«Тише, тише», — предупредил себя Гринберг.
Но успокоиться совсем не получалось, потому что счетчик Гейгера щелкал, аналоговый индикатор метался вверх-вниз, как сумасшедший, показывая уже триста импульсов в секунду, что значительно превышало безопасный уровень радиации. Гринберг наблюдал за стрелкой: пятьсот, семьсот, все выше и выше, теперь она вообще не падала. Щелчки перешли в сплошной треск, будто кто-то рядом включил старый радиоприемник. Аналоговый индикатор замер на месте, и Гринберг понял, что попал в поток трескучего роя заряженных субатомных частиц, которые прожигают его тело насквозь.
«Боже милостивый», — прошептал он.
Внезапно его охватил почти истеричный, суеверный ужас, нарастающий внутри облаком ядовитого газа.
«Туман… Господи Иисусе, туман, посмотри на туман…» — крутилась в голове мысль.
Туман поглотило пульсирующее свечение, наполнив его мерцающими контурами, и он начал взрываться, фонтанируя многоцветным блестящим потоком, что растекался, словно жидкая краска, капал, сочился и собирался в лужицы, — невозможные цвета, призмы и растущая темная воронка бездонной черной материи, ослепительно яркая, искаженные геометрические формы, живые многогранники, которых с каждым мгновением становилось все больше. Вместе с ними менялся и туман: то сжижался, то твердел, становился газообразным, а затем превращался в один сплошной гнойник, надувшийся пузырями.
Гринберг чувствовал где-то глубоко-глубоко внутри, как существо въедается в его голову, заполняет взбунтовавшийся разум вещами, неведомыми человеку, невидимыми, богохульными.
Его рука сжала шнур «грязной бомбы».
Он колебался: «Еще рано, еще рано, еще рано. Я должен его увидеть, я должен его увидеть. Да поможет мне Бог, но я должен… увидеть… этот… кошмар…»
Некоторые боги не предназначены для глаз смертных. А глаза Гринберга были нечистыми, оскверненными. Он чувствовал, как волна жара накатывает, чтобы выжечь их из глазниц. Мучительная боль пронзила мозг, из носа и ушей хлынула кровь, но Гринберг продолжал лихорадочно повторять, что увидит, увидит эту тварь, о боже, увидит и познает ее.
Туман вновь переменился, стал розово-желтой жирной светящейся плотью, испещренной багровыми артериями, которые пульсировали и извивались, словно щупальца. Плоть то и дело обращалась огромным облаком радиоактивного смога. Она была живой, живой, живой, заполняла небо и поглощала мир своей черной пастью. Мертвое море стало для него инкубатором, туман — плацентой, которая рвалась с громким хрустом, источала слизь, что казалась Гринбергу яркими цветовыми пятнами, наполняющими разум белым шумом. Он увидел цвета, которых никогда раньше не видел, чувствовал их запахи и пробовал на вкус. Они обжигали леденяще-палящим ветром, который родился среди радиоактивных отходов и облученных костей за пределами известной ему Вселенной.
Гринберг закричал.
Он кричал, пока его мозг не превратился в желе, а сам он не исторг свои внутренности раскаленными добела клубками.
Туманный Дьявол рождался из ядерных осадков, пузырящегося льда и радиоактивного огня, мороза и кислоты, потока стронция, радия и неустойчивых клеток антиматерии. Гринберг видел его, смотрел, как существо надвигается клубящейся смесью нервно-паралитического газа и паров хлора, метана и расщепленных атомов водорода. Многомерная тварь. Дыхание ожившей космической тьмы. Полупрозрачный личиночный жар, первобытный хаос заполненных трупами бездн. Желчь кричащих грибковых пигментов. Гигантский электрический призрак со скелетом из синапсов, с трепещущими лохмотьями плоти, пропитанной лунным светом. Возможно, это был легион извивающихся безглазых инопланетных червей, брызжущий многоцветными фонтанами и растворяющийся в ядерном пару, или котел дымящихся внутренностей. Разумное сплетение хнычущей плазмы. Ползучий термоядерный послед, родившийся в антимире радионуклидов и плутония.
Все это разом. Или ничего из этого.
