Всё-таки я допил вино одним долгим глотком, и мне в нос ударил пряный запах специй. В животе тянуло от голода, но никаких закусок я в шатре не увидел.
– Ты так говоришь, будто уже решил, что я соглашусь на всё, – хрипло бросил я. Тхен качнул головой.
– Я рассудил, что ты умный правитель и поймёшь, что моё предложение слишком хорошо, чтобы от него отказаться. Ты ведь не позволишь мне разочароваться в тебе?
– Стало быть, ты уже очарован?
– И снова отвечаешь вопросом на вопрос.
Тхен явно хотел обаять меня, надеялся, что я захмелею и приму любые условия. Хотел, но вряд ли правда думал, что будет так просто – иначе тхен Алдар оказался бы настоящим глупцом. Он слегка улыбался мне, и на округлых румяных щеках играли ямочки – будь он девицей, такой чертой можно было бы гордиться.
– Многовато князей на одну землю, – сказал я расплывчато. Пусть сам думает, что имел в виду.
Алдар не успел ничего ответить – полотно, закрывавшее вход в шатёр, встрепенулось, впуская третьего человека. Крепкий немолодой степняк с бельмом на левом глазу проковылял к тхену, мимоходом метнув в меня взгляд, каким запросто можно было снести голову. Я задумался: была ли его хромота следствием правосудия, как у Огарька? У нас ворам отрубали большой палец на ноге, отчего многие прихрамывали всю жизнь. Возможно, степняцкие законы отличались от княжеских: вряд ли тхен принял бы на высокую службу бывшего вора, хотя, с другой стороны, мне это не помешало назначить Огарька соколом.
Хромой степняк передал тхену бумагу и шепнул что-то на ухо. Мог бы и говорить в полный голос, я всё равно ни слова не понимал. Пока они говорили, я разглядывал шатёр, но и на степняков обращал внимание, стараясь, впрочем, делать вид, что не очень-то ими интересуюсь. В кожаных доспехах, мехах и шлеме незнакомец выглядел чудно рядом с Алдаром, который из благородных побуждений снял с себя почти всё. Именно это сравнение помогло мне острее понять, что тхен, в общем-то, не был обязан разуваться и снимать украшения в присутствии чужака. Может, им действительно двигало уважение ко мне, «сиротскому князю», как он меня назвал, а может, это была какая-то степняцкая хитрость.
Алдар сощурил на меня глаза и кивнул на выход.
– Ступай, князь. Подумай и возвращайся. Я буду тебя ждать. Тебе отдадут все вещи.
Я на миг склонил голову, вскочил на ноги и вышел из шатра. Конец разговора показался мне скомканным и странным, но, вероятно, мне действительно требовалось время, чтобы всё обдумать.
– Ты не глупец, Кречет, – довольно объявил Огарёк, отрезая мне ломоть от бараньей ноги. – Но всё же со мной тебе было бы легче говорить с тхеном.
– Дуешься, что не удалось поглазеть на степняка? – хмыкнул я. – Ты бы начал скандалить, ни к чему хорошему это привести не могло.
– Так уж и начал бы.
Мы сидели в крепости за накрытым столом, уютно потрескивал огонь в очаге, и я тихо радовался, что выбрался из лагеря степняков целым и невредимым. После разговора Алдар вернул мне и обувь, и оружие, и всё остальное. Ко мне вывели Рудо: степняцкие женщины расчесали его шерсть, как расчёсывали гривы местных лошадей, и пёс, казалось, перенёс разлуку легко, может, даже её и не заметил. Зато Огарёк и Нилир знатно нервничали, а мне приятно было, что меня ждали и волновались. Конечно, тревога после переговоров с тхеном никуда не ушла, я по-прежнему видел в степняках серьёзную угрозу и понимал, что Алдар не из тех, кто легко отступит.
– Между прочим, тут тебе принесли кое-что. Мальчишка-воробей. – Огарёк как бы невзначай протянул мне распечатанное письмо. – Уж к Пеплице-то ты обязан меня взять.
Я хмыкнул и выхватил бумагу быстрее, чем Огарёк успел поднять руку выше в дразнящем жесте. Мне бы злиться на него, что принял и распечатал прежде, чем я сам взглянул, да разве я мог? Обтерев руки, развернул и принялся читать.
Княгиня Средимирного просила о личной встрече в Коростельце, её стольном граде. Я перевёл взгляд на самодовольного Огарька.
– Будешь защищать меня от её назойливого сватовства?
Огарёк браво выхватил длинный нож из голенища и сверкнул жёлтыми глазами.
– А то!
Мы оба рассмеялись.
– Возьму, – произнёс я уже серьёзно. – Придётся Смарагделю ещё посидеть в тереме.
– Не узнаешь свои покои, всё мхом зарастёт.
– Зато никто не осмелится сунуться.
– Я люблю мох.
Рудо и Шаньга лежали у очага, их могучие косматые тела занимали почти всё свободное место, так что ни я, ни Огарёк не могли даже передвинуть кресла, чтобы не задеть зверей. От очага шёл крепкий жар, пахло можжевеловыми ветками и пряным сбитнем, который подогревался тут же. Я распустил волосы и снял кафтан: пусть это напоминало мне о разговоре с тхеном, но сейчас я точно не чувствовал себя ни пленённым, ни униженным, напротив. Я подвинул письмо Огарьку, тот взял его и стал внимательно изучать.
