Мне кажется диким и непонятным то, что и у нас, и в Княжествах святилища строят одним и тем же – древним небесным божествам, которые, может, предкам казались чем-то величественным, но нам сейчас ясно, что небесные светила вовсе никак не влияют на судьбы и остаются слепы и глухи, сколько их не моли.
Я говорил с умнейшими – приглашал к себе церковников, целителей и учёных мужей. Кто-то из них пытался спорить, но многие сошлись со мной в одном: вера стара, вера умирает, и пусть в диких Княжествах продолжают поклоняться небу, а нам, если я хочу встряхнуть людей и построить новое Царство, стоит придумать что-то иное.
Да, Лефер, придумать. Прости, если я разбиваю твою веру в светлое: увы, все верования мира когда-то были просто придуманы. Но оттого ты не станешь меньше верить, ведь правда?
И помни, прошу, это всё только для тебя. Если кто-то тебе скажет, что я развязал войну, не верь им. Я развязал мир. Большой мир, новое Царство с обширными княжескими землями. Ты видишь, я взял новый лист и новые чернила, потому что прервался в прошлый раз. У меня было собрание с военачальниками, и молодой Лариме загорелся моей идеей. Я уверен в нём, Лефер, и ты тоже сможешь ему доверять потом, после меня.
Это не будет войной. Мы пойдём с миром. Да, соберём армию, возьмём оружие и лучших бойцов, ведь никогда не знаешь, что встретишь в пути. Мы будем вооружены, но придём не для того, чтобы убивать, а чтобы убеждать. Лариме согласен со мной, нам не нужна война, нет, но нам нужны союзники.
Женщины – смешные существа. Твоя царица-мать пыталась отговорить меня, она считает, что Царство в его нынешних границах – и без того более чем достаточная территория. Но, Лефер, ты-то согласишься со мной, что Княжества – сладкие, сказочные места, и они должны если не стать нашими, то сблизиться с Царством по духу и вере. Представь, Лефер, как будет прекрасно, когда жители Княжеств и все шестеро князей присягнут тебе, будущему царю Велефорту, и поблагодарят за избавление от тёмных, изживших предрассудков. Мы откроем для Княжеств новый мир, полный любви и света, и Княжества будут нам признательны до конца веков.
Ты спросишь, как обстоят дела у нас, в Царстве. Конечно, я ведь ещё не рассказывал тебе о моих помощниках. Я нашёл в Зольмаре священника, который показался мне умнее иных. Его имя Дитус, он хитёр, тщеславен и жаден до золота – самое подходящее сочетание качеств для того, что я хочу. У священнослужителей свои связи, похожие на длиннющие паутины. Они все друг друга знают, и все, как выяснилось, уже давно недовольны числом прихожан и собираемыми подаяниями. У нас старая вера умирает, медленно и неуклонно гаснет, потому будет нетрудно убедить людей поверить в нечто новое. Мы с Дитусом всё продумали. Нам нужно то, что подарит надежду каждому: нам нужна вера не в небесное светило, а в человека: чудесного исцелителя и мудрого советника. В Милосердного.
Дитус уже работает с другими священниками. Многие готовы его поддержать и начать новые проповеди, особенно после того, как он пообещал им оплату из казны. Народ силён, когда крепка его вера, Лефер. Наша вера изжила себя, но скоро на её место придёт новая. Тебе достанется Царство, а вместе с ним – сильный народ, единый в своих убеждениях. Я надеюсь успеть создать новое Царство перед тем, как уйду.
Верь мне, Лефер, и не тоскуй, если тебе покажется, что я уделяю тебе меньше внимания, чем мог бы. Я стараюсь только для тебя. P.S. Снова меняю чернила, как видишь. Совершенно забыл упомянуть ещё кое-что занимательное. Как ты, вероятно, знаешь от своих учителей, Княжества кишат нечистыми тварями, которые так и названы – нечистецами. Это не наши домовые, которые до сих пор (мерзко думать) встречаются в крестьянских домах. Это хитрые и опасные существа, по нелепой случайности до сих пор живущие с людьми. Так вот, мне донесли люди, чьим словам у меня нет оснований не верить, о некоторых чудесных свойствах нечистецей. Говорят, они обладают какой-то своей ворожбой, исцеляющей хвори. То ли берут откуда-то диковинное снадобье, то ли их собственная кровь обладает чудодейственными свойствами, то ли они добывают и толкут какие-то странные камни – никто точно не знает. Я займусь этим вопросом и непременно всё вызнаю. Сдаётся мне, что есть надежда заполучить это чудодейственное лекарство, быть может, оно поможет тебе, Лефер. Нет, я вовсе не считаю тебя больным, всего лишь… своеобразным, но кто знает… ходят слухи, именно их ворожба каким-то образом помогла в прошлом обуздать эпидемию страшной хвори, так может, нечистецы окажутся полезны и для тебя.
Глава 6. Волей Милосердного
Осень в Царстве – мерзейшее время года. И люди становятся под стать: каждый норовит если не куснуть, то рыкнуть. Другое дело – лето. Все приветливы до тошноты, вежливы и улыбчивы, зазывают в свои таверны и крошечные винные кабачки.
«Проходите-проходите, мадам. Вам вина или медовухи? Ваш кавалер подойдёт позже?»