Живая печь темной материи, пришедшей поглотить мир, саму Вселенную. Нечто, разрушающее время и пространство на своем пути.
Гринбергу показалось, что на него опускаются гигантские дышащие медовые соты. Тварь дрожала и размывалась, не в силах постоянно сохранять материальную форму, — ядовитая туча жгучих испарений и испепеляющей жары. Последним, что Гринберг увидел, были глаза.
Его плавящийся мозг обозначил как глаза гигантские, ярко-красные шары, глядящие из гнезд тонких щупалец, похожих на хлысты, дымящиеся, словно расплавленные ядра реактора, прожигающие дыры в пространственной ткани и превращающие мозг в пузырящуюся жижу.
Глаза, глаза, глаза… миллион глаз, миллиард глаз, глядящих из слизи протоплазменного тумана.
«Глаза, которые разрушают, — мелькнула мысль. — Глаза, которые пожирают. Глаза, которые оскверняют, поглощают и сжигают, сжигают, сжигают. О боже милостивый!»
Глаза — черные дыры, квазары, голодные пустыни мертвого космоса. Бездонные кристаллообразные ядра в окружении зеленого дыма. Многоцветные кладбища, проклятые луны, омывающие космическими лучами, гамма-лучами, потоками кремирующих заживо атомов, что объедают плоть, высасывают кровь и серое вещество, обгладывают обугленные кости.
Существо нашло Гринберга, и теперь он утолял его безжалостный, ненасытный голод, став очередной жертвой всепоглощающего дыхания ядерной зимы.
Плоть Гринберга превратилась в пузырящийся воск, кости растопились, словно оплавившиеся свечи, череп стал похож на кипящий, дымящийся горшок с белым радиоактивным желе.
Но даже когда его разум обглодали подчистую, а мышцы и нервные окончания превратились в жижу, Гринберг почувствовал, как рука дернула шнур, и услышал, как на Туманном Дьяволе, твари, существующей вне пространства и времени, захлопнулся капкан.
32
— Хорошо, — направлял Джордж, — держись левее, левее…
Менхаус повернул руль, и они проскочили нужное место. Стрелка компаса ушла сильно вправо — сердце Джорджа едва не остановилось. Менхаус молча повернул лодку назад, и стрелка выровнялась, влекомая неведомым магнитным полем.
— Держись этого курса, — сказал Джордж. — Что бы там ни было, мы идем прямо на него.
Далеко-далеко позади раздался оглушительный грохот, похожий на гром. Туман у них за спиной озарился мерцающим зеленым светом.
Они не оборачивались.
Бомба из антиматерии. Столкновение пространств. Большой взрыв.
Остались считаные секунды до того, как взрывная волна настигнет их и превратит в туман.
В этот момент весь мир словно затаил дыхание. Настало время ярости, время безумия. Время, когда все и вся очутилось на головке небесной булавки. Джордж чувствовал, как мир содрогается в предчувствии гибели, готовит себя к падению на далекое дно. Он почти ощущал, как это дно устремляется ему навстречу, предвосхищал страшный удар, брызги крови, обломки костей и гаснущие воспоминания.
Стрелка компаса начала вращаться.
У Джорджа сжалось сердце.
— Я думаю, что… думаю, что… — забормотал Менхаус.
Джордж взял телепорт в руки. Их трясло так сильно, что он едва не выронил механизм. Он прижал аппарат к себе, положил одну руку на «перископ», и катер завибрировал. Раздался треск статического электричества, и волосы у них на теле встали дыбом. Генератор загудел, из «перископа» вырвался голубой луч света. Он преломлялся, усиливался, расширялся, потом сократился и резко выстрелил в туман потоком голубых пульсирующих ионизированных частиц. Туман засветился и на мгновение застыл, словно изморозь на оконном стекле.
А потом, потом…
В тумане словно появился еще один слой, и на них повеяло безумием межпространственного перехода. Воронка, дыра, разрыв — они устремились прямо внутрь. Менхаус, опьяненный радостью, рванул рычаг вниз. Ослепительно вспыхнул свет, сбросив их с сидений. Они падали, парили и кувыркались в белом пространстве космического шума, чувствовали скорость, расстояние, время и саму материю.