Пеплица писала расплывчато, как обычно, но в этом письме речь шла явно не о сватовстве. Она просила меня приехать, и я сделал вывод, что княгине известно что-то об опасности, исходящей от царя.
Огарёк сдвинул чёрные брови и вернул мне письмо.
– Не боишься, что это западня?
Я повёл плечом. От жары и сбитня я знатно разомлел, но ясность ума не растерял.
– Всё может быть. Только если бы меня хотели убить, сделали бы это несколько зим назад. Не думаю, что Пеплица столько ждала, чтоб задумать коварство.
– Но ты всё равно должен быть осторожен. Надень кольчугу.
– Ты ведь вызвался меня защищать. Так чего мне бояться?
Огарёк улыбнулся, сверкнув зубами.
– Если только ты сам будешь благоразумен. А вообще, Кречет, тебе не кажется, что в последнее время ты вдруг всем стал нужен?
– Князья всем нужны, так и есть. Хорошо, что у Холмолесского их несколько. Что Трегор? Ты виделся с ним?
– Виделся, как же, – проворчал Огарёк. – Наш скоморох всё так же легкомыслен. Он уже не променяет повозки и перевозные сцены на княжьи палаты, как его ни уговаривай.
Я тепло улыбнулся, подумав о Трегоре. Скомороший князь когда-то тоже наводил ужас на люд, говорили, будто у него три головы или горб, но он оказался самым обычным мужчиной, даже не тронутым страшной Морью, той жуткой хворью, которая унесла множество жизней, а выжившим подарила увечья и причудливые метки. Трегор тогда основал гильдию Шутов, собрав меченых по всем Княжествам. Представления скоморохов собирали толпы зрителей несмотря на страх, и за много зим Трегор так сроднился со своей гильдией и с выступлениями, что не мог отказаться от них, даже частично разделив со мной бремя правления Холмолесским княжеством.
– Я пошлю его в помощь Смарагделю. Лесовому невмоготу подолгу сидеть в четырёх стенах, человеку всяко проще.
– А Нилир?
Я задумался. Брать с собой командира дружины было опрометчиво. Пеплица могла бы счесть за оскорбление, приведи я в Коростелец Нилира, но идти без дружины мне казалось довольно опасным. Я не боялся быть убитым и пленённым, вовсе нет. Я боялся одного: оставить Холмолесское на растерзание воронью, которое тут же слетелось бы на Горвень.
Со мной, конечно, будет Огарёк, но что с того? Соколы – гонцы, а не воины. Он ловок, шустёр и горяч, но из-за увечной ноги он быстр только верхом на Шаньге, который, увы, зимой вынужден спать, как и все его сородичи. Я решил дать себе время подумать. Князю, провозглашённому чудовищем, нечего терять, так что я мог бы заявиться со свитой нечистецей, но всё же я уважал Пеплицу и не хотел унижать её таким появлением.
Холмолесское и Средимирное были ближайшими соседями, а кроме того, граничили с Перешейком, землями, что отделяли Княжества от Царства. Я не был удивлён, что Пеплица обратилась именно ко мне, а не к Мохоту или к Дубу. К тому же ни для кого не было секретом, что я из всех князей ближе всего к нечистецам, особенно к лесовым, которые могут помогать мне перемещаться по Великолесью, тянущемуся по всему моему княжеству. Меня не пришлось бы долго ждать. Конечно, и Огарёк был прав: никогда нельзя исключать возможность заговора, особенно если ты – бельмо на глазу всех соседей.
Лес подхватил нас, закружил тайными тропами, засвистел ветром в ушах и вытолкнул напротив Коростельца. Воздух звенел от мороза, кружили снежные пылинки в золотом утреннем свете, и равнина перед городом посеребрилась тонким слоем инея. Коростелец сверкал впереди, как драгоценный кокошник, виднелись купола и шпили святилищ, оконца и черепичные крыши высоких богатых теремов.
Нас заметили издалека и открыли ворота. Коростелец всегда нравился мне своей цельностью. Если при подъезде к Горвеню путник в первую очередь видел обширный посад, размазанный по подножью холма, как повидло по ломтю хлеба, а уже после посадских изб и дворов замечал городские ворота, то в Коростельце и посад, и детинец прятались за высоченными белокаменными стенами с башенками-бойницами и узорчатыми изразцами. Ажурные кованые ворота издали казались кружевными, тончайшими, но я-то знал, что это впечатление обманчиво и Коростелец так же неприступен и силён, как его княгиня.
Была бы Пеплицына воля, она бы устелила вместо брусчатки речной жемчуг, но и без того Коростелец ослеплял блеском так, что сперва мне пришлось щуриться. Но, к чести княгини, надо было сказать, что этот блеск был благородным, не пестрящим: каждая постройка казалась продолжением другой, и даже крестьянские избы выглядели чистыми, новыми, каждая – с резными наличниками и петушками у труб: загляденье.
Нас провели по главной улице через весь Коростелец, и чем ближе к терему мы подходили, тем больше зевак собирали вокруг. Нам кричали, но беззлобно, как старым друзьям. Несколько девушек даже осмелились подбежать к Огарьку, бледнея при взгляде на Шаньгу, и протянули моему соколу туесок с гостинцами: собрали леденцов, пряников и варенья. Огарёк вежливо принял угощение и поклонился девушкам, а они и рады были, только вот прыснули в стороны тут же, как Шаньга повернул к ним косматую голову, почуяв запах сладкого.