Ага, конечно, подойдёт позже. Главное – не признаваться, что пить я люблю в одиночестве, иначе тут же набежит толпа желающих убедить меня в том, что до сей поры я просто не находила приятного общества.
В путь я собралась быстро: много вещей не нажила, а из того, что нажила, не оказалось ничего настолько важного, чтобы без этого нельзя было обойтись. Для падальщика сборы – не испытание, а рутина. В этот раз я всё же испытывала что-то вроде мандража: я бежала, а не выходила на дело. Бежала от матери, от семейного долга, от своих смешанных чувств. Бежала навстречу чему-то, что могло бы изменить и мою жизнь, и жизни многих других.
Я взяла трость, несколько ножей, которые спрятала в самых укромных местах, толстую тетрадь и карандаш для ведения записей, а между страниц вложила один из рисунков, купленных у Штиля. Прихватить картину я не могла, поэтому оставила своё сокровище у Ферна, а он и не возражал.
Падальщики умеют приспосабливаться к трудностям и не страшатся долгих дорог. Главное – были бы деньги.
А деньги у меня водились. Ферн не поскупился, достал откуда-то несколько небольших мешочков, в которые разложил серебряные и золотые лики, а на вопрос, откуда богатство, только хитро улыбался. Стряс с прихожан или со своего могущественного покровителя, о котором предпочитал молчать. Паук он и есть паук, что с него взять.
Я устроилась в повозке у проезжего крестьянина и укуталась в плащ, нахохлившись недовольной вороной. Денег предлагать не стала – мало ли, какие траты мне предстоят, а крестьянин не настаивал. Я предчувствовала худшее: некоторые предпочитают оплате хороший разговор, а разговаривать с незнакомцем мне не хотелось.
– Помер кто? – спросил мужчина.
– Каждый день мрут, – буркнула я.
Мы ехали через жидкую рощицу из молодых берёз. На небе ворочались ленивые тучи, и я гадала, придётся сегодня вымокнуть или нет. Ветер кусал нос и щёки, срывал с берёз последние бурые листья, но мне нравилось это, как понравился бы и ледяной дождь: отрезвляющий и заставляющий сосредоточиться на теле, а не на мрачных мыслях.
– То-то ясно. Но ты к кому едешь? Интересное что?
– В смерти нет ничего интересного. И не стоит часто о ней думать, для пищеварения вредно.
Крестьянин хрюкнул и громко причмокнул губами, направляя лошадь влево по развилке. Впереди показалась деревенька со святилищем, в котором купола были разными: один округлый и жёлтый, второй – острый и голубой. Удобно, можно днём и вечером молиться в одном месте. Когда мы подъехали ближе, я заметила нечто странное: недалеко от святилища выстроили неказистую простецкую избу, её бревна ещё не успели посереть, инородно и неуместно светились масляно-жёлтым. У избы толпился люд, все хотели приблизиться к чему-то. И только когда наша повозка покатилась мимо, я рассмотрела, что у входа в избу стоял священник в невзрачном сером платье и впускал внутрь только тех, кто приложился к картине, написанной на доске: там был нарисован человек, поднявший руки над головой. Свет лился сзади, так, что вся фигура человека выглядела чёрной и ни лица, ни одежды его не было видно.
– У вас в Стезеле тоже такое творится? – спросил возница.
Я ошарашенно смотрела на прихожан, в истовом восторге толпящихся у картины. На входе в святилище же не было ни души.
– Что они делают?
Священник взмахивал руками над каждым, кто входил в избу, становясь на мгновение похожим на человека с картины. Этот жест благословления показался мне диким, слишком импульсивным для выражения веры. Не скромные круг и треугольник, которые нужно обрисовать щепотью на своей груди, поклоняясь Золотому Отцу или Серебряной Матери, а широкое, какое-то горячечное движение, полное не прилежной веры, а страсти. Я покачала головой, хотя знала, что возница меня не видит.
– Так новому господину молятся. Милосердному. Слыхала о таком?
– Как не слыхать. И что, быстро они забыли прежних господ?
Крестьянин снова хрюкнул. Я не стала задумываться о том, что это значит, просто продолжала во все глаза смотреть на прихожан, пока дорога не вильнула, оставляя и святилище, и избу Милосердного позади.
– Быстро, быстро. Старые не обещали ничего, только пыжились. А новый господин, говорят, такой же, как все мы, только ещё над самой смертью владычествует. Скоро не останется для тебя, падальщица, работы. Люди будут жить вечно и никогда не умирать.
Я не понимала, радует меня это или пугает. Оказывается, семена охотнее дают всходы на сельской земле, а в городе идеи Ферна раскачиваются медленно, не спеша увлекать. Картину с изображением Милосердного я видела впервые – честно признаться, раньше даже не задумывалась, как он выглядит и как ему поклоняются. Чёрная фигура, стоящая против солнца со вздетыми руками, и правда производила впечатление, а каждый прихожанин сам мог додумать, какого цвета волосы, глаза и кожа у загадочного Милосердного. Он становился ближе – вдруг простой прохожий и есть чудотворец, способный поднимать мёртвых? Он становился таким же, как все. Мысленно я поклонилась Ферну: он и правда продумал всё до мелочей. Сразу моя поездка обрела ещё больший смысл, я ощутила себя кусочком мозаики, торжественно сверкающей в закатных лучах.